Вокруг стола камеры, их две, за камерами расхристанные молодые люди в мешковатых майках с надписями, которые Лида машинально прочитывает. У нее создается четкий эффект присутствия. Слышно, как тяжело дышит Красновский, ведущая, когда видит, что она не в кадре, зевает и делает знаки Красновскому, чтобы он заканчивал, показывает рукой на большие часы: уходим, мол, на рекламу. Реклама 3 минуты, оба пьют воду, Красновский шутит, явно хочет ее рассмешить, ему это удается. Женщина снимает под столом туфли, сморкается, делает краткий звонок домой, но ей никто не отвечает, и это ее немного огорчает. Она смеется шуточкам Красновского и называет его Стасом. Стас из тех, кто не может перестать рассказывать женщинам анекдоты, не сознавая, что когда их так много, они становятся несмешными. Женщина ему очень нравится, но в глубине души Красновский знает, что с ней у него ничего никогда не получится.
Рядом зажигается табличка 'эфир', передача продолжается, и видно, что для них обоих все это работа, особенно для нее. В перерыве она опять звонит домой, говорит с мужем о каких-то гостях. Господи, зачем ей ведущая, ей на Красновского надо смотреть. А что на него смотреть, он и так ей известен: говорит очень быстро, грамотно и лексически богато. Речь эрудированного интеллигентного человека, привыкшего говорить на аудиторию. Контролирует себя хорошо, вслушивается в свои слова и явно собой любуется, хотя … тут не все так просто: через стекла очков видны его близорукие глаза, в них какая-то тайная печаль, отзвуки постоянно присутствующих комплексов, с которыми надо бороться, иначе они победят. Внешность совершенно еврейская, не хватает кипы и пейсов. Здорово смотрелся бы как ортодокс. Тут все опять же не гладко. Сколько раз он подчеркивал свое христианство, публично в эфире крестился.
Ага, ага … Экран на секунду меркнет и Лида видит Красновского в Доме книги на Новом Арбате: сидит за низким столиком, вокруг кучка людей, не так уж много. Красновский подписывает свою новую книгу, спрашивает у хозяина книги имя и быстро пишет … на его губах улыбка. Улыбка победителя, довольного и гордого собой человека, но есть еще и просительность, доля заискивания: 'я надеюсь вам моя книга понравится … полюбите мою книгу … я талантлив … я литератор … я не такой как все … '. Ну да … и это тоже.
Лида еще немного 'листает' видео досье Красновского, потом экран гаснет, превращаясь в обычную белую стену. Я сто раз видела его по телевизору, составила определенное мнение, но лично с ним не знакома. Если бы была знакома, его бы к ней не прислали. Красновский сегодня – единственная медийная фигура. Это и хорошо и плохо. Хорошо, потому что у Лиды уже есть свое восприятие этого человека, но это как раз может сыграть с ней злую шутку. Про остальных она вообще, кроме досье, ничего не знает. Так в большинстве случаев и бывает. Есть еще Ясулович … Ясулович, Ясулович … какая-то знакомая фамилия, может статьи его попадались. Конечно, изучая 'досье' Лида читала его статьи, и сейчас трудно сказать, слышала ли она о Ясуловиче раньше, или ей это только кажется. Неважно. В любом случае Лида понимала, что ее глубинные знания о 'клиенте' не основываются только на 'досье'. Ну, что такое 'досье'? Какие-то разрозненные факты, видеоряд, поведенческие паттерны. Для интервью этого было недостаточно. Разговаривая с человеком, она каким-то образом знала о нем такие вещи, которые никому, кроме близких не могли быть известны, а главное она знала то, что и сам человек о себе не знал, возможно подспудно ощущал, но не знал, или просто не хотел себе признаваться, что он такой …
Ладно к делу! Красновский уже в капсуле. Странный малый, чем-то однако Лиде неприятный. В Москве зима, она сегодня туда вернется и ее будет ждать снег, раскатанный лед автобусных остановок, в метро уборщицы широкими щетками везут темную грязную жижу к стокам. Ладно, не стоит сейчас про метро … подумаем о Красновском. Он метро вообще никогда не пользуется. Сейчас товарищ 'главный специалист' телеканала 'Дождь' на даче, старая, как ни странно довольно запущенная дача, купленная в девяностых, когда Стасик еще только начал работать. Он живет один, но на даче есть экономка, она подала Стасу завтрак, плотный, Стасик очень любит поесть. Сейчас он совершает традиционный моцион на лыжах: хороший круг, километров в десять, по лесу от Кратово, через Отдых до самой платформы '42-й километр'. Когда Белковский выбирал дачу его то привлекали новые дома с евроремонтом, то старые дачи академиков со своей особой историей. Милый Стасик, отнюдь не аскет, а падкий на понтовый комфорт, все-таки выбрал бывшую дачу нейропсихолога Лурье, которую тот купил еще в 40-ых у каких-то знатных репрессированных. Стас дал себе труд изучить историю дома и при случае любил рассказывать ее гостям. Лида еще не знала, как она сможет использовать информацию про дачу, такие вещи надо решать уже в ходе беседы. В этом был ее профессионализм ценимый 'хозяевами'.
Красновский уже на лыжне, в лесу хорошо, никого нет, день-то будний … пыхтит, ход его давно замедлился, а платформа 42-ой километр, до которой он обычно доезжал и разворачивался к дому, все не показывается. Стас начинает недоумевать, он устал, ему уже кажется, что он почему-то потерялся, отклонился от привычной дорожки. Что ж удивляться, этой зимой он в первый раз устроил себе лыжную прогулку, в лесу все немного по-другому, чем прошлой зимой. Еще минут десять, и Стас начнет беспокоиться. Знал бы он, что вовсе уже не 'там', т.е. и 'там' тоже, но не только. Незаметно для себя он перешел черту и попал … в капсулу. Ох, уж это понятие 'капсулы' или 'шлюза', 'портала', для образованных 'гейта' … людям надо было много времени, чтобы принять, что они в несколько другом мире. По опыту Лида знала, что вся первая часть беседы уходит именно на это осознание. Одни принимали новое понятие, другие продолжали паниковать.
Лида вышла из дому, прошла по залитой солнцем лужайке и постепенно начала ощущать, как холодеет вокруг нее воздух, ее белый легкий сарафан сменился на теплый лыжный костюм: стеганные красные штаны и синяя куртка. Лида на лыжах, в одно легкое касание палок она скользит по накатанной широкой лыжне. Хорошо, щеки пощипывает легкий мороз, Лида себя не видит, но знает, что у нее раскраснелось лицо, глаза блестят, ветер есть, но он не обжигает, просто приятно холодит разгоряченный лоб, с надвинутой на него вязаной шапкой. Интересно, что она больше любит? Лето или зиму? Большинство сказали бы, что лето, а вот она не уверена: зима в подмосковье замечательна! Особенно за городом, в тихом сосновом лесу. Вдалеке она уже различает грузную невысокую фигуру Белковского. У нее еще есть минут пять-семь. Интервью она начнет ровно в 11:30. Время есть. А у Стасика наверняка уже неважное настроение, он встревожен и утомлен, начинает себя ругать, что вообще поперся на лыжах.
И у нее когда-то возникло похожее чувство. Можно ли клиентам полностью избежать этого чувства тревоги и неуверенности от потери контроля над ситуацией? Похоже, что нельзя. Наверное, так специально сделано: переход в капсулу должен сопровождаться неуверенностью. 'Коридор' для этого и служит, создавая эффект пугающей непонятности. Испугавшийся человек тогда рассматривает ее появление как добрый знак, она им поможет и доверие начинает устанавливаться. Так надо. Клиенты уже давно были для Лиды 'работой', но иногда, когда ей вспоминался собственный 'переход', она им сочувствовала. Сегодня как раз был такой день. Бедный Красновский. И бедная она … Лида увидела себя в большой библиотеке, 'Иностранке', как ее все называли.
Это было ровно 5 лет назад, 22 марта 2010 года. Лида уже давно была преподавателем московского пединститута, преподавала французскую литературу, довольно скромный вводный курс, ничего особенного. Чтобы преподавать французскую литературу как следует, надо было работать в МГУ на романо-германском отделении филфака. Как Лида честно сама про себя думала, для этого она мордой не вышла. Сама она когда-то заканчивала ИнЯз, в школе проработала совсем недолго. В тогдашний МГПИ им. Ленина ее поначалу взяли почасовиком, и то Лида считала, что ей невероятно повезло. Мамина старая подруга пристроила ее по блату. Потом Лида всячески обхаживала профессора Рабиновича, тогда любой курс литературы преподавался по его учебнику, совершенно впрочем 'марксистско-ленинскому': поэты Коммуны, писатели-коммунисты, писатели-демократы, и совершенно забронзовевшие классики. В учебнике все почему-то начиналось с 19 века. Остальной литературы как бы не существовало. И вот Рабинович доверил ей преподавать его, еще не изданный учебником, курс 17-18 веков и еще она вела семинары по 19-20 веку. Замечательное было время! Лида и представить себе не могла, что работа может быть такой интересной.
