Каждое утро в психушке начиналось примерно одинаково.

–Не выходим из палат, все остаемся на местах, не двигаемся… – громко кричала медсестра, – сейчас я вас посчитаю, потом хоть катайтесь по полу. А сейчас пересменка! Пе-ре-сме-нка!

–Раз! Два! Три! Соловьева, сейчас же сядь на кровать! …Десять! Где Пихиенко? Пихиенко где? Не прячься, я все равно тебя вижу… Двадцать! … Шахова, прекрати курить в палате! Двадцать пять! … Кто ударил Авраменко? Авраменко, почему у тебя синяк под глазом? … Тридцать два! Не дергай штору, Минаева, багет только позавчера повесили, а ты опять обрываешь… Тридцать пять! Тьфу, сбили, теперь надо заново считать. Раз! Два! Три! … Не ходите по коридору! Оставайтесь на местах! Десять! …Пятнадцать! Лукина, куда ты полезла? А, ну-ка, вернись. Кошкина, сними ее с окна. Опять сбилась, да что вы за бестолочи такие?! Раз! Два! Три! …

Так могло продолжаться и двадцать минут, и больше. Потому что психически ненормальные женщины долго не выдерживали сидеть на одном месте, а медицинские работники не могли с первого раза пересчитать пятьдесят бестолковых рыл, которых и считать-то было необязательно. Ибо куда же они денутся из закрытого на «сто замков» отделения, когда они и здесь не всегда могли найти дорогу в туалет или в свою палату.

–Я здесь лежу? – симпатичная Олечка по сто раз на дню подходила к каждой кровати и задавала женщинам этот вопрос.

–Нет, не здесь, пойдем, покажу, – ее отводила на место то одна больная, то другая, то третья. Но через несколько минут Оля вновь возвращалась.

–А где я лежу?

–Ты лежишь в другой палате. Вон там, – ее снова отводили, но она появлялась снова.

–Где моя кровать?

–Да нет здесь твоей кровати!

–А где же моя кровать? – у Оли от отчаянья выступали слезы на глазах, – где-то же есть моя кровать? Или нету?

К вечеру она могла «достать» кого угодно и тогда на следующее утро появлялась в чужих палатах с припухшим носом:

–А где я лежу, вы не знаете? …

… -Таблеточки пить, таблеточки! – неизменно звучало в отделении после пересмены.

–Тебе занять очередь? А тебе? – спрашивала у всех Люба Соловьева и торопилась получить лекарства раньше других.

–Нравится пить эти гадости? – Алекс становилось плохо от одной мысли о них.

–Конечно. Потом все становится по барабану. Я уже второй год взаперти сижу, знаешь, как меня все достало?

–Знаю.

–На, – сыпала медсестра в руку Алекс с десяток разнокалиберных, но одинаково «убийственных» психотропных таблеток.

–Не забудь подойти на уколы, – напоминала она.

…Потом, через некоторое время после приема лекарств, в палате неизменно появлялась огромная тучная Галя Караваева и с загадочной улыбкой произносила:

–Тать, таблеточти выпили, теперь пора потурить, – Галя не выговаривала букву «к», и оттого ее речь, и без того глупая и бессмысленная, приобретала какой-то забавно-мультяшный характер.

–Татя, ты уже турила? – подходила она к интеллигентной Кате, – ой, что-то так турить хочется. Мамта вчера сигарет приносила, но я уже все потурила. Теперь мамта тольто вечером придет. Придется до вечера не турить. Да, Татя?

Катя, прищурившись, смотрела на Галку, кажется, не совсем понимая, о чем идет речь.

–Татя, а что это у тебя под подуштой? – однако «добивала» ее Галя, – это не сигареты у тебя там лежат? Тать, если, сигареты, тат ты их там не держи, а то то-нибудь утрадет. Ой, турить надо, турить, а нечего! Да, Тать?

Катя, наконец, понимала, что надо этому тридцатипятилетнему «недорослю» и доставала из пачки сигаретку. Галя радостно бежала курить. Через секунду она возвращалась:

–Ой, уже потурила, еще хочется. Тать, у тебя больше нету сигарет?

Катя давала ей еще, но спустя мгновение, Галка вновь «вырастала» на пороге палаты:

–Турить…

–Да ты их ешь, что ли? Больше не дам!

Галка начинала реветь, потом убегала, под ее тяжелыми шагами полы начинали прогибаться, выть и гудеть, как струны плохо настроенной гитары, а через какое-то время в туалете раздавался звон разбитого стекла.

–Тю, блин, – кричала санитарка, – опять Галька окно разбила! Да что вам жалко ей сигарету дать?

–Да где ж ей наберешься, если она курит через каждую секунду? – возмущались женщины.

–Ну и хрен с вами, – зло резюмировала санитарка, – не я же буду, в конце концов, теперь свою задницу в туалете морозить. А ваших мне не жалко.

–Сидите теперь на унитазе с ветерком! – почему-то радостно добавляла медсестра…

…Алекс внезапно почувствовала, как ее голова «поехала – поплыла». Равновесие держать было трудно, ноги разъезжались в разные стороны, руки функционировали отдельно от туловища, не слушаясь команд «свыше», было тяжело дышать, а сердце выскакивало из груди.

–Е-мое, начинается, – делая глубокие вдохи, чтобы хоть чуть восстановить дыхание, пробормотала Алекс.

Она посмотрела на соседку, но в ее глазах лицо той неожиданно превратилось в отвратительную морду какого-то монстра. Он злобно кривлялся и корчил рожи.

–Ах ты … – сквозь зубы прошипела Алекс и замахнулась, чтобы «проехаться» «зверю» кулаком через все его противное рыло.

–Ты что, Алекс, охренела совсем? – заорало «чудище», – что я тебе сделала?

А Алекс стало казаться, что монстр хихикает над ней и плюется. Она сняла с ноги тапочек и запустила в соседку.

–А-а-а!!! – на крики женщины примчался медперсонал во главе с заведующей отделением.

–Привяжите! – пальцем указала «шефиня» на Алекс и, презрительно окинув взглядом палату, удалилась.

–Несите вязки, зовите мужиков! – тут же «зашуршала» медсестра, – слышали, что сказала заведующая?

Алекс совершенно не понимала происходящего вокруг нее.

–Я тебя убью, убью, убью! – рычала она, и, с силой схватив медичку за халат, начала тянуть. Раздался характерный звук треснувшей материи. Алекс потянула сильнее, и рукав с хрустом оторвался.

–Ах, ты, дрянь! – завизжала медсестра на все отделение, – ты что творишь, ненормальная?

–Убью-у-у-у!!! – а перед глазами Алекс извивалась «огромная гадюка» с распахнутой красной пастью, и женщина, сильно пошатываясь, старалась ее хотя бы стукнуть.

–Ничего себе! Да что она себе позволяет? – возмущению медиков не было предела, но Алекс было все равно, в настоящий момент она находилась в «другом мире», в который ввело ее действие психотропных средств.

–Уроды! – шипела она, безумно вращая вытаращенными глазами, – гады ползучие, исчезните, исчезните! Тьфу! Тьфу!

Потом стала креститься и смачно плевать окружающих:

–Чур, вас! Чур, вас! …

Потом ей стало жарко и больно, перед глазами поплыли расплывчатые круги и туманные картинки: больные с безумными глазами, смеющаяся медсестра с огромным шприцом, тонущий Женька, умирающая мать, Ленка Кошкина с тарелкой…

–Алекс! Алекс! Проснись! – с огромным трудом Алекс раскрыла слипшиеся веки, рукой нащупала медальон, он был там же, на шее и огляделась. Решетки на окнах, грязные шторы, железные кровати, перепуганные женщины в больничных халатах, все, что смогла увидеть Алекс узенькими щелочками глаз, а еще стойкий ужасный запах мочи – подсказали ей, что она находится в наблюдательной палате.

–У меня глаза опухли? – спросила она склонившуюся над ней Лену Кошкину.

–Да, тебя мужики крепко отоварили, потом ты потеряла сознание, а теперь тебя отвязали, так что, вставай, пошли в свою палату.

–А сейчас вечер или утро?

–Сейчас будет обед.

–Сколько часов я здесь пролежала?

–Ха, часов! Да ты здесь второй день. Я тебя кормить приходила, не помнишь?

–И я ела?

–Ела. С закрытыми глазами. Да с жадностью, я думала, ты и пальцы мне откусишь. Ну, хватит, вставай, арест твой закончен.

Алекс попыталась подняться, но сделать это оказалось трудно: голова была тяжеленой и неподъемной, а тело болело, как после серьезной физической встряски.

–О-о-о, как все болит! Меня ногами месили, что ли?

–Всеми частями тела. Ты ведь знаешь, придуркам из мужского крыла только дай возможность кого-то попинать, они не откажутся. Самих санитары дубасят цепями каждый день, вот они на нас и отрываются.