Посвящается Лилии
Вспоминая вольный город Гиль, нельзя оставить без внимания его башни. Их столько, что издалека это поселение похоже на расчёску. Башни растут в небо своими шпилями одновременно благодаря и вопреки. Растут благодаря, потому что гильцы в большинстве своем люди расчётливые и имеют стойкую аллергию к уплате налогов. Но ведь от налогов, как от смерти, не скроешься, так что платить мзду всё равно приходится, только каждый старается налог за землю слегка скостить. Поэтому первый этаж своей – самой лучшей на свете! – башни строят небольшой по метражу, второй поширше первого, третий поширше второго, и так далее вплоть до пятого, потому что если пятый сделать поширше четвертого, то он – вот ведь зараза! – падает. Какие-то законы всемирного притяжения пятого этажа к земле берут, понимашь, своё. Так что пятый приходится строить вровень с четвертым, а потом и вовсе идти по убывающей до девятого-десятого, а далее в небо устремлять лишь остроконечный шпиль с непременным флюгером. Флюгеры делятся на две половины – корабельно– и птицеобразные. Вообще-то гильцы в своём выборе голосуют за флюгеры с русалками, так чтобы чешуя блестела, а фактурные прелести соответствовали дынькам с базара. Но ведь у каждого доброго башневладельца есть супруга, а жена кардинально против пышногрудых русалок, за такую мифическую диву можно вполне реально получить по мордасам. Другое дело корабли или птицы – это темы в искусстве нейтральные. На мачте парусника или в клюве птицы обязательный укреплён фонарь, в котором благодаря мастерам стеклодувам горит негасимый огонь. Так что ночью над Гилем звёзд зажигается много больше, чем над другими городами.
Осталось узнать, вопреки чему растут в небеса гильские башни. Вопреки архитекторам. Их в вольном граде не жалуют. Ну что, скажите, пожалуйста, это за работа такая, брать деньги за ещё не построенное здание, да даже и не за здание вовсе, а за его двумерный рисунок. Рисовать мы все могём! Так говорили гильцы, и строили башни по железобетонной методе: как Бог на душу положит. Ну и некоторые башни падали, ведь не у всех по черчению в школе было хорошо или отлично. Не сразу конечно башни рушились, сначала они своих хозяев предупреждали скрипом и раскачиванием, потом по их стенам начинали ползти трещины. Тут уж даже лишенный всякой интуиции гилец понимал, что надо брать ноги в руки, а в руки – свой скарб и рвать когти на ногах, которые тоже в руках. Из башни её стенающие жильцы выбегали так скоро, что не все деньги, документы, золото, драгоценности, вставные челюсти, ковры, кресла-качалки, фикусы и прочие петуньи, а также камины и прочие движимое и не очень имущество успевали забрать с собой. А далее невольные эмигранты в растрепанном виде отбегали на расстояние безопасное, где уже толпились ротозеи-бездельники, которых пивом не пои, дай только позырить на падение чужой башни. Позже в положенное судьбинушкой время наступал полный Ух – башня складывалась сама в себя, припорашивая окрестные улочки и переулки толстым слоем пыли и разнообразных обломков. Обычно тут наступало время проститься с канарейкой, которую забыли вынести. Обязательно какой-нибудь трогательный куклёнок (маленькая девочка или мальчик) пускал по этому поводу здоровую слезу, а иногда и целый рёв. А отец семейства вдруг вспоминал, что в клетке канарейки той пряталась заначка, он серел лицом и становился одного оттенка с пылью, которая ходила по улочкам да переулочкам Гиля от очередной рухнувшей башни. Что характерно коты и собаки спасались раньше хозяев, это в некотором роде разрушало теории о том, что человек – венец творения и царь зверей, но тему эту развивать не будем, а то можно попасть на костер (в натуре или только в виде заключенных в эту рукопись мыслей).
Злые языки утверждали в своих путеводителях, что в Гиле улицы настолько запутаны и переплетаются так витиевато, что запросто могут пересекать сами себя. Это враки цвета сажи. Улиц как таковых в Гиле нет. Таблички с их названиями есть, а вот улиц нема. Как так? Типичная история: была у уважаемого гильца башня, жил он в ней не тужил, а она возьми и упади… Такое с каждым может случиться. Вот тебе и новый переулочек. Опять же приезжает в Гиль какой-нибудь зажиточный селянин, из провинции и непременно ему надо построиться, а свободной земли нет, вот и закладывает он фундамент своей будущей башни прямо на улице, хотя это и противоречит муниципальному кодексу. Таким манером улица прерывалась и превращается в два тупика. А потом рядом падает башня и тупик становится проезжим. Процесс этот перманентный, поэтому таблички разной степени сохранности на башнях с названиями улиц имелись, но представляли они, скорее, не географическую, а историческую ценность.
Самым мерзким существом в Гиле традиционно считался мэр. Каждый раз в мэры выбирали самого достойного из достойных жителей. Он подавал надежды и обещал сделать Гиль самым привлекательным для инвестиций заморских купцов городом. Через некоторые время обещания забывались, достойный человек обрастал связями, связи наливали его щеки румянцем, животик – объемом, а на пальцах оседали кольца с драгоценными каменьями. Злые языки называли это коррупцией, но для гильцев подобные заморские слова чужды. Мздоимец или ворюга – поближе к телу будут. На волне критики очередного грязного мэра гильцы переизбирали градоначальника. И сие довольно цивилизованно, ведь раньше за такие дела мэру запросто рубили голову, а когда острого топора под рукой не находилось – вешали за шею, от чего мэр вестимо помирал. Да вот беда – с новым градоначальником история повторялись, и скоро вместо достойного человека златую мэрскую цепь на шее носил очередной отожравшийся пузан-хомяк. Мочало – начинайте гильцы сначала…
Но если башни Гиля стояли на фундаменте, мосты – на сваях, влюбленные парочки – на мостах, памятники – на площадях (размером со скверик), голуби – на памятниках, то сам город держался на трёх праведниках. По старой легенде вольный Гиль не опустеет до тех пор, пока в городе живут хотя бы три праведника. Кто они такие, где и как существуют, никто никогда не ведал, но раз город стоит, значит добрые люди в нем ещё не перевелись. А то, что праведные дела гораздо менее заметны, чем дела стяжателей злата-серебра, так это не с сегодняшнего дня началось…
Если вы из себя весь такой томный и манерный франт, если вам скучно (или сплин у вас случился неожиданно, а быть может, вы хандру специально в себе пестуете, чтобы мучиться) и от нечего делать вы фланируете по набережной вольного города Гиля, небрежно переставляя изящную тросточку с сияющим набалдашником, и в эдаком вялом побеге от тоски вы вдруг вальяжно вплывете в стайку местных сорванцов, и снизойдете до просьбы, чтобы мальчишки рассказали какую-нибудь интересную историю, случившуюся на здешних улицах или в порту, то, скорее всего, увидите лишь прищур разноцветных глаз, сплевывание сквозь зубы, а потом босые ноги выбьют пыль из старой мостовой. И это музыка будет означать – любезный, а идите-ка вы до лесу, а там – в самый бурелом. В худшем же случае вас ограбят и далее вы поковыляете уже без тросточки.
А вот если вы сидите ночью на скамейке и смотрите не на огни города, а на море, да не с барышней лясы точите, а с бутылкой темного рома и сигарой молчите (а что мальчишкам запрещено, то их и манит, девчонки их ещё пока мало интересуют, зато сигары и ром…), и не будете спрашивать, а даже наоборот, поведаете про штормовые широты, про проделки дальневосточных крабов и песни русалок с дикого запада… вот тогда, мальчишки, чтобы не ударить в грязь лицом, расскажут "за Гиль", и будет это история про любовь, смерть и кое-что ещё…
Только вот чтобы рассказать эту гильскую историю, надо от вольного города несколько отдалиться. Отдалиться так, чтобы "расчёски" башен на фоне купола неба светло синего уже не маячили, благо крылья воображения поспевают за полетом фантазии (обратное тоже верно) и легко дадут фору даже быстроногим альбертинским скакунам. Итак, в трёх милях от Гиля к северо-западу к тому же за холмом – вот из-за его лысой макушки башен Гиля и не видать – начинались владения герцога Ардо, тогда он ещё был жив и здоров, а сейчас, говорят, шамкает и на завтрак кушает сметану, а в период бодрости ещё и творогом себя балует… впрочем мы отвлеклись на гастрономию, причем на гастрономию самую что ни есть невкусную – пресную и диетическую. Ардо – фигура легендарная, он, чтоб вы знали, мог не принимать у себя мэра Гиля, правда, мэр к нему сам не ездил, но герцог не расстраивался по этому поводу. Так что же делало столь влиятельно лицо в этом далеко не столичном местечке? Об чуть позже. Ардо – как и положено герцогу – жил в замке, замок был дай Бог каждому герцогу такой, а в замке царила экономка Линдваль. По штатному расписанию она заведовала только кухней, но быстро распространила сферу своего влияния почти на весь обширный и местами старинный замок и даже на двор – везде она царила, за исключением оружейной комнаты, библиотеки и псарни (а также пыточной – что она там паутины что ли не видала?), где правил единственный суверен – герцог. И еще Линдваль не совалась в парк… его мудрый Ардо повелел разделить на две части, та, что ближе к Гилю, как бы парадная, хотя до города герцогу было амбивалентно (есть такое правило чтения: если не понимаешь слово, то не обязательно заглядывать в словарь, достаточно его пропустить, история завсегда сама себя объяснит другими словами, тем более, что и автор, скорее всего, тоже смысл термина забыл по причине склероза), эту часть он отдал на откуп заморским садовникам, которые неспешно лет за эн-цать добились ровноты кустов, соразмерности деревьев друг с другом и окружающими кустами и травами-муравами, а наши и заморские цветы муштрой и лаской выстроили в клумбах строго симметрично и согласно теории гармонии оттенков; в нужных местах, с которых замок выглядел не очень приглядно, установили фонтаны, статуй древних по аллеям понатыкали богато… и ещё там стригли газон и обещали, что лет через триста этот газон будет образцовым… только вот герцог на эту часть парка, мягко говоря, чихал. Ибо много строже парадной части парка охранялась часть ей противоположная, туда не допускались садовники… там не стригли траву, не разбивали клумб, лишь следили, чтобы буреломом да уж слишком разросшимися сорняками не захламлялся лес и озеро не покрывалось ряской. За порядком там следил старик с большой белой бородой и чудной фамилией Погодин. Так вот, если бы Погодин работал за деньги, то его оклад сильно превышал гонорары заграничных дизайнеров по ландшафту. Но он работал за совесть и на него герцог полагался даже больше, чем на охрану и верных догов.
