— Сам поедешь, али мне? — спросил подошедший Нечай.

— Аще тысяцкого Любомира зови, — сказал я.

Правильно было бы ехать навстречу и мне и главам двух княжих инспекций, а тысяцкий Любомир возглавлял воинскую.

— Это та сотня, что к тебе послали, — Нечай рассмотрел в приближающихся ратниках знакомых.

Я же не знал этих людей. Главного щеголя, которого сейчас я с большим удовольствием прирежу, после индульгенции князя, не было.

— По здорову ли, Нечай Курятович, и ты тысяцкий великого князя Любомир Димитрович? — спросил один из ратников.

— По здорову ратник, — ответил Нечай. Видимо, именно этот плюгавенький человек, ближний великого князя у всех собравшихся пользовался особым уважением, раз приветствие начали именно с него.

Дальше десятникам обстоятельно сообщили о воли великого князя и предложили присоединиться к нашему обозу. Сотне предписывалось идти жить в Унжу и там служить под моим началом. Сотник же после общения с Филиппом и закономерного проигрыша в поединке с полковником воинской школы ушел в неизвестном направлении. Тем более, что сотня, наконец, и решила идти к князю на поклон. Поэтому решение Ярослава их обрадовало, особенно после того, как я подтвердил, что и семьи служивых так же могут переселяться. Половина десятников, как стало известно позже, были женаты.

Вся дорога домой заняла ровно вдвое больше времени, чем когда я спешил к князю, но когда едешь с легким сердцем и с верой в будущее, дорога кажется отдыхом и спешить некуда.

Встреча в усадьбе, куда я приехал сразу после обеда у посадника Унжи Гаврилы, была бурная.

— Любы мой, я твоя, прости за обиды, любы, любы, — причитала Божана, целуя мои щеки, губы, руки. Она выбежала из дома в одном сарафане с непокрытой головой, как только услышала крики о возращении боярина.

Я стоял ошарашенный встречей и не мог ничего сказать. Мысли роились в голове, но никак не складывались в слова и предложения.

— Добро, любая, все добро. Великий князь зело мудрый, — смог выдавить из себя, наконец, слова.

— Той тать, сотник тот, вон баял, что тебя князь живота лишит, також вон снасильничать мя хотел, — быстро выдала информацию Божана и закрыла ладонью рот.

Мое лицо начало наливаться кровью, сейчас был готов убить и Филиппа, за то, что он отпустил гниду лощёную и позволил тому прикасаться к моей — моей женщине!

— Филипп, — истошно заорал я.

— Не гневайся на Филиппа, любы, вон того татя и порубил, персты йому отрубил. А ратники йего сотни, прознав про то, сами дюже крепко побили сотника и тот у лес биты ушел. Прости! — Божана рухнула на колени.

— Встань, Божана! Ты говорила, кабы рынд у усадьбе не было, токмо зараз я не стану боле тебя слушать, в усадьбе будут два десятка ратников и боле никто не придет до тя, — грозно, без малейшего намека на дискуссию, сказал я.

Божане не нравилось присутствие чужих мужчин в доме, и в начале зимы она упросила меня отправить охрану. Жене нравилось ходить с непокрытой головой и в той одежде, что она сочтет нужным, а не в церемониальной. Я к этому относился даже благосклонно — официоза между любящими людьми не приемлю. Вот только другие люди могут и разные слухи пустить о распутстве боярыни. Сейчас же я думал, как полностью закрыть периметр усадьбы, без доступа в дом. Так и Божане дискомфорта не будет и охрана останется.

Я начал успокаиваться после рассказа про оскотинившегося сотника. Филипп его отпустил вместе с другими ратниками, как и договаривались, через два дня после нашего отъезда. Вот только из Речного, где и держали посыльных, они отправились не в сторону Владимира, а в мою усадьбу.