2

Ну вот, лиха беда начало. Он начал робко с ноты до, потом, ничего, распелся, вошёл в раж, так что в конце грохнул о сцену гитарой… А дальше что? – смотрите на меня с изрядной долей ехидцы. Как, мол, ты выкрутишься без маломальского сюжета и очерченного круга героев? Э-э, други мои сердешные, вы не поняли, с кем имеете дело. Я вообще не сторонник сюжетов и всяческих там историй. Истории пусть вам история рассказывает, или жизнь, или имитирующие её (как правило, плохо) романисты. А мы пойдём другим путём, точнее, тропинкой, поскольку мало хожена и едва приметна. Куда ведёт-заведёт сия тропинка, повторюсь, не знаю, и затея моя, соглашусь, авантюрна. Но если станете прикладывать к ней эпитет «безнадежная», категорически завозражаю. Надежда есть. И уповаю я – не много не мало – на самого Бога, который, как сказано в библии, есть Слово, хотя и сам, конечно, постараюсь не оплошать. Помните поговорку: язык до Киева доведёт? Но также говорят: язык мой – враг мой. И где же истина? Будем искать её посередине, и сравним язык с лабиринтом, откуда то ли выберешься, то ли нет, бабушка точный не даёт ответ. Ну что ж, заблудиться в собственной речи, быть погребенным под словесами – тоже неплохо, по крайней мере, достойная писателя смерть. Ибо в идеале сапожник умирает под сапогом, портной задыхается в гардеробе, а у члена государственной Думы, понятно, взрывается от переусердия голова. Жалко смотреть на наших думцев, ведь с бомбами на плечах ходят.

Они шли бесконечными коридорами и переходами, минуя маленькие комнаты и просторные залы. Свет, проникающий через редкие узкие отверстия в толстых стенах, а также ночной брат его, исходящий от светильников, были слабы и не могли противостоять царящему во дворце сумраку. Хотя семь юношей и семь девушек ступали осторожно и были обуты в легкие сандалии, пустота усиливала звук их шагов. Царь Минус, заказавший архитектору Де́далу постройку дворца, оставался верен своей сути и, сделав ставку на количество ходов и помещений, отминусовал всяческое внутреннее убранство. Да оно, собственно, и не было нужно, поскольку чудовище зодчества предназначалось отнюдь не для жизни. Вот и эти 14 молодых человек вошли сюда, чтобы быть из неё, жизни, отминусованы. Они шли и в страхе ожидали, как из-за очередного поворота выскочит Минотавр и с рёвом, от которого душа уходит в пятки, а то и вовсе покидает тело, бросится на них.

Наконец, юноша, идущий впереди, самый смелый и предприимчивый (к сожалению, история не сохранила его имя), остановился и поднял руку в просьбе выслушать его. Друзья мои, сказал он, я думаю, никакого Минотавра здесь нет, а если и был, то давно помер от голода, потому что в этом, простите за невольный неологизм, блуждальнике ему столь же трудно было сыскать пищу, как и нам выход. Мне кажется, Минотавр придуман царём Минусом исключительно для того, чтобы посеять в наших душах страх. Наши предшественники, гонимые страхом, метались здесь, как кролики в загоне, и быстро теряли силы. Они погибли, потому что искали выход. А выход в том, чтобы его не искать! Это как? – воскликнули спутники безымянного героя.

Быть может, этого героя звали Тезей? – лукаво перебивают меня знатоки древнегреческой мифологии. Обижаете, ответствую, кто ж Тезея не знает! Он и в самом деле прибыл на Крит вместе с афинской молодёжью, чудовищу на закуску предназначенной. Прибыл с целью замочить мечом тварь мычащую и освободить Афины от позорной дани. Но… в Лабиринт не входил. Неужели струсил?! Ну что вы, он же герой. Просто увлёкся беседой с хозяином острова. Топнув ногой и окрасившись гнева румянцем, Минус воскликнул: «Да как ты мне смеешь перечить, жалкий плебей! Да известно ль тебе, кто мой папа!? Ты перед сыном стоишь самого громовержца Зевеса». «Зря ты кичишься своим, Минус, происхождением, – гордо ему отвечал и спокойно Тезей благородный. – Если на то уж пошло, мой отец тоже шибко бессмертный, он и в огне не горит и в воде не утонет, ибо живёт под водой. Понял, о ком говорю? Будешь меня оскорблять, он прискачет на тройке, с трезубцем, и на трезубец, как кильку, наколет тебя»! Трах-тибидох, тут опешил немного критянин, но, потерявшись слегка, быстренько выход нашёл. «Что ж, говорит, докажи, что ты сын Посейдона: это кольцо золотое вернуть мне из моря сумей». Редкая птица (ты помнишь?) достигнет его середины, а вот кольцо долетело и плюхнулось в хлябь, и, напоследок сверкнув, кануло в мрачную бездну. Смело, как пёс водолаз, прыгнул за ним и Тезей. Прыгнул, хотя увидал, что оно из дешёвенькой меди. Прыгнул, ведь честь для героя, представьте, превыше всего.

А так, сказал Безымянный, обоснуемся и будем здесь жить. Или вы думаете, мы тащим весь этот груз в подарок Минотавру? Не кушай, мол, нас, товарищ чудовище, мы тебе ДРУГУЮ еду принесли. Присмотревшись, замечаем, что молодые люди и вправду хорошо подготовились к долгой экскурсии по Лабиринту. Кто нёс овцу, кто – курицу, кто – мешок с крупой, а кто и – котелок с топором. Когда Минус увидел сей «сопутствующий товар», зело удивился, но, усмехнувшись, позволил его взять с собой, то ли исполняя их последнее желание, то ли злорадствуя, что это лишь продлит их агонию. Между тем не все спутники Безымянного поверили в эфемерность монстра, но все устали и согласились раскинуть бивак. И вот они нашли на первом этаже дворца просторный зал с земляным полом. А надо заметить, непокрытый пол был правилом для нижнего этажа, ибо строители куда-то спешили. Особенностью же данного зала явилось то, что в полу бил ключ. К тому же сумрак здесь проигрывал свету, поскольку во внешней стене зияли не только оконца-амбразуры, но и незапланированные щели. Впрочем, свет стал скоро темнеть: за стеной вечерело. Послышалось далёкое мычание коров гонимого с полей стада. Этот звук снова напомнил пленникам о быкочеловеке, и взгляды их невольно устремились на чернеющий дверной (без дверей) проём. Но Минотавр, слава богу, не мычал, не блеял и вообще не показывался. Корову бы ему в жёны, пошутил Безымянный, сразу бы из дикого превратился в домашнего и травоядного. Жаль, у нас нет коровы. Но зато есть другие твари, каждой по паре: курица и петух, овца и баран, свинья и боров. Да и самих нас – семь на́ семь. Так что займемся скотоводством, а может быть, и земледелием, и, глядишь, не пропадём. Ничем таким в этот день заниматься они не стали: было рано, точнее, поздно. Оставалось развести костёр, используя в качестве горящего материала строительный мусор, сварить ужин и, отужинав, лечь спать. А наутро работа закипела.

Как закипела вода, лишь герой наш под ней очутился: спруты, акулы, мурены, прочий зубастый народ – все устремились к нему, как испробовать вкусное блюдо, но не сожрать, а напротив, хотели они услужить. Сразу узнали они своего повелителя сына, видно, портретное сходство было весьма и весьма. Каждый из них подставлял свою спину Тезею, чтобы домчать, так сказать, с ветерком до дворца. Выбрал тритона герой и уселся удобно и ладно, и полетел – только пыль пузырей потянулась за ним. Как же, вы спросите, он, сухопутный, дышал под водою? Он, сухопутный, под нею спокойно дышал, так как профессор-отец (не читали вы разве?) после рождения вшил ему жабры акулы младой. Были теперь ему обе стихии покорны: влага и воздух, лишь только огня он немного боялся, хоть и герой. Отвлекаться, однако, не будем. Въехал он лихо в отцовский и страшно богатый дворец, где даже мраморный пол инкрустирован был драгкамнями, как то кровавый рубин и желтоликий топаз, синий (но в меру) сапфир и изумруд хлорофилльный. Жилище владыки морского в противоположность Лабиринту имело минимум помещений: кладовая, опочивальня, трапезная, тронный зал – вот, пожалуй, и весь перечень. Но количество возмещалось величиной. Особенно огромен был тронный зал, занимающий половину территории здания. Впрочем, не знаю, можно ли назвать зданием сооружение без крыши. Что такое? У дворца отсутствовала крыша? Вот именно, за исключением опочивальни, которая представляла собой изысканный грот, расположенный в стоящей рядом скале… Да и то сказать, на кой чёрт Посейдону крыша? От дождя скрываться что ли? Осадки здесь выпадали только в виде затонувших кораблей и утопленников. На этот случай на угловых площадках высоких дворцовых стен несли дозор четыре спрута, которые, завидев опускающийся сверху подарок, отбуксировывали его в сторонку. А там уже гады помельче, в любую щель пролезающие, производили тщательный его досмотр. Все найденные ценности сносились в кладовую и под наблюдением главного казначея, рыбы-молота, подвергались сортировке: золото – к золоту, монеты – к монетам, и тому подобное. Лучшие экземпляры шли на украшение тронного апартамента, вполне сошедшего бы, если из него вынести трон, за музейный выставочный зал. Вдоль стен его располагались каменные шкафы и столы, заставленные различными предметами ювелирного искусства, а также изделиями из фарфора и хрусталя. Жемчуг и янтарь валялись кучами прямо на полу. Дворец, как вы догадались, был одноэтажный, но на уровне второго и третьего этажей по периметру зала проходили открытые галереи. Они тоже сверкали от выставленных там сокровищ. В этот главный апартамент и въехал Тезей, точнее, спустился, ибо въехал он сверху. На тритоне – да прямо к трону. Сына увидев, вскочил Посейдон и, отбросив трезубец, подошёл с объятиями. Длинной зелёной своей бородой щекотал. И смахнул бы слезу, но вода слезам не верит, в смысле: мгновенно их растворяет; и незаметно под ней, что всплакнул человек. Жена Посейдона, богиня Амфитрита, осталась сидеть, и только протянула руку для поцелуя, когда мо́лодец приветствовал её. Такая сдержанность вполне понятна: Тезей не был ей сыном, более того, он являл собой как бы вещественное доказательство неверности её супруга. Но она, подобно прочим богиням, давно примирилась с изменами. Таковы уж мужчины Олимпа! Как муху на варенье, как барина на дворовых девок, тянет их почему-то на смертных женщин. Рад я, сынок, говорил между тем земли колебатель, что, наконец, ты пожаловал в гости к отцу. Я уж подумал: забыл ты меня грешным делом. И не припомню на фоне владений своих статной фигуры твоей. Впрочем, прости старика, не время сейчас для упрёков. Время попировать да царство моё посмотреть. Ох, и обширно оно, и красот в ём немало разлито, но, полагаю, управимся где-нибудь за квартал. Батюшка, молвил Тезей, это ты извинить меня должен, что, закрутившись в делах, я ни разу к тебе не нырнул. Но я твой сын и герой; незавидная доля героя – подвиги знай совершай без отпуска и выходных. Вот и сейчас я спешу: надо срочно порешить одного урода, что взял моду питаться моими земляками. Представляешь, папа, уже 28 человек сожрал. И ещё на подходе 14. Да уж, почесал бороду Посейдон, тогда конечно, конечно, не стану задерживать. Но неужели этот урод живёт в море? Нет, на острове неподалёку. Просто тамошний царь усомнился, что я тебе сродни, и, кинув в воду медное кольцо, попросил вернуть его в качестве доказательства. Что ж, докажи ему, сынок, докажи, а потом и я ему докажу, так что он перестанет сомневаться в чём бы то ни было. Тут владыка морей подозвал к себе главного хранителя – ту самую рыбу-молот, которую давеча мы по ошибке назвали казначеем. Привыкли мы, понимаешь, судить со своей колокольни, и не можем вообразить, что где-то есть мир, в котором деньги совершенно не в ходу. Все монеты и прочие ценности не представляли для подданных Посейдона никакой, простите за каламбур, ценности. И то было (есть и будет) идеальное общество, где каждый изволит кушать только в меру своих сил: что поймал, нашёл, то и съел, а коли сыт, то и не ловишь. Тогда как деньги развивают аппетит до катастрофических размеров, и денежный субъект начинает пожирать всё подряд: ближних и дальних, целые страны и континенты, забывая при этом старую русскую пословицу: жадность фраера погубит. И губит. Рано или поздно… Принести сюда, приказал Посейдон, медные кольца, собранные за последние полчаса. Моментально свершилось. И в мини-горке, лежащей на серебряном круглом подносе, разглядел герой: вот оно самое, с его знаком – минус. Обещая скоро быть, обнял он отца на прощание; а Амфитрита, растроганная геройством юноши, возложила ему на голову венок из коралловой ветки. Между тем придворная и прочая публика на берегу уже заскучала и стала расходиться. Как вдруг море вспенилось игриво, и из воды показался верхом на дельфине (тритона сменил на дельфина он) сочтённый утопленником, в красном венке, с кольцом, зажатым в кулаке, весь мокрый и улыбающийся. Не юноша, – принц! Дочь Минуса Ариадна, увидев, что молодой человек не лыком шит, потеряла голову. Едва себя сдержала она, чтобы не кинуться к нему с поцелуями. Тезей подал царю кольцо и, оглядевшись, поинтересовался, где его спутники. Они так спешили полюбоваться Минотавром, что не дождались тебя, ехидно произнёс Минус. Вряд ли ты их найдёшь. Впрочем, я тебя не отговариваю, двери Лабиринта всегда открыты. Поняв, что обманут, герой в ярости чуть было не поднял на царственную особу кулак, забыв про меч, на его поясе болтающийся. Но нежный и умоляющий взгляд Ариадны остановил его. Кивком головы пригласила царевна Тезея следовать за собой. У царских покоев она незаметно вложила ему в руку клубок ниток и шепнула: приходи ночью. И взяв кончик нити, медленно вошла во дворец, а разматывающийся клубок щекотал ладонь ему. И это щекотание приятно разбегалось по всему телу и заставляло сердце биться учащённей. На дворцовую ступень он сел в предвкушенье чего-то. Когда, наконец, солнце ушло спать и стражники стали клевать носом, юноша встал и начал сматывать размотанное. Куда привела его сия нить? Правильно, в спальню царевны. А вы думали: нить Ариадны – это символ спасения? Нет, это символ пленения. Правда, пленения сладкого, любовного. В спальне мерцало и благоухало. На треножнике в углу тлели угли, отбрасывая на обстановку малиновые отсветы. Благовонная травка, видимо, курилась там: шёл пьянящий дымок. Моя любовь – не струйка дыма, моя любовь – фонтан огня, – вспомнились Тезею строки поэта. Сидевшая на ложе Ариадна навстречу ему поднялась. Твои земляки в безопасности, сказала она, оправляя сползающий с плеча хитон, Минотавра нет. Минотавр – это плод больного отцовского воображения. Она взяла юношу за руку: ты мне веришь? И смотрела так, что ей нельзя было не верить. Её нельзя было не любить. И каряя бездна поглотила героя, по крайней мере – на эту ночь.