- Подожди пять минут, - собеседник положил трубку, Джума слышал его удалявшиеся шаги, через какое-то время трубку опять взяли:
- Джума, слушаешь?
- Да-да!
- По первому делу: оба отбывают наказание в "пятидесятке", им осталось еще по два года шесть месяцев и восемнадцать дней. Так что, если они тебе нужны, езжай в "пятидесятку" или наберись терпения, жди еще два года. По второму случаю: Александр Андрусов отсидел положенное, сейчас бизнесмен, владелец магазина импортной парфюмерии.
- Где этот магазин?
- Бывший магазин "Ткани", угол проспекта Свободы, напротив Дома книги. Уловил?
- Уловил. Спасибо, - Джума положил трубку, какое-то время сидел задумавшись, потом, заперев сейф, вышел...
Муж был на учениях в поле, и Кира могла не спешить домой. Скорик ушел. Она была в кабинете одна. Тихо, спокойно. Молчал, слава Богу, телефон. Она выложила из кейса бумаги Гилевского и принялась читать. Тут были отдельные страницы - рукописные и машинописные; были сколотые скобой-сшивателем по несколько вместе, какие-то записи на обороте формулярных карточек. Сперва ей попалась копия докладной на имя директора музея: "...Отмечать 100-летие со дня рождения Диомиди безусловно надо. Однако издание юбилейного сборника о нем считаю нелепой затеей. Что в нем можно опубликовать, кроме выдумок Чаусова, если у нас _н_и_ч_е_г_о _н_е с_у_щ_е_с_т_в_у_е_т_? Ни переписки, ни дневников..." Дальше попадались бумаги совсем делового свойства: копия акта ревизии в Фонде имени Драгоманова, копия инвентаризационного списка коллекции геральдических знаков. Попалась Кире страничка с началом какой-то статьи, написанная каллиграфическим почерком Гилевского: "Семьдесят пять лет КПСС была занята заметанием следов своих преступлений. Например, с помощью массовой оболванивающей музыки и текстов: "Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей", "Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет", "Я другой такой страны не знаю..." Или в лозунгах: "Труд - дело чести, доблести и геройства", "Земля - крестьянам, фабрики - рабочим". Самое страшное, что это действовало, усваивалось мозгом, как введенное в вену снотворное..." Затем ей попалась незаполненная гостевая анкета для выезда за рубеж. На двух формулярных карточках быстрые, наискосок, видимо, для памяти карандашом строки: "Второе - обязательно на хранение нотариусу". Слово "нотариусу" резко подчеркнуто; "затея проста по замыслу, сложна по исполнению. Его надо убедить, что мое согласие лишено любых меркантильных помыслов..."
Бумаг было много. Кира испугалась, что утонет в них, перестанет соображать, что представляет интерес, а на что можно не обратить внимания. И дальше разбирая бумаги, пыталась как-то сортировать их по принципу "личные", "служебные". Так просидела она около двух часов. Не выудив ничего конкретного, все же отложила отдельно то, что, возможно, надо будет уточнить, проверить. Домой ушла около одиннадцати. На ночных улицах прохожих было мало, решила пройтись пешком, не ждать троллейбуса. Чувствовала, что устала за день. Не столько тело устало, сколько голова: мельтешили слова, фразы, имена, лица. Ни на чем сосредоточиться не могла и с некоторым страхом подумала, что дальше будет еще хуже, и вовсе утонет во всем этом, не добравшись до заветного берега: кто и за что убил Гилевского.
Было тихо, тепло, дул легкий ветерок. В тополиных листьях отражался свет уличных фонарей, и казалось, что он шевелится.
Еще в коридоре услышала звонок, подбежала, схватила трубку. Далекий голос мужа спросил:
- Где ты была? Я третий раз звоню.
- На работе. Что у тебя?
- Нормально. Тут очень красиво. Река, лес. Ни души. Солдаты перед отбоем голышом купались. Может на субботу и воскресенье приедешь?
- Не знаю. Ты в пятницу вечером позвони.
В их беседу влез голос связистки:
- Разговариваете?
- Да-да, не мешайте, - сказал муж. - Ладно, до пятницы. Видимо, кому-то из начальства связь нужна... Целую.
- Целую, родной...
Мыть посуду не стала, пообещала себе встать на полчаса раньше, немножко прибрать на кухне.
5
В село Борщово Скорик приехал в девять утра рейсовым автобусом, который останавливался возле сельсовета. На дверях сельсовета висел замок. Центральная улица была пуста, несколько кур разгуливало да ленивый пес брел через дорогу. Борщово - большое село, центральная усадьба совхоза. Какое-то время в надежде, что кто-нибудь из сельсоветских появится, Скорик стоял у крыльца, затем заметил мальчишку, выкатывавшего со двора велосипед. Скорик окликнул его. Мальчик подъехал.
- Кого ждете, дядя? - спросил.
- Кого-нибудь из сельсовета.
- А их не будет, ушли уже в контору.
- А ты не знаешь, где живут Марущаки?
- Которые? У нас тут Марущаков много.
- Скажем, Анна Марущак, - назвал он имя и фамилию молодой женщины, подруги убитой Ольги Земской.
- Фельдшер она?
- Да-да.
- Идемте, я покажу.
Они подошли к низкому заборчику, за которым в саду стоял кирпичный дом с блестевшей крышей из оцинкованного железа. Во дворе женщина вешала белье.
- Аня, к тебе из города! - окликнул женщину мальчик.
Она обернулась, вытерла ладошки о передник, подошла. Было ей лет двадцать пять, смуглое лицо, пухлые щеки, темно-каштановые волосы заплетены в узел на затылке.
- Вы ко мне? - спросила.
- Если вы Анна Макаровна Марущак, фельдшер, подруга покойной Ольги Земской и свидетель по делу, тогда к вам, - улыбнулся Скорик.
Она оглядела его, ладного, хорошо одетого и оттого, возможно, показавшегося ей очень значительным.
- Да это я, проходите, - она отперла калитку. - А вы, кто будете?
- Я следователь из областной прокуратуры. Фамилия моя Скорик, зовут Виктор Борисович.
- Что ж стоим, пройдем в дом.
- А может в саду? - заметил Скорик скамейку со спинкой.
- Можно и там.
Прошли, сели.
- Анна Макаровна, дело вернулось из суда на доследование, вести его буду я.
- Что вернулось, знаю, - нахмурилась. - Что вы меня по отчеству, называйте просто Аня.
- У меня несколько вопросов к вам, Аня... Когда вы последний раз видели Олю?
- Четвертого мая.
- Она говорила вам, что намерена куда-то ехать?
