Рыжеблуд недовольно поморщился:

–Погромче варщик. Дай и другим порадоваться решению твоих проблем. Да, дорогие мои, Одноухий почти расплатился со мной, вернее с налогами нашего достопочтенного барна Бура. Для окончательного расчёта ему надо только кое-что произнести… Ну, Касам…. Не заставляй нас ждать.

Варщик набрал в грудь воздуха, открыл рот, но его опередили.

–Дорогой барн Касам! – знахарь поднялся на ноги и вышел на середину комнаты: – Я хочу кое-что тебе сказать. Все, здесь присутствующие – за исключением, пожалуй, новой постоялицы – знают меня давно. Скоро уже почти два года случиться, как я живу у тебя, не ведая никаких забот. Ты меня кормишь, поишь, предоставляешь крышу над головой и я, к своему стыду, стал принимать это как должное. Ведь за всё время я заплатил тебе лишь однажды – это когда я впервые появился на пороге «Сивоусого Сома». Настала пора исправить эту вопиющую несправедливость! Денег, к сожалению, у меня немного, но есть кое-что взамен и, учитывая тяжёлую ситуацию, в которой ты оказался (отнюдь не по своей вине), я думаю, что ты не откажешься принять мой скромный дар.

Кун говорил витиевато, но без запинок, что не давало никому возможности его перебить. Кроме того, хитрый лекарь воспользовался неписаным правилом кашеварни: сначала проблемы постояльца, а потом уж свои. Поэтому даже Рыжеблуд сохранял видимое терпение на лице, делая вид, что он может и подождать со своим вопросом.

А Кун всё говорил и даже Лохмоть забеспокоился: как бы не забыл, увлечённый собственной речью лекарь, о том, ради чего эта речь собственно и произносилась. Привлечённый голосом знахаря, со двора примчался Грошик, думая, что барн Кун опять рассказывает что-то интересное, и лишь только увидев его, лекарь довольно резко оборвал свой монолог и, развязав кошель, вынул находившуюся в нем вещицу, которую и протянул Касаму.

Все находившиеся в едовой дружно уставились на изящный кулон, лежавший на ладони Куна. На золотой цепочке покоился клык какого-то зверя, также инкрустированный золотом. Но самую большую ценность кулону придавал небольшой камень, вделанный в клык, драгоценный радужник, меняющий свой цвет в зависимости от того, где он находился. Сейчас камень как раз переливался из зелёного, каким он стал в темноте лекарского кошеля, в небесно-голубой, свой обычный цвет на свету.

–Ух, ты! – восхищённо произнёс Грошик, протиснувшийся между остальными.

–А в воде он становится красным, – хрипло произнёс Лохмоть, не сводивший с кулона глаз.

–Так. Это всё замечательно, но хотелось бы всё же послушать нашего друга Касама…, – начал было Рыжеблуд, но его довольно невежливо перебили.

–Скажи, сколько это может стоить? – знахарь обратился к Лохмотю, не обращая внимания на потуги старшего.

–Смотря где, – Лохмоть прокашлялся и продолжил: – В Заводи дадут толлей сорок пять-пятьдесят…в Абелине – у знающего купца Торговой доли-от семидесяти и выше, а вот где – нибудь Корроре-в два раза против городской цены…

Рыжеблуд бросил на доверенного свирепый взгляд:

–Да что ты распинаешься? Откуда в этой дыре настоящий радужник? Их в вильетовой казне по счёту, а тут у нашего знахаря в кармане… Старший повернулся к лекарю: -

– Ты прости барн Кун, я тебя обидеть не хочу, но сам подумай. Ну откуда у тебя такое сокровище? Им что, за лечение кто расплатился? Так надо покойника оживить, чтоб получить такое…

–Это принадлежало моей жене. – Кун вздёрнул голову и надменно посмотрел на старшего. Сказано это было так, что Лохмоть сам бы поверил, если бы не знал правды. Пользуясь тем, что Рыжеблуд стоял к нему спиной, он восхищённо помотал головой и подмигнул эльме, безучастно смотревшей на всё происходящее.

–Врёт, врёт! – визгливый голос раздался так неожиданно, что Рыжеблуд выронил свою палку. Подскочив к нему Лохмоть наклонился, чтобы подать трость владельцу и Юллин сумела разглядеть говорившего. Маленькая женщина средних лет, одетая по-дорожному, стояла у выхода с кухни.

–Цыц, Ракушка! – свирепо рявкнул пришедший в себя Касам.

–Не было у него такой вещи! – не обращая внимания на его слова, опять заверещала кухарка, указывая на кулон, продолжавший лежать на ладони знахаря. – Я знаю, это… – она вдруг неожиданно закашлялась. Кашель, перемежающийся с чихом, бил её долго и Рыжеблуд торопливо отодвинулся в сторону, опасаясь вылетавших из её рта капелек слюны.

–Она, что у тебя, больная? – старший брезгливо кивнул в сторону задыхавшейся от кашля Ракушки, обращаясь к варщику.

–Ракушка-то? Да хрен её знает. Раньше вроде не наблюдалось такого. Эй, ты! – Касам посмотрел на кухарку: – Собралась уходить – проваливай. Нечего заразу тут разносить!

–Позвольте, позвольте, – засуетился знахарь, пробираясь к Ракушке, попутно всучив украшение варщику: – Это, похоже, раздражение у неё…, и я даже знаю, отчего оно появилось. Кот нашей новой постоялицы постарался: ну запах там, шерсть выпавшая.… Пойдём-ка со мной, у меня есть чудесное снадобье – как раз на подобный случай.

–Подожди-ка барн Кун,– вмешался Рыжеблуд, – она сказать что-то нам хотела. Видишь, уже и кашлять перестала…

–Да? – остановился знахарь, уже взявший Ракушку под руку: – Ну, что ж, если барн старший просит…

Рыжеблуд выжидательно посмотрел на маленькую кухарку. Но Ракушка уже успела понять, что кашель случается у неё каждый раз, когда она пытается что– нибудь произнести. Поэтому она лишь отрицательно мотнула головой и первая, опережая Куна, чуть ли не бегом кинулась к лестнице.

–Вот ведь, – огорчённо развёл руками Касам: – Навела напраслину на порядочного человека – и в кусты. Сам подумай, барн старший, откуда ей знать, что было у знахаря, чего не было… Это ж надо в вещах его рыться.

–А если и так? – подал голос Лохмоть: – Может на самом деле копалась?

–Ну, это вряд ли! Ракушка у меня давно работает. Если бы она нос совала в комнаты постояльцев, рано или поздно кто-нибудь да заметил. А за такое, сам знаешь барн Лохмоть, что бывает. Да и видел я эту цацку у знахаря, давно ещё.

–И я видел, – неожиданно влез позабытый всеми Грошик: – Барн знахарь всегда клык на шее носил, вот Ракушка про него и не знала.

Юллин с удивлением посмотрела на Касама, потом на мальчика. При разговоре с Лохмотем их в едовой не было, но каким-то, неясным ещё ей озарением, они прочувствовали ситуацию и сказали именно то, что было необходимо.

–Вот, барн Рыжеблуд. Я вручаю тебе эту вещицу в погашение своих долгов,– Касам протянул кулон старшему.

–Это что же? Получается, я теперь тебе должен, Одноухий? Украшеньеце-то подороже твоих повинностей будет, – усмехнулся старший, подкидывая кулон на ладони. – Даже не знаю… – он наморщил лоб, раздумывая.

Все затаили дыхание. От решения Рыжеблуда сейчас зависела дальнейшая судьба не только Юллин, но и того же Лохмотя, фактически предавшего своего хозяина. Если старший заупрямится, значит, ему действительно необходимо выжить эльмку из этой части Заводи и может быть слова о беглецах не пустой звук, а вот если возьмёт, да ещё без проверки тогда… Лохмотю даже думать было противно о том, что «тогда».

–Ну, что ж, друг мой варщик, – сказал Рыжеблуд, доставая из своего кармана небольшой кошелёк из дорогой тисненой кожи. – Принимаю я твой кулон и при всех заявляю: Касам, хозяин кашеварни «Сивоусый Сом», больше не является должником ни передо мной, ни перед казной и, – он ещё раз подкинул украшение, – освобождается от двух последующих уплат. Кроме того, за наш счёт будет куплен и установлен новый шест в его дворе. Пойдём, Лохмоть, всё разрешилось, к общему удовольствию, вон и Шкипер приехал, вовремя прям…

Действительно, в окно было видно подкатившую повозку и Шкипера, несущего в дом два больших плетенца. Увидев это Лохмоть скривился: видно не пожалел его подручный чужих денег, отоварился на славу. Шкипер подошёл к возившемуся во дворе Фильту, поставил плетенцы у его ног и заорал что было мочи, тыча пальцем в сторону дома:

–Это вам от барна старшего! Возьмёшь это, – Шкипер сделал жест, будто забрасывал плетенец за спину,– и отнесёшь в кухню. Там жратва, – он энергично заработал рукой у рта, изображая движения ложкой.