Сегодня, когда я заснул, записывая, и стиль выпал из моих рук, мне опять, как прежде, приснился яркий и удивительно правдоподобный сон.

Я вернулся назад, в Город, в самую безмятежную юность, еще до войны с Ганнибалом. Во сне я чувствовал себя очень молодым — только-только надевшим тогу. Тогда, помнится, я часто выходил на форум, чтобы продемонстрировать свое новое взрослое состояние, показать всем, что не ношу более тогу-претексту[21], положенную ребенку, вышагиваю в белой тоге взрослого гражданина. Я даже двигаться стал по-другому, степенно, уверенно, и голову держал иначе, и смотрел внимательнее. В те годы Рим был бедным полисом, еще не вкусившим соблазна восточных роскошеств, трудолюбивый, суетливый и тесный. Впрочем, теснота и сейчас осталась, а вот строгость и трудолюбие постепенно исчезали, смывались прибоем ярких диковин, обилием новых рабов, новых обычаев, новых яств и невиданных прежде развлечений.

В своем сне я шел по форуму — мимо ряда лавок, мимо торговцев, предлагающих всякую снедь, к храму Сатурна, где хранится казна и к дверям которого прибиты бронзовые доски с законами Двенадцати таблиц. А потом внезапно всё переменилось, и я увидел форум не маленькой базарной площадью, возникшей на месте засыпанного болота. Он вдруг вытянулся в длину и стал катящейся неведомо куда широкой дорогой. Не было предо мной ни курии, где собирался сенат, ни украшенной ростами трофейных кораблей трибуны, откуда ораторы обращались к волнующемуся народу, ни холмов вокруг. Исчезли Капитолийская круча и храм на ее вершине — остались только путь и клубящийся плотный туман. Я двинулся по этой дороге, чувствуя, как под ногами она медленно забирает вверх. Я знал, что вскоре поднимусь на вершину неведомого холма, тогда туман рассеется, и я окину взглядом Город подо мной, совсем не тот, к которому привык, а другой, новый, великолепный. И пойму…

Но меня кто-то окликнул, и я проснулся. Солнце садилось. В моей древесной ротонде воцарилась предвечерняя тень.

— Пора обедать, доминус, — сказал Диодокл. — Смеркается.

После скромной трапезы я переместился в таблиний, велел зажечь светильники и продолжил записи.

Разумеется, каждый школяр в возрасте лет десяти уже знает предание о начале нашей страшной войны, о клятве Ганнибала, каковую тот дал своему отцу Гамилькару Барке перед жертвенником. Говорят, Ганнибал обещал уничтожить Рим, то есть нас. Слова священной клятвы не так уж и важны, главное другое: Гамилькар Барка, после того как Карфаген проиграл Риму войну за Сицилию, внушил сыну Ганнибалу, что во второй грандиозной войне Карфаген обязан победить. Цель была поставлена, осталось найти средства, каковых у побежденного Карфагена не имелось. И тогда Баркиды обратили свои взоры к Испании, стране диких и воинственных племен; земле, чье тело пронизано серебряными и золотыми жилами. Ганнибал и его братья нашли здесь источник пополнения своей армии и своей казны, обильный хворост для будущей войны. Дело оставалось за малым — поджечь костер.

Начало кровавым годам положила осада несчастного Сагунта[22]. Город был расположен на высоком холме, взять его приступом оказалось не так-то просто, недаром у Ганнибала ушло на это восемь месяцев. Но Рим еще не был готов воевать и вместо военной помощи отправил посольство[23], что обернулось для нас позором — Ганнибал в своем лагере близ Сагунта просто отказался встречаться с римлянами, прислал через глашатая весть, что не может гарантировать послам безопасность, а потому гостям лучше убираться восвояси. Римляне издалека поглядели, как Ганнибалова армия штурмует несчастный город, повздыхали и отправились в Карфаген, потащив за собой сагунтийских послов, которым обещали защиту и помощь. Я здесь особенно краток, но все же стоит сказать — мы бросили нашего союзника на произвол судьбы. Могу представить, что чувствовали жители Сагунта, стоя на стенах и видя, как причаливает римский корабль, и наблюдая вскоре, как тот уходит в море. Но они не сдались в тот час и продолжили биться за свой город.

Не стоит отрицать, что Рим стремился к войне с Карфагеном. Мы знали, то борьба с могущественным соперником рано или поздно возобновится, ибо после первой тяжелой войны с пунийцами Рим-победитель мечтал усилиться еще больше, а Карфаген — взять реванш. Но в те дни Рим занимали иные хлопоты и другие войны, и потому мы всеми силами пытались отсрочить новую схватку. Нам некуда было спешить, в распоряжении Республики имелись годы и годы. А в распоряжении Ганнибала — только его короткая жизнь. Отсюда и эти долгие обсуждения в нашем сенате — что делать, отправлять ли снова послов в Карфаген или сразу начинать боевые действия.

Помню, как отец за обедом передразнивал сенаторов, копируя бесконечные споры в курии.

— У нас слишком много важных хлопот помимо Сагунта, — имитирует он старческий голос, в котором без труда можно узнать дребезжащие интонации Квинта Фабия Максима. — На самом деле Сагунт не наш союзник, а просто свободный город, и они свободны воевать с Ганнибалом или ему покориться.

— Пускай Ганнибал занимается Испанией, — басит отец, и мы с братом покатываемся с хохоту, ибо тут же узнаем Бебия, который вечно во всем вторит Максиму, — а мы займемся этими вредными галлами, которые нам так сильно досаждают.

— Нам некого послать воевать в Испанию!

— Придется набирать новые легионы! Сил на такую войну нет!

Этот хор рассудительной осторожности призван был прикрыть самое обычное нежелание оказывать помощь без явной выгоды. О, если бы речь шла о легком, пусть и небескровном завоевании, все эти радетели терпеливого ожидания выказали бы такую яростную свирепость!

— Зачем отправлять армию. Мы снова отправим послов, — передразнивает отец очередное выступление Квинта Фабия. — Потребуем, чтобы карфагенский сенат призвал Ганнибала к порядку.

— Да, да, потребуем, чтобы лиса не таскала кур из курятника! — вторю я отцу.

Второе посольство возглавил сам Квинт Фабий, а среди легатов, что его сопровождали, находился Эмилий Павел, мой будущий тесть. То, что в Карфаген отправили Квинта Фабия, сторонника осторожных действий, было своего рода посланием: несмотря на дерзость Ганнибала, Рим старался сохранить открытость для переговоров. Но пунийцы отказались отозвать своего полководца и на прямой вопрос: «Государством ли дано Ганнибалу полномочие осадить Сагунт?», карфагеняне, по своему обыкновению, озвучили кривой ответ: «Мы имеем право вести войну в Испании».

Квинт Фабий тогда свернул полу тоги и произнес: «Вот здесь я приношу вам войну и мир; выбирайте любое!»

Может, он надеялся, что сенаторы Карфагена в ужасе закричат: «Мир! Мир! Дай нам мир!»

Но пунийцы ответили: «Выбирай сам!»

И осторожный Квинт Фабий распустил полу тоги и произнес: «Я даю вам войну!»

И Карфаген эту войну принял.

Я помню, как узнав про возвращение послов, мы с Гаем Лелием помчались на форум узнавать новости. Война! — разнеслось по Городу. И первое, что я сказал Лелию: «Мой отец будет командовать армией, и мы отправимся с ним».

В другое время консулы стали бы кидать жребий — кому воевать, а кому остаться и блюсти порядок в Городе. Но эта новая война заставила обоих консулов собирать армии, а жребий должен был только определить, где кому воевать во главе легионов. Риму предстояло вести две войны одновременно — товарищ отца по консулату Тиберий Семпроний Лонг получил по жребию Африку, а мой отец — Испанию. Вместе с отцом легатом отправлялся его младший брат Гней. Я должен был сопровождать отца как командир конной разведки. В этот отряд конницы входил и Лелий как юноша из всаднического сословия.

Что мне вскоре доведется отправиться в армию, говорили еще с прошлой зимы, а посему отец выделил мне средства на оружие и назвал имя лучшего мастера. После такой рекомендации я думал увидеть сверкающий доспех, нечто восхитительное, достойное стихотворных строк самого Гомера. Но вместо Ахиллова оружия передо мной выставили кусок весьма плохо выкованного металла, который к тому же, едва Диодокл стал затягивать ремни, впился мне в правую подмышку так, что я не смог двинуть рукой. Я спокойно снял панцирь, швырнул под ноги оружейнику (панцирь загрохотал, как ворчливый гром в душный вечер) и сказал: