Вадима Нина знала до своего знакомства с ним. Перед пробуждением ей показали негатив фотографии. На фотографии был запечатлён молодой человек с вьющимися длинными волосами. Фотография была живой. Ветер обдувал одежду запечатлённого и портил причёску. «Это твой жених», – произнёс кто-то то ли женским, то ли мужским голосом. Нина проснулась – и сразу забыла сон. Нам не обязательно помнить свои сны. Также никто не стоит у нас над душой с требованиями воспоминаний о прошлых жизнях. Умер – ещё помнишь. Но если родился – сразу забыл.

В юности Нина не то, что бы не хотела детей… Она даже не думала об этом. Мир детства и все, что с ним связано, существовал рядом, но она не входила в него, только однажды, когда была вынуждена преподавать изобразительное искусство в школе. Тогда Нина обратила внимание, что чем младше ребёнок, тем он больше любит рисовать, тем он смелее, свободнее, лаконичнее. Он рисует, как дышит или плывёт. «А я знаю, как надо, и уже не нарисую стол чёрным цветом, не повешу кувшин в воздухе, не сделаю одну руку длиннее другой», – думала Нина. Но мы меняем друг друга. Знаем мы об этом или не знаем. Хотим мы этого, или не хотим.

Беременность Аришей проходила легко. Ей не хотелось есть мел и камушки. У неё не было зверского аппетита и утренней тошноты. Когда внутри появилась приятная теплота, тяжесть и ребёнок зашевелился, Вадим загулял. Он и не скрывал своих отношений с Ксенией. Она звонила ему ночью – он одевался и пропадал на сутки или двое. С Ксенией Вадима связывали годы, проведённые в институте. Одно время они даже жили вместе, потом расстались, но когда Нина забеременела, женщина сняла квартиру рядом с их домом и стала звонить по ночам. Они часами разговаривали. Потом Ксюша пришла в гости, и они с Вадимом долго стояли на балконе, курили, смеялись и что-то обсуждали. Потом она попросила помочь ей что-то передвинуть. Потом Вадим стал исчезать, а когда возвращался, запирался у себя в комнате.

– Может быть, мне уйти? – спросила однажды Нина.

– Как хочешь, – ответил Вадим.

Когда Нина переселилась к подруге, была зима с чёрными мокрыми дорогами, влажностью и снегом для лепки. Да… Как вы думаете, зачем человеку дана ревность? Ведь как мудро сказал Хакагурэ: «В этом изменчивом мире нельзя быть уверенным даже в настоящем». И последовательность событий нашей жизни существуют совсем не в той обывательской логике, к коей мы хотим себя отнести или причастить. Один день бытия человека знаменует собой целую жизнь. Влюблённый думает, просыпаясь на следующее утро, что он любим, и всё будет по-прежнему, но новый день – это новые правила игры, которые необходимо почувствовать, расшифровать её коды и соотнести со своей судьбой. На это потребуется вся ваша «самурайская» бдительность, и, минуя морок, вы будете постигать её красоту. Розы в вазе, подаренные любимым, рано или поздно завянут, но высыхая, они приобретут другое качество. В любви нас привлекает только удовольствие, но оно имеет обязательную обратную сторону, и редким пловцам удаётся доплыть до берега, где отстранённость и внутренний огонь переплавляет её лицо и изнанку.

Нина ревновала, но если бы она попыталась исследовать это чувство, то увидела бы, какие у него мощные корни, и как глубоко они входят в почву с другим именем. Как же мы хотим себя обезопасить! Как хотим удержать в руках и не отпустить нечто живое! Мы строим замки, и прячемся в них в погоне за устойчивостью и неизменностью, и не замечаем, что устойчивость и неизменность имеет лик смерти.

Снег падал слой за слоем, очищая воздух, делая землю всё мягче. Он падал на лица, на фонарные столбы, на опустевшие платформы, на спины покрикивающих электричек.

Человек не может жить без любви. И душа его, двигаясь в верном направлении, отбрасывает всё, что мешает. А мешает порой так много и так утончённо-изысканно. Не прошло и месяца, как позвонил Вадим и попросил вернуться. И Нина вернулась.

Разве можем мы выменять муки на правильный сон или питание? Нет, конечно, кому-то суждено родиться на птицефабрике с точным распорядком. А кому-то познать счастье и боль в равных или разных соотношениях.

– Вчера ко мне в мастерскую зашла Диана, и, представляете, я не выдержал, опять написал её портрет! На столе стояли гладиолусы божественного цвета, спасибо вам за них! Она сидела на стуле, такая величественная, красивая… И я не выдержал, опять создал шедевр, вот, посмотрите.

Художник развернул большой горизонтальный холст к свету. Картина была переполнена знанием и нежностью. Она была написана чрезвычайно смело, и одновременно в ней виделась такая точность!

– Эта женщина вдохновляет меня! И всегда вдохновляла. О! Это имя – Диана! – художник обвёл гостей взглядом, ожидая их восхищения, он словно говорил: «Восторгайтесь! Будьте же людьми!» – У кого-нибудь из вас есть такая жена? – он засмеялся.– Ну, таких женщин надо заслужить!

Вадим не понимал, что с ним происходит. Всё раздражало его в Нине. Как она ходит, как одевается, как стоит, как говорит, как дышит. Его родовой процесс был замещён непрерывной ненавистью к жене. Он хотел отвлечься, но не мог. Всё, что ему когда-то казалось милым и чем он восхищался, спустя время приводило его в бешенство. Не помогала ни работа, ни музыка, ни кино, ни голод, ни сытость, ни друзья, ни враги. Куда-то испарился флёр влюблённости и уважение, а было время… Он боролся с собой, как мог, пока однажды ему не позвонила Ксения:

– Ксюшка! Как хорошо, что ты позвонила! Больше не выношу эту суку, давай встречаться! У тебя такие же глазищи? Что, ты живёшь рядом? – Вадим понял, что спасён.

Куда всё уходит? Куда ушёл трепет и внимание? Понимание каждой чёрточки лица, готовность слушать голос? Куда канули долгие совместные прогулки, во время которых он жадно спрашивал, а потом спрашивала она. Это был ежедневный марафон постижения друг друга, и не было в этом усталости, не было печали. Когда Нина переехала к подруге, жара увлечения Ксенией стала спадать. Вадим уже не так самозабвенно падал и забывался в её волосы, губы, бёдра. Он постепенно размагничивался и однажды не ответил на её телефонный звонок. Наступила апатия, совпавшая с короткими зимними днями, и не сразу, но иногда в сердце начала просыпаться щемящая тоска по Нине.

Снег часто стаивал, становился тонким, и из-под него выбирались и лежали сверху огромные листья тополей, похожие на тёмные, вырезанные из бумаги сердца. Любовь может выглядеть по-разному. Пути её не хожены и не знаемы. Там где она, нас нет.

Дети растут быстро. Когда они приходят к матерям, жизнь женщин неотвратимо меняется. Изменилась она и у Нины, и, как все остальные матери, она вошла в реку сосредоточения и заботы, и та увлекла её. Её жизнь растворилась в дочери, в её сне, пробуждениях, купаниях, гуляниях, кормлениях и преобразилась. Черты лица у Нины смягчились, и, наверное, многие могли бы сказать, что она потеряла свою красоту и яркость. Также можно было бы сказать, что мир её сузился. Она на время потеряла друзей и профессию, но без жертвы мы никогда не сможем ничего познать. Она почти не разговаривала, не рисовала, целиком и полностью поглощённая Аришей и Вадимом, и у неё ни на что и ни на кого больше не хватало ни сил, ни времени.

– Нина! Не будь дурой! Так нельзя! Во что ты превратилась? Стала похожа на моль! Ты же женщина! Возьми себя в руки, знаешь, к чему приводит фанатизм? Ты ему скоро станешь не интересна! Что за вид? Почему ты перестала краситься? Почему ходишь в одном и том же? – увещевала Нину её подруга Гуля. – Сходи в магазин, купи себе что-нибудь новое. Ай-ай-ай! Пропала девка!

– Гуль, а Гуль, прости, мне пока не хочется в магазин.

– Так в гости приходи!

– Не могу никуда ходить.

– Ладно, Нинка, всплывёшь – появляйся. А то давай в баню сходим! Мы с Колей, ты с Вадимом, а Аришку с собой возьмём!

– Всё, Гулечка, больше не могу говорить! – Нина бросала телефон и бежала к дочери.