- Не знаю. Придумай ты что-нибудь. Сейчас я туда пустил ночевать одного парня, друга Микеле. Его зовут Рей. Он из Лондона. Но я думаю, он через несколько дней уедет.
- Я только-только вздохнула, после того как Микеле убрался. А ты уже туда другого пристроил.
- Ему некуда было деваться. Он устроился было у Анджелики, но муж Анджелики выгнал его из дома. Они поссорились из-за политики. У мужа Анджелики идеи железные. И он не допускает, чтобы их оспаривали.
- Если б они и в самом деле были железные, он бы наплевал, что их оспаривают. А раз он бесится, значит, они не из железа, а из творога. Знаю я его, этого мужа Анджелики. По-моему, он посредственность. Чинуша. Один из тех партийных чинуш, которые смахивают на счетоводов.
- Ты, как всегда, права.
- Мне кажется, что брак Анджелики долго не продержится. Впрочем, теперь все браки недолговечны. Вот и наш долго не продержался.
- Наш продержался ровно четыре года, - сказал Освальдо.
- Четыре года - это, по-твоему, много?
- Нет. Я просто уточняю, сколько лет он продержался. Ровно четыре года.
- По правде сказать, не нравятся мне теперешние парни. Бродяги. И опасные. Я, пожалуй, предпочитаю счетоводов. До самого-то подвала мне дела нет. Но будет неприятно, если его кто-нибудь взорвет.
- Ну еще бы, тогда я тоже взлечу на воздух, ведь я живу выше этажом, а со мной взлетит портниха, что занимает верхний. Хотя этот Рей, по-моему, ничего взорвать не способен. Во всяком случае, пороха он не выдумал.
- Только сюда его, пожалуйста, не приводи, этого Рея. А то Микеле ты вечно сюда таскал. А мне он был неприятен. Ничего интересного я в нем не находила. Садился тут и пялил на меня свои зеленые глазки. Наверно, считал меня дурой. Но и я его умником не считала. И не думай, что я из сочувствия потратилась, чтобы помочь ему уехать.
- Из великодушия, - уточнил Освальдо.
- Да. И еще затем, чтоб больше его не видеть. И все-таки, по-моему, это чудовищно - не вернуться даже на похороны отца. Чудовищно.
- Он боялся, что его арестуют, - сказал Освальдо. - Из его группы арестовали двоих или троих.
- Все равно чудовищно. И ты так считаешь. Ты же был потрясен. Потому что другой человек пойдет даже на арест, лишь бы проводить на кладбище прах своего отца.
- Прах? - сказал Освальдо.
- Да, прах. А что я такого странного сказала?
- Ничего. Просто для тебя необычное выражение.
- Самое обычное. Так или иначе, я повторяю, что не находила в Микеле ничего интересного. Иногда он даже, пожалуй, бывал мил. Играл с Элизабеттой в "монопольку". Помогал мне полировать мебель. И все-таки про себя считал меня дурой, а я это замечала и бесилась.
- Почему ты говоришь о Микеле в прошедшем времени? - сказал Освальдо.
- Потому что он уже не вернется, я уверена, - сказала Ада. - Мы его больше никогда не увидим. Отправится в Америку. Или еще бог знает куда. Невесть чем будет заниматься. Сейчас полно таких юнцов, которые без толку шатаются по свету. Трудно себе представить, что с ними будет в старости. Словно они и не состарятся никогда. Словно навсегда останутся такими - без семьи, без постоянной работы, без всего. Напялил на себя какие-то лохмотья, и все тут. Они никогда не были молоды - как же им состариться? Взять хоть эту девицу с ребенком. Как ей состариться? Она уже и сейчас старая. Увядшее растение. Так и родилась увядшей. Не физически - морально. Никак не могу понять, зачем такому человеку, как ты, тратить время и силы на эти увядшие растения. Может быть, я ошибаюсь, но я о тебе высокого мнения.
- Ошибаешься, - сказал Освальдо. - Ты меня переоцениваешь.
- А я вообще оптимистка, от природы. Но я не могу быть оптимисткой по отношению ко всем побродяжкам. Я их просто не выношу. От них один беспорядок. Внешне такие симпатяги, а про себя только и думают, как бы всех нас взорвать.
- И взорвут - невелика беда, - сказал Освальдо. Он надел плащ и приглаживал свои редкие светлые волосы.
- Значит, пусть и Элизабетту взорвут?
- Элизабетту - нет, - сказал Освальдо.
- Ты бы отдал этот плащ перекрасить, - сказала Ада.
- Иной раз ты говоришь так, будто ты все еще моя жена, - сказал Освальдо. - Так только жены говорят.
- А тебе неприятно?
- Нет. А что?
- Ведь это ты меня бросил. Не я от тебя ушла. Но оставим это. Не будем ворошить прошлого, - сказала Ада. - К тому же ты, вероятно, был прав. Принял мудрое решение. Тебе лучше одному. Да и я прекрасно одна справляюсь. Мы не созданы друг для друга. Слишком разные.
- Слишком разные, - повторил Освальдо.
- Не повторяй моих слов, как Кот из "Пиноккио". Это меня раздражает, сказала Ада. - Сейчас мне надо в школу Элизабетты. Я обещала учителям позаботиться о костюмах для кукольного театра к рождественскому представлению. Отнесу им старые материи из сундука.
- Ты всегда найдешь себе занятие, - сказал Освальдо. - Посидела бы хоть вечер спокойно. Погода скверная. Не холодно, но ветрено.
- Если я под вечер сижу без дела, мне приходят грустные мысли, сказала Ада.
- Чао, - сказал Освальдо.
- Чао, - сказала Ада. - Знаешь что?
- Что?
- А Микеле в глубине души и тебя считал дурачком. Не только меня. Пил твою кровь, а сам считал тебя кретином.
- Микеле никогда не пил мою кровь, - сказал Освальдо и вышел.
Он был без машины и двинулся пешком через мост. Немного постоял, поглядел на мутно-желтую воду в реке, на платаны, меж которыми мчались автомобили. Ветер был теплый, но порывистый, небо затянуто набухшими черными тучами. Освальдо подумал об автомате, который Анджелика, по ее словам, бросила в воду неподалеку от этого моста. Подумал, что ни разу в жизни сам он не дотрагивался до оружия. Даже подводного ружья в руки не брал. Впрочем, насколько ему известно, Микеле тоже никогда с оружием не имел дела. От военной службы его освободили по здоровью - слабые легкие. А еще потому, что отец заплатил. Сам Освальдо не проходил военной службы, как единственный сын у матери-вдовы. Во времена Сопротивления он был еще мальчишкой. Они с матерью жили в эвакуации под Варезе.
Он свернул в узкий переулок, где гомонили дети, и вошел в букинистическую лавку. Синьора Перони, волоча опухшие ноги, переносила с места на место стопки книг. Она улыбнулась ему.
