Посвящаю своей жене Елене.
ЗАПИСКИ БАЗАРНОГО ДВОРНИКА ИЗ 90 – х. ГОДОВ.
РАБОТНИК МЕТЛЫ И ЛОПАТЫ
«Над чёрной слякотью дороги
Не поднимается туман
Везут, покряхтывая дроги
Мой полинялый балаган…»
А. Блок.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.
… Я проснулся поздней декабрьской ночью от позывов к мочеиспусканию и невыносимой жажды, одновременно. В состоянии потусторонней реальности пошлёпал босыми ногами по полу в туалет, затем прямиком на кухню. Долго глотал остывшую воду из носика чайника и смотрел в окно – оно напротив плиты. Давящая, густая темень. Фонари равнодушно глядят в пространство какими-то тоскливо – оранжевыми, безжизненными глазищами, навевая замогильное уныние и болезненное состояние души. На улице – никого. Даже бродячих собак, которые здесь бегают стаями несметными, и тех не видно. Тишина. Лишь ветер гоняет лёгкую снежную порошу, напополам с пылью по пустой дороге. Снега почти нет. Холодная темнота с примесью ядовитого, неживого свечения фонарей. С похмелья невыносимо гудит голова. Она кажется такой тяжёлой, будто у меня на плечах наполненный аквариум и надо двигаться осторожно, чтобы не расплескать содержимое. Но я знал: в кармане старого армейского бушлата, в котором я хожу на работу, есть избавительный эликсир – пузырёк настойки боярышника! Я скользнул в коридор к вешалке, и начал обшаривать бушлат с такой тщательностью, с какой мартышка ищет блох на своём детёныше. Но пузырька не обнаружилось! «Неужели я выпил вечером и его»? – с огорчением подумалось мне, и ноги сразу стали ватными, а в сердце закололо. Однако, моё второе «Я» – мой внутренний голос, ни разу ещё меня не подводивший (это я его подводил, когда не слушал), твердил: «Ищи! Он цел»! Лунатической походкой побрёл я назад в кухню к допотопному холодильнику, рванул нетерпеливо дверцу… Вот! Стоит, как миленький! На верхней полке! Не начатый! Я остервенело, скрутил крышку, глотнул семидесятиградусную спиртовую жидкость, но так, что бы выпить ровно половину. Запил глоточком воды…Тяжесть отпустила. Аквариум постепенно исчез. Тогда я добил остальное. Захотелось курить, но сигарет у меня не осталось. И я решил немного поесть. В холодильнике стояла кастрюля с полуфабрикатным борщом на бульонных кубиках, который я варю на неделю, банка майонеза, быстроразваривающаяся вермишель, и белел пяток яиц. В дальнем уголке на тарелке, скукожились два солёных огурца… Я пожевал огурец, заел его куском чёрного хлеба с майонезом, и так вот заглушил чувство голода. В животе бушевало тепло от выпитого, и я почувствовал даже лёгкую эйфорию… Глотнув ещё водички, я отправился спать. Долго ворочался на старом продавленном диване, но всё – же уснуть смог…
Утреннее пробуждение оказалось не таким тяжким, каким могло бы быть, не употреби я среди ночи этот напиток – выручалочку всех страждущих, но всё равно – муторным… Я долго умывался, кряхтя и кашляя. Потом кипятил в чайнике воду, заливал кипяток в осточертевшую китайскую лапшу, жевал давясь. После пил чай. И всё это без аппетита, с отвращением…
Я живу один. В съёмной однокомнатной квартире, на четвёртом этаже старой панельной «хрущёвки». До меня здесь проживала древняя старушка. Её сильно поношенные подшитые валенки – до сих пор стоят в совмещённом санузле на батарее. А в комнате – остался неистребимый, затхлый запах старых вещей, которые были завязаны в большой узел и пролежали в квартире неведомо сколько, пока новая хозяйка и наследница – племянница старушки, пустила меня сюда жить, а бабкино тряпьё – разрешила вынести на помойку. Только валенки я, почему-то, тронуть не решился… Плату она назначила мне божескую, ничем не докучает. Взамен я строго исполняю её требование: не превращать квартиру в шалман! Не вожу сюда собутыльников, а женщины на меня такого, каким я стал – и не смотрят!
Работаю я на рынке. Дворником. Место работы от моего дома в ста метрах. Уже почти год так существую… У меня нет жены. Мы разошлись, и она вместе с нашим сыном уехала к родителям в Питер. Здесь, в этом городе, нет у меня никого из родных и близких людей. Жизнь моя беспросветна и бесперспективна. Этакое состояние полураспада… Город глухо провинциален, хоть и не мал. Здесь было моё последнее место службы. Я служил замполитом роты в учебном полку РТВ. Но наступили новые времена, полк расформировали, командный состав – кого куда… Одни отправились дослуживать туда, где люди не живут, другие – на пенсию. А политработников – просто ликвидировали, как класс. Я пенсии ещё не выслужил, и был уволен в запас по сокращению. При Союзе, по назначению – я попал служить в Прибалтику. Это было исключительным везением! Некоторые оказались на берегу Северного Ледовитого океана, правда, на берегу южном, как грустно шутили потом.
Закончил я Ленинградское высшее военно-политическое училище ПВО. И, хотя я сам родом тоже из провинциального городка, моя бывшая жена – ленинградка, и закончила факультет иностранных языков ЛГУ. Мы поженились перед выпуском, жили вполне счастливо в отдельной казённой просторной квартире в маленькой, уютной республике, на берегу Балтийского моря. Служил я вполне успешно и добросовестно. А потом, после развала Советской империи, судьба забросила нас сюда. Квартиру мы уже снимали. И после чистой, ухоженной, воспитанной Прибалтики – русская глубинка показалась нам чем-то невыносимо тоскливым и дремучим… Хотя, я и сам из провинции, повторяю. Но мой родной одноэтажный, спокойный городок, где все друг друга знают, был совсем не такой, как этот…
Город весной и осенью утопал в грязи, а летом задыхался в пыли, иссушаемый знойным, почти что, южным солнцем. Разбитые дороги, выщербленные замусоренные тротуары, запущенные скверы и парки… Народ тут диковатый и хамоватый. Матерятся громко и повсеместно, никого не стесняясь. Даже дети… И словно бы – гордятся этим! Незнакомым пренебрежительно говорят «ты», независимо от возраста… Шпана чувствует себя на улицах хозяевами. Сходить в выходной день, кроме кинотеатра – совершенно некуда. Хоть жена и нашла себе работу в библиотеке, её характер, вследствие такой резкой перемены обстановки и профессиональной невостребованности – тоже поменялся. Она стала раздражительной и капризной. Да и я не стал лучше – начал попивать всё чаще и чаще… Иногда пускался в блуд. Мы всё сильнее отдалялись друг от друга, замыкались, каждый в себе, но боялись сами это признать, и просто поговорить по душам. Былое тепло в отношениях между нами таяло. Вместо него – появлялось равнодушие и усталость. После моего увольнения из армии – я получил приличные деньги. Жена предложила ехать в Ленинград, тогда уже вернувший себе своё исконное название, но я не мог представить нашу жизнь там: в трёхкомнатной квартире её родителей, вместе с ними, да ещё с её младшей сестрой – студенткой, девушкой на выданье… Мы купили машину. Свеженький, беленький «Volkswagen Jetta», и я занялся частным извозом… Возил людей по городу, его окрестностям, и в Москву – благо она находилась недалеко – на оптовые рынки, начинающих собственное дело мелких уличных торговцев за небольшими партиями товаров. Было нелегко, но деньги зарабатывал неплохие, по тем временам. Я был сам себе хозяином, очень гордясь таким положением. Пока, однажды, не попал в страшную аварию. Сам отделался ушибами головы и грудной клетки, а моя машина превратилась, одномоментно, в груду бесполезного искорёженного металла и битого стекла. Я на этом, внезапно для самого себя, душевно сломался, и запил по-настоящему. Когда же я немного очнулся, то понял: семьи нет, денег нет… Но сам, по какому-то недоразумению, ещё живу… И надо как-то жить дальше. Я распродал всё, что представляло хоть какую-то ценность, расплатился с долгами за квартиру, с прочими, которые успел наделать ради пьянства – и денег почти не осталось. Ехать на родину к родителям – было не то, что стыдно, а просто немыслимо… Я решил остаться здесь на какое-то время, привести в порядок свои мозги и состояние души, а дальше будет видно. Как-то, во время моих бесцельных шатаний по городу (себе я врал, что ищу работу), я повстречал Людмилу – одну из моих постоянных клиенток по поездкам в Москву. Это полнотелая, но не лишённая привлекательности женщина, лет сорока – горластая, нахальная, но жалостливая, воспитывающая в одиночку дочь подросткового возраста. На рынке она торговала трикотажем, и весьма прибыльно. Людмила, увидев меня – осунувшегося, небритого, небрежно одетого – поразилась до крайности. А узнав о моих бедах, согласилась помочь: сдать для жилья однокомнатную квартиру её умершей тётки, за умеренную плату, и устроить на работу дворником на рынок, образовавшийся в Заводском районе, и бурно расширяющийся. На рынке можно было подработать ещё и грузчиком, как она добавила. У меня не было выбора, я согласился.
