Продавец выпрямился и заозирался. Это был щуплый мужчина с небольшим животом, в очках в железной оправе и с зачесанной набок челкой.

Я показал на «Хитачи».

– Мне вот эту, – сказал я, – его же можно в рассрочку, да?

– Если у тебя работа есть, – ответил он.

– Я в Хофьорде учителем работаю, – сообщил я.

– Тогда ладно, – он кивнул. – Надо только кое-что заполнить, ты подойди к прилавку…

Пока я заполнял бумаги, продавец пошел за музыкальным центром.

– По-твоему, это правильно? – засомневался Нильс Эрик. – В рассрочку ты в итоге в два раза переплатишь. И в месяц получаются неслабые деньги. Зарплата у нас не сказать чтоб высокая.

Я взглянул на него.

– Ты мне кто, мама? – огрызнулся я.

– Ладно, твое дело, – он снова отошел к пластинкам.

– Вот именно, – буркнул я.

В этот момент со склада вернулся продавец со здоровенной коробкой в руках. Он протянул мне коробку и, пока я ее держал, проверил документы и заглянул мне в паспорт, а когда он убедился, что все в порядке, я отнес коробку к машине и поставил ее на заднее сиденье.

Следующим и последним пунктом программы был супермаркет. Взяв тележки, мы расхаживали вдоль полок и брали то, чего в деревенском магазине не было. Я первым делом ухватил две пачки сигарет. Отойдя подальше, к прилавку с фруктами, я сунул пачки в карманы, по одной в каждый, и как ни в чем не бывало продолжал складывать в тележку продукты. В больших супермаркетах я всегда воровал сигареты, тут бояться было нечего, меня еще ни разу не поймали. Воровство я считал проявлением свободы, возможностью наплевать на всех и поступать, как хочется, а не как полагается. Это был бунт, акт неповиновения, одновременно приближающий меня к представлению о том, каким я должен быть. Я ворую, я принадлежу к тем, кто ворует.

Это мне всегда сходило с рук, и тем не менее сейчас, подкатывая тележку к маленькому островку, где сидела продавщица, я нервничал. Она смотрела на меня совершенно обычным взглядом, ко мне ниоткуда никто не подкрадывался, поэтому я выложил продукты на ленту, расплатился, сложил все в пакет и быстро, но без излишней торопливости вышел на улицу, где остановился и закурил, а через минуту следом появился и Нильс Эрик с двумя тяжелыми объемистыми пакетами.

Несколько километров мы проехали молча. Я по-прежнему злился на него за лекцию в магазине электроники. Меня бесило, когда другие, будь то мать, отец, брат, учитель или лучший друг, лезут в мои дела; меня это категорически не устраивало. Никто не имеет права указывать мне, как поступить. Время от времени Нильс Эрик поглядывал на меня. Пейзаж за окном стал более плоским: низенькие деревья, вереск, мох, ручейки, неглубокие, совершенно черные озера, а вдалеке гряда высоких островерхих гор. В окрестностях Финнснеса мы заехали на заправку, в машине запахло бензином, и от этого меня стало слегка подташнивать.

Нильс Эрик снова посмотрел на меня:

– Не поставишь музыку? Там в бардачке кассеты.

Я открыл бардачок и выложил кассеты себе на колени.

Сэм Кук. Отис Реддинг. Джеймс Браун. Принс. Марвин Гэй. UB40. Смоки Робинсон. Стиви Уандер. Теренс Трент Д’Арби.

– Ты соул любишь? – спросил я.

– Соул и фанк, – ответил он.

Я поставил то единственное, что слышал прежде – «Parade» Принса, и, откинувшись на сиденье, посмотрел на горы, покрытые внизу зеленым махровым ковром из кустарника и низеньких деревьев, а выше – мхом и вереском, тоже зеленым.

– А зачем ты сигареты украл? – спросил Нильс Эрик. – То есть это не мое дело, ты сам за себя отвечаешь, мне просто любопытно.

– Ты видел? – удивился я.

Он кивнул.

– Ведь деньги-то у тебя есть, – продолжал он, – ты же не из нужды их украл?

– Верно, – сказал я.

– Вдруг тебя поймали бы? Как бы это выглядело? В том смысле, что ты же учитель.

– А меня поймали?

– Нет.

– Нет? Тогда все это чистой воды домыслы, – сказал я.

– Ладно, не будем об этом, – проговорил он.

– Почему же, давай поговорим, – уперся я. – Давай, продолжай.

Он коротко хохотнул.

За этим последовало долгое молчание, которое, однако, не было неловким. Дорога бежала вперед, горы были красивыми, музыка – хорошей, а мнение Нильса Эрика – любителя походов, меня не заботило.

Но потом все изменилось. Я словно чересчур далеко зашел в одном направлении, и пришло время вернуться назад, потому что там меня ждало незавершенное дело. Нильс Эрик не причинил мне зла, никак меня не обидел, просто был излишне любопытным и, возможно, чуть навязчивым, а здесь, где я никого не знаю, это, возможно, не самое страшное.

Я замычал себе под нос «Sometimes it Snows in April».

– Ты слышал последний альбом Принса? – спросил я. – «Lovesexy»?

Он покачал головой.

– Но если он летом приедет в Норвегию или Швецию, то я схожу. Концерты у него невероятные. Я разговаривал с теми, кто был на его концертах во время турне Sign o’ the Times – они говорят, ничего прекраснее в жизни не видели.

– Я бы тоже сходил, – сказал я. – Вот этот последний тоже хороший. Может, хуже, чем Sign o’ the Times, но… Кстати, когда он только вышел, я о нем рецензию писал в «Фэдреланнсвеннен» и чуть не облажался. – Я посмотрел на Нильса Эрика: – В какой-то английской газете я читал, что Принс неграмотный, и сам едва об этом не написал, еще немного – и всю статью на этом построил бы. Вроде как Принс не умеет читать… Но, к счастью, мне это все показалось странным и я об этом умолчал. Позже я сообразил, что, видимо, это у него с нотной грамотностью проблемы. Точно не знаю. И что мерзко – мы столько запоминаем неверной информации, чего-то такого, что вообще от действительности далеко. Неприятно, когда подобное говорят, а тем более когда пишут и печатают в газете.

– Я думал, в этом и смысл газет, – Нильс Эрик улыбнулся, не сводя глаз с дороги.

– Да уж, – согласился я.

Далеко впереди показалась дорога на Хофьорд – узенькая серая линия, ведущая в черную дыру в горе.

– Я во вторник, кстати, письмо от своей девушки получил, – снова заговорил я.

– Вон оно что, – откликнулся он.

– Ага. Хотя девушка – это как посмотреть. Мы летом встречались. Ее Лине звали…

– Звали? Она что, умерла на этой неделе?

– Для меня да. В том-то и суть. Она меня бросила. Написала, что я такой чудесный и прочее и прочее, но что она никогда меня не любила, а так как я переехал сюда, лучше будет со всем покончить.

– Значит, ты свободен, – сказал Нильс Эрик.

– Именно, – я кивнул. – Именно это я и собирался сказать.

Из туннеля выехала машина – черная и маленькая, как жук-навозник, но ехала быстро и стремительно увеличивалась в размерах.

Когда мы поравнялись, водитель помахал нам рукой, Нильс Эрик поприветствовал его в ответ, сбавил скорость и свернул на последний отрезок дороги, ведущей к деревне.

– Странно, да? – спросил я. – Все знают, кто мы такие, а мы никого не знаем.

– Ага, – сказал он, – в жутковатое местечко мы с тобой попали.

Он повернул рычажок и включил дальний свет, а потом поднял вверх еще один и запустил «дворники». По капоту, лобовому стеклу и крыше застучали капли. Гул мотора рикошетил от горных склонов, обволакивая нас, подобно панцирю, который тотчас же отвалился, стоило нам вынырнуть из туннеля к раскинувшемуся перед нами фьорду.

– А у тебя есть девушка? – спросил я.

– Нет, – сказал он, – я свободен – свободнее некуда. Я уже много лет ни с кем не встречаюсь.

Он что, гей?

О нет, только бы не гей!

Вообще-то он странноватый. И эти румяные щеки…

– Тут особого выбора нет, – сказал он, – но зато и конкуренция невысокая. Так что выходит то на то. – И он рассмеялся.

«Конкуренция невысокая». Что бы это значило? Что других геев здесь не особо много?

Внутри у меня все похолодело, и я уставился на синюю гладь моря.

– Туриль ничего так, – добавил он.

Туриль!

Ложная тревога!