– Эти травы целебные. Надо вашему командиру рану обработать и отвар ему сделать, а то он и до ночи не дотянет… Ну что, пойдём?

– Ага. А ты шо, лечить умеешь?

– Чуть-чуть… Матушка моя травницей была, меня всегда с собой в лес брала, учила отличать травы. Какие – кровь остановить, какие от головы или от живота… К ней даже из других деревень приходили, пока её немцы не убили…

– А отец?

– Отца я не помню, меня матушка одна вырастила…

В лесу было так тихо, будто и не было войны – только пели птицы и поскрипывали вершины деревьев.

– Я буду называть тебя Феей, – сказал Яша.

Девушка лишь улыбнулась в ответ.

Примерно через час бойцы наблюдали, как Яша с огромной охапкой трав и цветов послушно следовал за Тасей.

Остановившись на высоком краю оврага, по дну которого протекал ручей, Тася распорядилась:

– Надо воды вскипятить.

– Так, Рустам, тащи воды, а ты, Айдер, дрова собери, – не растерялся Яша. – Я пока место для костра организую.

– Есть, – взяв под козырёк, подыграли Айдер с Рустамом и отправились выполнять «приказ» боевого товарища.

Тася тем временем принялась раскладывать собранные травки в разные, более мелкие букеты. Губы её шевелились беззвучно, будто она молилась или колдовала что-то себе под нос.

Яша же, с важным видом, пытаясь привлечь внимание девушки, выкладывал из веток ели и сосны основу для костра.

– Для костра нужны только сухие дрова, вот такие, – тихо проговорил подошедший с сухими ветками в руках Айдер, чтобы не ставить Яшу в неловкое положение перед Тасей. – А ель и сосна много дыма дают.

Яша едва заметно кивнул, мол, благодарен он товарищу, что не опозорил тот его перед девушкой. Но свою роль командира доиграл до конца:

– Шо вдвоём с костром возиться. Ты, Айдер, давай сам тут разберись.

– Понял, – отрапортовал Айдер.

– Только ты это… убери ель и сосну, а то дыму-у-у будет…

– Ладно, – процедил Айдер.

Место для костра Айдер определил под елью, низко склонившей ветви над землёй. Он вырыл две круглые и довольно глубокие ямки, между ними прорыл что-то вроде канавки, которую накрыл сверху куском дёрна.

Огонь от бересты, подсунутой под сушняк, занялся весело и быстро. Костёр разгорелся бодро и жарко, словно в горне кузницы, практически совсем не давая дыма.

Костёр уже тихо гудел, давая сильный жар, а Рустама всё не было.

– Его только за смертью посылать, – усмехнулся Яша.

Айдер прислушался. Со стороны оврага слышались странные громкие звуки – будто хрюкала огромная свинья. Айдер с Яшей, стараясь не наступать на сухие ветки, подобрались к краю оврага, где и залегли.

На дне оврага, возле ручья, на корточках сидел Рустам, держа фляжки в обеих руках. А с другого берега на него глядел огромный кабан с загнутыми клыками. Один клык был, правда, сломан почти у самого основания. Кабан рыл копытом землю, хрипло похрюкивал и явно был готов броситься на человека.

– Рустам! – тихо крикнул Айдер.

Рустам в ответ поднял правую руку с фляжкой и тихонько помахал ею в ответ, словно говоря: не мешайте. Кабан же, услышав человеческий голос, ещё больше ощетинился и уже готов был одним прыжком перемахнуть через ручей и броситься на Рустама.

Но тут что-то случилось. Совершенно необъяснимое. Рустам пристально смотрел прямо в маленькие, налитые кровью глазки кабана и ни на секунду не отводил взгляда. Кабан замер на месте и даже сделал шаг назад, а потом тяжело, грузно осел на задние ноги, будто они у него мгновенно подломились.

Рустам продолжал смотреть в его глаза, от которых сначала отхлынула кровь, а потом они и вовсе прикрылись тяжёлыми серыми веками. Кабан припал уже и на передние ноги, но вдруг… завалился набок, словно его подстрелили…

…Горло ему перерезали финкой Дроздова – кабан даже не всхрипнул.

Наверх тушу решили не тащить, уж слишком кабан был тяжёл. Рустам лишь освежевал его и отрезал несколько кусков филе от задних ног и с толстых боков.

Тася, пока ребята возились с кабаном, сделала в котелках два отвара – один для питья, другой – для обработки раны. В этом же втором котелке она прокипятила чёрные, пропитанные кровью тряпки, которыми была перебинтована культя Дроздова. И, отжав их, несколько раз сильно стряхнула и подсушила над костром.

Пока она промывала рану, Дроздов то приходил в себя, то снова впадал в забытье. Приложив к ране вымытые в ручье листья, Тася заново перебинтовала культю. А потом, приподняв голову Дроздова, ладонью смочила его губы приготовленным отваром для питья. Дроздов несколько раз облизнул губы языком и открыл глаза. И даже смог сделать несколько глотков из фляжки, куда для удобства перелили отвар из котелка. Под голову его положили тяжёлые ветви лапника, чтобы он мог хоть на время сменить позу: в благодарность он несколько раз кивнул и снова прикрыл глаза, но уже не от боли, – видно было, что ему немного полегчало.

Айдер, соорудив из ивовых веток подобие решётки, поджаривал на ней мясо. Аромат от него шёл такой, что у всех буквально шевелились ноздри, – прямо как недавно у кабана, учуявшего рядом человека.

– Вот я интересуюсь знать, ты шо, кабанищу этого, прям взглядом усыпил? – сделав смешное изумлённое лицо, поинтересовался Яша. – Наши в Одессе говорили, шо есть один человек, с фамилией Мессинг вроде, так он такие представления давал, шо на сцене мог человека усыпить… И ещё вроде как будущее предсказывал… Так вот я думаю, может, тебе после войны в цирк пойти работать? – и Яша залился весёлым смехом.

– В цирке лучше тебе работать, – беззлобно ухмыльнулся Рустам, – клоуном…

– А правда, как ты его так? – тоже не сдержав улыбку, спросила Тася.

– У меня не было выбора – или он меня, или я его. Если честно, сначала я испугался, но потом вспомнил, что ещё мальчишкой усыпил отца, потом сестру друга своего, Эркина. Подумал, а вдруг и с кабаном сработает.

– Отца, говоришь, усыпил? Это как? – вполне уже серьёзно поинтересовался Яша.

Рустам задумался, отхлебнул Тасиного отвара и начал свой рассказ:

– Дело было дома, в Самарканде. Мне как раз тогда недавно исполнилось одиннадцать лет…

…На улице стояла полуденная августовская жара. Укрыться от неё было практически невозможно, даже в тени. И природу, и жителей она вгоняла в спячку.

Так и отец Рустама, каждый день приходивший с работы на обед, закончив трапезу, задремал.

Как и в других узбекских дворах, в тени высокого виноградника во дворе дома Рустама стояла большая квадратная деревянная тахта, застеленная курпачой – мягкими узкими национальными одеялами. На курпаче были разложены небольшие мягкие подушки.

Посередине тахты стоял невысокий деревянный столик, на который Рустам уже успел поставить небольшой фарфоровый чайник и две фарфоровые пиалы – одну для отца, другую для себя.

На одной из подушек, подперев голову рукой, дремал отец Рустама. Буквально за мгновение перед тем, как задремать, он говорил сыну, что надо было бы сегодня собрать виноград и положить его в тени сушиться на кишмиш. Но договорить он не успел: жара сделала своё дело и разморила его. Пару раз голова отца соскальзывала с руки, когда он пытался ещё что-то проговорить, но, в конце концов, оказалась на подушке.

Рустам поднял пиалу, чтобы налить отцу чаю, и взглянул в сторону забора. Там на улице слышны были голоса его друзей, которые, несмотря на жару, с азартом гоняли в футбол. Рустам тяжело вздохнул, уж очень ему хотелось туда к пацанам, но отец ещё некрепко уснул и в любой миг мог проснуться. Налив из чайника в пиалу зелёного чая, Рустам поставил её около отца. Через полчаса отец должен был с обеда снова уйти на работу.

В это время в проём даричи, небольшой деревянной двери, с улицы просунулась голова друга Эркина. Рустам приложил палец к губам, но было поздно – раздался знакомый эркиновский свист, который не только спящего, но и мёртвого разбудит!

Отец приоткрыл глаза. А в глазах Рустама застыли реальный страх и ужас. Не в силах отвести взгляд, он в упор таращился на отца. В голове, словно команда, звучала только одна мысль: