Весь оставшийся вечер Керк посвятил магии. Отец уезжая, дал ему задание – выучить некоторые обереги и присухи. И он, четко повинуясь указаниям отца, учил обереги. Но в этот вечер обереги давались тяжело. Он все время мысленно возвращался к происшедшему в столовой и не мог сосредоточиться на учебе. Единственное, что хорошо уяснил в этот вечер… это то, что мать, не хочет видеть его наследником престола. Керку хотелось рассказать отцу обо всем, что случилось сегодня, да только не желалось ему тревожить и расстраивать правителя. И потом было тяжело признать, что их мать… мать, которая дала жизнь и ему, и Эриху, и Туру, и Малуше, способна на такие слова и действия. Одно дело думать и подозревать, а другое дело сказать об этом отцу вслух. И Керк опять пришел к выводу, что лучше об этом совсем не вспоминать, забыть и ничего не говорить правителю.

Когда, наконец–то, обереги были выучены и даже испробованы, юноша закрыл книгу и вышел из комнаты. Да первое, что увидел в коридоре, это, прилегшего на скамейке и уже дремавшего, слугу.

– Борщ, ты, что тут делаешь? – возбужденно изрек Керк, и, протянув руку потрепал слугу за плечо.

Борщ открыл глаза, и поднял голову, оторвав ее от скамьи, а увидев сына правителя стремительно вскочив на ноги, ответил, при этом широко зеваючи:

– Ваша милость, как, что я тут делаю? Жду вас. Ваш отец, правитель, Ярил перед отъездом вызвал меня к себе и приказал, чтобы я каждый вечер зажигал факел и провожал вас до дверей ваших покоев, – слуга суматошливо снял из укрепления на стене факел, и, освещая путь повел сына правителя по коридорам.

Керк шел по коридору к своей опочивальне и благодарно думал об отце, который все предусмотрел, уезжая. Приказав слуге провожать сына до покоев и наложив заговор на опочивальню, так чтобы туда никто кроме Керка, отца, Тура и слуги не мог войти. Борщ проводил юношу до покоев, открыл дверь, зажег свечи в канделябрах, и, вставив потушенный факел в укрепление в стене, поклонился и вышел, напоследок пожелав доброй ночи. Керк медленно разделся и устало лег на ложе, не потушив свечи, думая и переваривая происшедшее за день. Он лежал и рассматривал свои покои, где кроме ложа стояли два небольших стола. Один из них поместился подле самого ложа, на нем Борщ оставлял, блюдо с едой по утрам, а другой, стоял напротив, на нем ставился таз для умывания. В покоях также находились два сидения со спинками устланные небольшими коврами. Скромный и простой быт точно такой, же какой царил и во всем дворце. Незаметно, за разглядыванием быта и тяжелыми думами, сами собой сомкнулись усталые очи Керка, и навалился сон.

Густой, плотный, словно стена, туман поплыл пред глазами юноши, на тело навалилась такая слабость, и, его вроде как качнуло взад– вперед. А потом нежданно кто-то сильно потряс Керка за плечо, дунул в лицо и туго надавил на грудь. Послышались тихие причитания:

– Хозяин, хозяин проснись, проснись, пробудись…

Керк резво открыл глаза, и увидел перед собой доброжила. Дух стоял на груди юноши, лихорадочно мотылял руками и словно утаптывал место под собой.

– Пробудись, пробудись хозяин, – шептал старичок, а юноша меж там сызнова сомкнул отяжелевшие веки.

Преодолевая сон Керк, живо сел, и также стремительно открыл глаза, доброжил тотчас кубарем скатился с его груди на колени.

– О, прости, доброжил, – заспанным голосом молвил сын правителя и перекошено зевнул. – Я не хотел тебя обидеть. Просто не могу глаза разлепить.

Кряхтя, старичок поднялся на ноги, и его маленькое волосатое лицо оказалось как раз напротив лица Керка. Юноша заглянув в черные глаза духа, и увидел там беду.

– Что, что случилось, добрый хозяин дома, доброжил? – испуганно воскликнул он.

– Беда, беда, хозяин, – спрыгивая с колен, запричитал домовой. – Одевайся скорей и беги…беги к сестре Малуше, ей очень плохо.

Керк, услышав ту страшную весть, немедля соскочил с кровати, и порывисто принявшись одеваться, дрогнувшим голосом вопросил:

– Как же плохо?… Почему же няньки не пришли?… Ведь я их предупредил…

– А что няньки? – шептал старичок, да развел махонисто свои короткие ручки. – Они, что… Им правительница запретила к тебе ходить.

Керк подбежал к стене, снял оттуда факел и, от еще недогоревшей свечи, попытался зажечь его. Но свеча, лишь до нее дотронулся черное навершие факела, потухла. В темноте юноша усиленно пытался вспомнить присуху, которую говорил отец, разжигая свечи в светлой комнате. Но на помощь ему пришел домовой, он вдруг раскрыл свою ладошку, и на ее волосатой поверхности заплясали языки пламени, опочивальня ярко осветилась. Юноша спешно подскочил к ложу и пронзительно глянул на доброжила, испрашивая разрешения, и домовой, улыбнувшись, в знак согласия кивнул головой. Факел мгновенно вспыхнул, а Керк выскочив из покоев, что есть мочи побежал по коридорам и лестницам к опочивальне Малуши.

Дверь в покои сестры была открыта, и в коридоре, и в самой опочивальне горели свечи. Не добежав немножко до комнаты, сын правителя перешел на шаг, и надрывно несколько раз выдохнул, стараясь отдышаться. А когда оказался в дверях в опочивальню девочки, уже сладил с беспокойным дыханием.

У ложа Малуши суетились Бажена и Рада, они вскрикнули при виде Керка и, радостно всплеснув руками, кинулись к нему. Но он, не говоря не слова, указал им на дверь, няни также молча, вышли, из покоев сестры, притворив створку за собой. Керк подошел к ложу девочки и посмотрел на нее, та лежала с раскинутыми в разные стороны волосиками, ручками да ножками и тяжело дышала. Юноша протянул дрожащую от беспокойства руку и притронулся к Малуше, та была горяча… да не просто горяча, а будто объята нестерпимым жаром. Девочка тихонько постанывала во сне, ее тонкие веки слегка трепетали, ручки и ножки судорожно вздрагивали. Затушив и вставив факел в укрепление в стене, Керк медленно опустился на край ложа. Убрал волосики с лица девочки, и, взяв ее ручки в свои, весь ушел в себя. Такой заговор он проводил впервые, и надо было успокоить дыхание, собраться с мыслями и вложить в них живое слово, чтобы помочь Малуше.

Через некоторое время Керк зашептал: «Как от бел-горюч камня, из–под камня камней Алатырь-камня, да по всей Мать–Сыра–Земле побегут воды светлые, воды чистые, воды живительные. Подымусь поутру, по утренней Заре, когда выкатит Хорс–красно солнышко из-под синего неба. Поклонюсь я в пояс Богу Солнца, поклонюсь я в пояс Мать–Сыра–Земле, поклонюсь я в пояс Алатырь–камню. Дай ты мне, отец всех камней Алатырь–камень, живой воды. Дай ты мне, Мать–Сыра–Земля, да сырой земли. Дай ты мне, Хорс–красно солнышко, да света светлого да лика ясного. Да умою теми водами я младенца Малушу. Да утру сырой землей я младенца Малушу. До окачу светом светлым, да ликом ясным я младенца Малушу. И спадет тотчас и боль, и невзгода, и жар, и ломота. И спадет и пройдет. Заговариваю я, Керк, сим твердым моим заговором младенца Малушу, дочь Ярила и Долы. И мой заговор крепок, как сам камень–Алатырь. И слово мое верно!»

Когда Керк произнес последнее слово, дыхание Малуши немного выровнялось, пот проступил на лобике. Взяв с маленького столика, притулившегося к ложу, полотенце, юноша бережно утер сестренку, да вновь потрогал ее лобик. Тот был еще горяч, а, значит, заговор не сработал в полной мере. Керк понимал, что в этом виноват он, ведь он так сильно волновался, у него так дрожал голос, и не мудрено, что заговор не подействовал.

Поднявшись с ложа, сын правителя прошелся по опочивальне взад-вперед, понимая главное, что только человеку с сильной волей удастся использовать заговор по назначению. И опять вспомнил слова отца: «Сила заговора в том, чтобы сделать живой эту мысль». Керк приблизился к ложу Малуши и сызнова присел подле сестренки. Он ласково посмотрел ей в лицо и почувствовал такую нежность и умиление, что слова заговора сами вырвались из уст: «Как от бел-горюч камня…. И слово мое верно!» – закончил он. И в тот же миг, как сказал он последние слова, жар спал, дыхание выровнялось, сестренка открыла глазки и, приветливо глянув на брата, сказала: