Мама моя, в девичестве Пейсина, – работала в те годы в бухгалтерии Очаковского кирпичного завода простым бухгалтером. Иногда я забегал к ней в зал конторы, где она работала. Никакого образования она не имела, обладала крепким здоровьем, сильным прагматичным характером и светлым умом, как неоднократно я потом убеждался. Это позволило ей построить хорошую крепкую семью с моим отцом и, главное, в те страшные годы, сохранить ее до самой войны без потерь.

Мальчишкой я был очень смелым и почему-то всюду хотел быть первым! Что в школе, что вне школы. И порой это приводило к серьезным конфликтам и последствиям. Так, однажды зимой, на лыжах я первым решил съехать с крыши самого высокого Келлеровского*¹ сарая высотой около 15-ти метров. А внизу под небольшим слоем снега были рельсы. Конечно, я их не видел…. Разбег по плоскости наклонной крыши, вхожу в свободное паденье, приземляюсь и…….падаю от дикой боли в пятках! Опустился (шмякнулся!) я прямо на рельс. Лыжи – вдребезги! Ходить в школу я смог только через две недели, а ощущал боль в пятках еще лет пятнадцать.

Вообще, жизнь мальчишек на 6-ом участке была безмятежна! Был режим свободного выпаса в любое время года. Летом ‑ в одних трусиках, загорелые были до черноты и, в основном, ‑ босиком. Купались в прудах, образовавшихся в карьерных выработках, ловили карасей и пескарей в прудах и речушке Очаковка. Зимой ‑ коньки, привязанные веревками к валенкам и лыжи ‑ тоже на валенках. И конечно, на трудных склонах или трамплинах первую лыжню прокладывал я!

Проблем с питанием в нашей огромной семье не было. Взрослые все трудились, кто где, в основном, простыми работягами и помогали отцу содержать скот (воду таскали в ведрах из водокачки, стоявшей примерно в 150-ти метрах от дома) и выращивать овощи. Только под картошкой было соток тридцать! Обработка земли велась лошадью ‑ отец нанимал где-то и сам вел плуг. В сенях на зиму всегда стояла большая кадушка с соленой капустой, а погреб и подвал были заполнены солениями и квашениями.

(Помню, как однажды я подошел к распряженной отдыхающей лошади сзади, т.к. боялся, что укусит, и мгновенно получил удар в грудь копытом задней ноги. Хороший урок на всю жизнь!)

Чего нам детям не хватало, так это сладостей ‑ получить от кого-то конфетку было большой радостью и редкостью. Фрукты были крайне редки в доме и, в основном, по большим праздникам, таким, как 1мая, 7ноября и Новый год. С хлебом проблем не было.

Присматривала за нами с братом бабушка, а дед Иосиф редко выходил из своего закутка, где по большей части тихо что-то бубнил по-еврейски, глядя в какую-то книжечку. Стоя! Раскачивался и бубнил ‑ наверно молился. Еврейский учить я не хотел, и никто меня особо не принуждал. По-еврейски я знал (и знаю сейчас!) всего несколько слов, которые в переводе на русский означают: «отвяжись», «о, боже!», «такова жизнь!», «достаточно», «тихо!» ‑ это по-еврейски звучит «Ша!» и «Поц» – по русски тоже три буквы. Еще вспомнил, что это же самое по-еврейски звучит как «Шмэкл». Очень мне не нравилось, что читать и писать по-еврейски надо справа налево, а не как научили в школе.

Я не понимал, что бубнил дед. Недавно, от племянницы Юли, дочери моей сестры Розы (1925–1995г.г.), я узнал, что до революции он был раввин, потом долго был в бегах в Баку (рассказывала мама). Ходил он всегда в ермолке, имел длинную полуседую бороду и усы – типичный хасид, как я сейчас понимаю. По праздникам, когда вся семья собиралась за одним столом, все пили водку из рюмок, а он наливал ее в блюдце, макал в нее кусочек черного хлеба и сосал.

В школу я ходил с удовольствием, хотя она была далеко, примерно в полутора километрах ходьбы по полю. До войны я проучился три года, и каждый год заканчивал с похвальными грамотами – была тогда такая форма поощрения.

Я был очень любознательным ребенком. Тогда было повальное увлечение радиолюбительством. Помню, как отец сделал огромную радиолу, а я – детекторный приемник. Первый принятый на нем голос диктора привел меня в неописуемый восторг! Я пытался тогда уже понять суть явления и докопаться, откуда что берется, как диктор залез в наушник? Разобрал его и никого там не обнаружил!! Наверное, это определило в дальнейшем выбор профессии и черту докапываться до сути явления. Мне это здорово пригодилось, как в учебе в техникуме, так и службе на флоте, учебе в институте, аспирантуре и в работе.

У меня было много друзей, как в школе, так и среди детей работников завода. И среди них вспоминаются самые лучшие ‑ близнецы Сашка и Сергей Шульгины, которые были моложе меня на год, и Володя Чекалин – мой ровесник.

Много лет спустя, в период перестройки, я догадался, что близнецы были внуками известного до революции государственного масштаба деятеля Василия Шульгина, не принявшего власть большевиков и сосланного на поселение в небольшой городок на 101км к востоку от Москвы ‑ Петушки. Маму их звали Александра Васильевна Шульгина, а сестру мамы ‑ Татьяна Васильевна. (В. Шульгин в своей книге, которую я прочитал в 91 году, упоминает, что у него было две дочери).

Жили они тоже в отдельном домике на две семьи рядом с конторой завода. По внешнему виду, красивым очертаниям лица и фигуры, походке, одежде, поведению аристократки Александра Васильевна и ее бездетная сестра, с печальными большими глазами, резко отличались от серой массы заводчан. В том числе и от моей мамы, имеющей не еврейские, немного грубоватые крупные черты лица и коренастую фигуру. Кстати, моя тетка Пира (она с 1919г. рожд., в начале 90-х уехала с семьей дочери Лены в Канаду), а также многочисленные ее братья, а мои дядья, тоже не были ни внешностью, ни характером похожи на евреев. (Дядя Заля в первые дни войны попал в плен, и немцы его не тронули, посчитали за армянина, как он рассказывал).

Друзья-близнецы довольно часто ездили в Петушки и от ответа на вопрос «зачем?» ‑ всегда уклонялись. По-видимому, им было запрещено говорить на эту тему с кем бы то ни было. И вряд ли они в те годы, так же как и я, понимали, что происходит и почему, даже очень близким друзьям, нельзя было раскрывать эту тайну.

Однажды Сашка спас меня, когда мы купались. Я залез на мелкое место в воду. Плавать я еще не умел, прошел немного вперед и……начал тонуть, т.к. провалился в яму. Закричал, конечно. Он вытянул меня из воды нахлебавшимся, но живым. После этого я быстро научился плавать хотя бы «по-собачьи».

Теперь немного о жизни рабочих завода в довоенный период.

Тяжелейший физический труд, практически на всех этапах производства кирпича и, в основном, ручной! Особенно на участке выставки только что вывезенного на вагонетках из печей обжига кирпича. На тачках его перевозили на площадки, где он остывал и потом загрузка на ж/д платформы. Дядя Заля там поработал один год и при первой возможности ушел, хотя был крепким, коренастым парнем выше среднего роста ‑ очень тяжелый труд! И уехал на комсомольскую стройку ‑ строить город Комсомольск – на Амуре. По-другому уволиться тогда было невозможно! Вернулся он оттуда перед самой войной и начал работать на заводе электромонтером.

Рабочие с семьями жили в кирпичных бараках ‑ общий коридор, и каждой семье по комнате метров по пятнадцать – двадцать. Удобства – на улице, вода – из колонки на улице. Общей кухни не было – готовили на керосинках в комнатах. И что характерно, пьяных на улице не было! А на нашем 6-ом участке был один откровенный алкоголик из соседнего домика ‑ дядя Митя Еремин. Жену его мы звали «Еремиха» ‑ тетя Нюра, – высокая женщина с хищными чертами лица. Этот дядя Митя не дожил до войны. Когда не было водки, он пил денатурат. А когда и он кончился в один из запоев, он выпил стакан керосина и умер. У них было два сына, лет на 10 старше меня – Володька и Костя, высокие, сильные парни. Они водили голубей, а мы, малышня, им помогали. Далее они и Еремиха будут упомянуты в запомнившихся эпизодах.

По-моему, народ не голодал. (Что это за чувство, я узнал во время войны и сразу после). У всех были небольшие огороды. Но, жили бедно. Одевались скромно. Основной одеждой была телогрейка. Многие питались в столовой. Был магазин, где было полно продуктов, в том числе водка, вина, красная и черная икра в больших банках стояла на прилавке. А пиво было только одного вида ‑ Жигулевское. Но всегда были большие очереди.