Гере 14 лет, родители подарили ему на день рождения бритву. Прекрасную электрическую бритву «Эра», которую папе кто-то достал. Папа вообще обожает технические новшества. Гера уже в выходные сбрил свой пушок с верхней губы. Это была непростая, но приятная процедура: густая, приятно пахнущая пена, импортный станок, после бритья лосьон. Прекрасные мужские запахи. А тут новомодная «Эра». Мягкое жужжание, Гера водит бритву не только по верхней губе, но и по подбородку, по верхней части щеки. Мохнатый детский пушок исчез, лицо совершенно чистое, но в том-то и дело, что у других просто «чистое» лицо как у девочек, а у него – чисто выбритое, это видно. Гера пошёл в школу, побрившись с утра, и на него все смотрели, ну просто не было в классе человека, кто бы не заметил. По-разному, конечно, смотрели: ребята – с завистью, девочки – с восхищением. Девочки смотрели так пристально, что Гера краснел. Сидел с пылающими щеками, ни на кого не глядя. Неправильно он себя вёл, нечего было так тушеваться: ну подумаешь – побрился самым первым в классе! Но сделать он с собой ничего не мог. Черт, черт, черт! Как глупо! На Геру часто смотрели, а он этого не любил, хотя нет, когда смотрели – это не было однозначно неприятно, что-то в этом было особенное. Гера тогда ощущал себя особенным, да что ощущал… он просто знал, что он и есть особенный.
В том же 8-м классе девчонки затеяли постановку спектакля «Три мушкетёра». Ему досталась роль Арамиса. А что… он спорить не стал. Киношный Арамис ему и самому нравился: тонкий, красивый, смелый, а главное, в отличии от остальных, умный. То, что надо. Как они тогда ходили по темным школьным коридорам в своих голубых развевающихся плащах с белыми крестами на спине, у пояса болталась шпага, на ногах ботфорты. Гера легко запомнил свои слова, слава богу, его герой не кричал, не бесился, даже шпагой махать не пришлось. Арамис цедил красивые цветистые фразы, он разоблачал Миледи, проявляя уместную вескую безжалостность. И опять на него смотрели, это было приятно. Во время бритья на Геру глядело в зеркале своё собственное лицо: уже затвердевшее, малоподвижное, недетское, с прямым носом, красивой формы губами, тяжёлым подбородком. А главное – глаза, их цвет и взгляд, сосредоточенный и чуть ироничный. Гера мало говорил, почти не смеялся, даже улыбался редко, и именно взглядом он научился передавать мельчайшие оттенки своих мыслей, отношения к происходящему. Взгляд, обращённый на другого был то жестким, то понимающим, то смешливым, то пренебрежительным. Тот, кто решался смотреть Гере в глаза, мог там прочесть всё, о чём Гера молчал. И всё-таки у тех, кто хорошо его знал, всегда было ощущение, что хоть Геру и можно прочитать, но там, где-то глубоко, есть что-то ещё, спрятанное от посторонних, затаённое, слишком личное, чтобы выставлять напоказ. В Гере предполагалось двойное дно, которого в других ребятах не было. Ум, осознание превосходства, впрочем, тщательно скрываемое, но всё-таки явное.
А с Андреем Гера разошёлся. Вроде пустяк: Андрей что-то такое неуважительное сказал про отца, вроде «не такой уж он хороший инженер». Можно было бы и мимо ушей пропустить, но вопрос принципиальный, и Гера не пропустил. Он вдруг понял, что с Андреем его уже больше ничего не связывает, кроме подъезда и детства. Общество друга стало неинтересным. Какое-то время они не разговаривали, потом острота ссоры прошла, и Гера с Андреем общались, просто как члены одной компании, друзьями они быть перестали, оставшись просто одноклассниками.
У Геры появился новый близкий друг. Он был из «рабочих»: где-то отсутствующий папа, замотанная мама, медсестра, добрая и усталая толстая женщина. Парня звали Толя. Он был плотным, коренастым и сильным юношей, по-деревенски обстоятельным и невозмутимо-грубоватым. Весь класс часто ходил в походы, Толя нёс тяжеленный рюкзак и прекрасно смотрелся в грубых кирзовых сапогах, потёртой ветровке, застиранной ковбойке, с топором в руках. Он умел споро поставить палатку и развести костёр, а вечерами пел с хрипотцой, но музыкально душеспасительные романсы, аккомпанируя себе на гитаре, не выпуская изо рта дешёвую сигарету. Толя был «из народа», свойский, чем-то обаятельный, дерзкий, рано повзрослевший, самостоятельный, уверенный в себе. У Толи, правда, имелся маленький еле заметный комплекс: он завидовал «буржуям», их ухоженности, защищённости, хорошим семьям, способностям. Их чистым квартирам и комнатам, их поездкам и вещам. Потянулся он к Гере отнюдь не случайно. Они сели за одну парту и незримая, уверенная, грубая, наглая и временами злая Толина аура, когда он себе всё разрешал, распространилась и на Геру. Никто и ни при каких обстоятельствах не мог теперь Геру не то что обидеть, а даже просто косо на него посмотреть. Толя бы такого обидчика порвал. Глубоко внутри, несмотря на кажущееся добродушие, он не был добрым парнем. А Гера прилежно решал Толе все контрольные, следил за тем, чтобы друг держался на плаву. Но нет, эти отношения не сводились просто к взаимной выгоде, ребята дружили. Гере стал близок Толин грубоватый юмор, забористые выражения, способность никогда не давать себя в обиду, весёлое наплевательство на авторитеты, бесшабашность, смелость, повседневная готовность драться и побеждать. Кто из них был в этой паре главным? Трудно сказать, они друг друга ценили и, может быть, даже любили, испытывая взаимное восхищение, которое цементировало дружбу этих разных людей, которым были уготованы непохожие судьбы.
В конце 8-го класса Гера стал раскованнее, принимал участие в злых шутках над учителями. Когда надо было подойти к учительнице с «подходцем», чтобы её на что-нибудь выгодное для общества уговорить, ребята всегда выбирали Геру. Он был самым лучшим учеником, намного опережающим других отличников, а потом средних лет, замотанные жизнью училки, не умели противиться его скромному, но бесспорному шарму. Гера был неотразим и сознавал это.
Что тут спорить, Гера знал себе цену! И всё-таки по каким-то едва осознаваемым им причинам, ему было по-прежнему трудно общаться с людьми, особенно со взрослыми. Поздороваться с чьей-то бабушкой было сущим мучением, дурацкой условностью, которой он был обязан следовать. Даже с возрастом в нём не появилась светскость, раскованность и манеры. Гера не умел непринужденно болтать, однако и умных разговоров он избегал, то ли не любил ни перед кем выворачиваться, говорить, что он действительно думает, то ли стеснялся людей, даже одноклассников, то ли априори считал их дураками. Такого тоже нельзя было исключать. Хотя, кто его знает, может в Гере вовсе и не было той глубины, которая в нём почему-то угадывалась и подразумевалась. Вдруг он был просто красивым и румяным пирожком без начинки? Может быть, но никто в это не верил. Гера был Гера, их общая гордость: Герман Клюге.
А между тем все ребята-«буржуи» из класса перешли в престижную школу. Гера тоже туда перешёл, хотя не он был инициатором этого общего движения. Вообще-то ему было всё равно какую школу кончать. Гера знал, что в институт он поступит, и армия ему не грозит. Какая может быть армия для него, баловня судьбы.
Гера всегда был членом сплочённой компании, он ничего для этого не делал, так исторически получилось само, и Гера был этому рад. Милые воспитанные девочки, ребята-товарищи, умеренная, систематическая, никем не запрещённая выпивка, медленные танцы в полумраке. Гера открыл девочек. Просто не мог не открыть: гибкие, тёплые, податливые тела, мягкая небольшая грудь, сладковатый запах духов и пудры, доверчивые ладони в его руке. Он был в контроле: мог подвинутся или отодвинуться, прижаться или отдалиться подальше от её тела. Мог почувствовать на своей шее её щеку, положить ей руку не на талию, а чуть ниже, прижаться губами к её волосам или провести рукой по её груди. Это всё было приятно, Гера не пропускал ни один танец. Вот он чуть покачивается под музыку, пьяноватый, с кружащейся головой, девочки у него разные, но принципиальной разности в своих ощущениях он не чувствует. Он их всех хочет, но усилием воли никогда не даёт ей это физически ощутить. Его эрекцию он ей замечать не позволяет. Ещё чего! Гера прекрасно знает, что пара ребят в этих обстоятельствах, не встречая никакого сопротивления, дают волю рукам, мнут грудь, выходят с ней в коридор целоваться, расстегивают ей кофточку, прижимаются, чтобы упереться членом ей в живот. Он тоже мог бы, но… нет, что-то его сдерживает, Гера и сам до конца не понимает что. Больше всего на свете он боится потерять голову, а значит контроль, оказаться идиотом, и поэтому попасть в неудобную, невыгодную для себя ситуацию, которая осложнит его жизнь, сделает его слабым.
