– Сказал, а он что? – заинтересовался сын правителя, и почувствовал, как встрепенулась каждая жилочка в его теле, и туго застенала внутри душа.
– Он молчал, молчал, но слушал. Сказал, что Эрих глупый мальчишка и ему полезно поспать, – раздраженно покрутив головой, заметил старичок, да вновь продолжил свой неспешный ход.
– А про мать, что он сказал, про мать? – взволновано вопросил Керк, когда доброжил повернувшись, медленно двинулся по направлению к юноше.
– А про мать, он ничего не сказал, но видно было, что думы тяжкие на него налегли, – певуче закончил доброжил и почесал затылок.
Керк примолк, обдумывая сказанное старичком, замолчал и дух, а вместе с ним и дворовой с жихарем. А немного погодя сын правителя малеша скосил глаза, и, воззрившись на доброжила, каковой подошвой правого сапога старался выпрямить вздутие на укрывале, молвил:
– Погоди доброжил, но ты ведь не разговариваешь с отцом-правителем, ты же обижен.
– Конечно, обижен и никогда бы не заговорил, – откликнулся старичок, и, оставив попытки разровнять укрывало, спешно подступил вплотную к сыну правителя. Он протянул вперед ручку и погладил кончиками своих волосатых пальчиков того по лицу. – Но я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Я ведь, хозяин, долго живу на свете, видел всех твоих предков: и твоего прадеда, и твоего деда, и отца. Зрю я каков ты и каков твой брат. Я не хочу, чтобы такой бесчестный, властолюбивый и злобный мальчишка правил этой страной. Нет, только ты достоин, занять престол Восуров, ты – первенец Богомудра… В этом нет никаких сомнений.
– Спасибо, доброжил, за добрые слова, – благодарно ответил Керк и также ласково погладил по голове старичка. – Но может, не стоило говорить отцу о том, что случилось вчера между мной и братом. Я не хочу, чтобы Эрих думал, что я не сумею постоять за себя.
– Тут дело не в том, что будет думать Эрих, важно чтобы ты был жив, – заметил низким, сиплым голоском, до этого молчавший, овинный жихарь и словно баран потряс головой. – После беседы с доброжилом правитель будет знать всю правду, а в ином случае лишь то, что скажет ему правительница. А она скажет, что ты свой дар используешь во вред брату.
– Да, я теперь понимаю, не нужно мне было так поступать, стоило просто пройти мимо, – сказал Керк, и сжал плотно губы, отчего чуть слышно заскрипели промеж себя сведеные зубы.
– Нет, ты поступил правильно, – теперь в разговор вмешался и дворовой, который до этого внимательно слушал разговор, и при этом также внимательно осматривал свое правое копытце. – Ты ведь видел, о чем думал Эрих, что у него было в голове.
– Думал…, – протянул Керк и припомнил свои ощущения. – Он думал о чем-то нехорошем.
– Тогда ты поступил правильно, – сообща изрекли доброжил и дворовой и было хотели еще, что-то добавить, да в дверь внезапно постучали.
То пришел Борщ, поднимать Керка. Доброжил, дворовой и жихарь низко поклонились юноше и враз да единожды исчезли, оставив после себя лишь несколько мелких крапинок света опавших на ложе, напоминающих затухающие искорки.
Глава шестая
Керку, несмотря на все доводы Духов, было боязно и стыдно смотреть на правителя. И когда к ним, выезжающим со двора на лошадях, присоединился отец и Храбр, он совсем пал духом. Всю дорогу от дворца юноша трусил с опущенной головой, позади всех, постоянно отставая. Миновав деревню, Дубыня, Тур и Храбр пустили коней галопом, правитель же, до этого ехавший впереди, придержал коня и, дождавшись сына, поравнялся с ним. У Керка было препротивно на душе, но, ехавший рядом молчащий, отец, был еще большим укором для его совести, и тогда он решился:
– Отец, – робко начал он.
– Что, Керк? – как ни в чем не бывало, спросил правитель.
– Отец, прости меня, я знаю про твой разговор с доброжилом. И думаю… да нет, я уверен… ты мною недоволен… Может я смогу объяснить тебе свой поступок… и ты тогда поймешь меня, – частенько прерываясь на полуслове протянул Керк.
Отец молчал, а после глянул в лицо сына и по-доброму улыбнулся. И приободренный той щедрой улыбкой, Керк рассказал о вчерашнем происшествии, ничего не утаивая и не скрывая, и о грубых словах Эриха, и о собственном страхе, и даже о, возникшей в душе, жалости. Когда он закончил, то почувствовал, точно здоровущий камень дотоль давивший на него свалился с его плеч, и разом стало легче дышать. Он теперь смог смело посмотреть в глаза отцу.
– Что же, Керк, скажем так, ты поступил правильно, ну может ты выбрал не тот оберег, который следовало в данном случае использовать. Но я рад, что в твоем сердце не возникло ответной злобы на грубые слова Эриха, – правитель чуток помолчал, словно подбирая слова. – И особенно я рад, что ты смог правильно сказать оберег, и он сработал. На тебя я, сын, не сержусь, и ты зря думал, что я буду тобой недоволен. Ты, как будущий правитель, просто обязан, умело себя защищать и не только мечом, но и оберегом. В данном случае меня больше тревожит злоба твоего брата – Эриха. Именно она расстраивает, именно его поступок меня пугает.
– Значит, ты на меня не сердишься, – обрадовался Керк и глубоко втянул в себя бодрящий дух утра.
– Нисколечко, сын, – ответил правитель. Он повернул голову, и, упершись взором в просторы лежащей пред ними земли, добавил, – а теперь, думается мне раз мы с тобой разобрались в этом вопросе, пустим лошадей галопом и нагоним наших. Давай кто быстрее, – и, хлопнув лошадь по крупу, правитель понудил своего жеребца, и тот стремительно перейдя с шага на скороходь, помчался вперед.
Керк понудил своего коня, и тот не менее резво двинулся следом за жеребцом правителя. Впрочем, отец был достаточно хорошим наездником, в отличие от сына, и намного обогнал его, а когда Керк, наконец-то, сравнялся с ним, правитель уже спешился. Спрыгнув с лошади, юноша бросил поводья, и, убежав от ездовой полосы вступил в густые зеленые луговины, порывчато упал на пахучую траву, уставший, но успокоенный собственной совестью.
Шел первый месяц лета, прозванный в народе – червень. Травы поднялись высоко и налились зеленью и злаком. Поднявшись на локтях, Керк увидел, бегущего к нему, Тура. Добежав до старшего брата, Тур также повалился на траву и засмеялся.
– Как хорошо, Керк. Знаешь, я обогнал и Дубыню, и Храбра. Я буду самым лучшим наездником, правда? – ожидая поддержки, спросил он.
– Без сомнения, Тур, ты будешь лучшим наездником и лучшим воином, – приобняв брата за плечи, поддержал его Керк.
– Да, я буду лучшим воином, и когда ты займешь престол, стану возглавлять дружину. Ты же назначишь меня воеводой? – вопросил он и заглянул в лицо старшего брата.
Керк засмеялся, ласково взъерошил на голове брата волосы:
– Знаешь, если я буду правителем, то ты обязательно станешь воеводой, обещаю. Но понимаешь, в народе говорят: «Не дели шкуру, не убитого медведя», а это значит, что пока отец не выбрал престолонаследника, все мои и твои слова пусты.
– Не выбрал, ты, что думаешь, отец сделает наследником Эриха? – возмущенно молвил Тур и прыснул смехом, притом прикрыв ладошкой себе рот.
– Я об этом не думаю, знаешь, и тебе не советую, – откликнулся Керк и недовольно покачал головой, по-видимому, не очень-то желая примерить на себя роль наследника.
Тур тут же убрал руку ото рта и широко его раззявил, словно желая, что-то возразить, да только в болтовню братьев вклинился Храбр, громко пробасив им:
– Керк, Тур идите сюда, пора заниматься, – подзывая к себе.
Братья мгновенно вскочили с луговых трав и наперегонки побежали к Храбру, который стоя недалече поджидал их с луками.
Оказалось, что незадавшийся с утра, день стал весьма даже хорошим. Керка особенно сильно хвалили и Дубыня, и Тур, и отец, и даже, скупой на похвалы, Храбр. А когда ему удалось сбить все мишени и ни разу не промахнуться, он понял, что сегодня был прямо-таки удачный день.
Но Керк не знал главного, что сегодня произойдет. Вечером, за ужином в столовой, где появился, наконец-то, выспавшийся Эрих, отец был как никогда молчалив, и поэтому все ели в тишине. Белая столовая была небольшой комнатой, по середине ее стоял широкий прямоугольный стол. Стены помещения затейливо украшала, как и в гриднице, искусная мозаика, на каковой были начертаны святые деревья Восурии: дуб, береза, ель, вяз и вишня. Напротив двери поместилось широкое окно, через оное вливался в комнату дневной свет, лучисто освещающий каждый уголок в ней. Однако ныне схоронившееся за кучными тучами солнце не озаряло столовую, посему в канделябрах уже зажгли свечи и теперь они откидывали во всех направлениях от себя пляшущие то махонистые, то наоборот крохотные тени. Ужин уже подходил к концу, когда отец, будто очнулся от своих мыслей, он неспешно обвел всех своих домочадцев изучающим взглядом, да призвав ко вниманию, торжественно изрек:
