Обсудить новости, заключить сделки, перемыть кости конкурентам, а уже за сигарой получасом позднее — ударить с этими самыми конкурентами по рукам.
Бал у Тайгера интересовал не только людей, радующихся уважению, оказываемому оборотнем человеческим традициям, но и других оборотней и даже вампиров. Они быстро смекнули, что к чему и если первые годы на балы у Тайгера приезжали в основном люди, то последние годы под его крышей собирается все больше оборотней и вампиров.
Правящий совет только радовался этой инициативе Тайгера. Его даже ставили в пример другим оборотням как «вкладывающего неоценимый вклад в развитие мирных торговый межрасовых отношений». Неизвестно, какую пользу от этих балов получает, собственно, совет, но с десяток лет назад Тайгер получил от них именную медаль и орден именно с такой пафосной формулировкой.
Я вспомнила, с каким возмущением об этом писала мама и фыркнула. Тоже мне, вклад… Соберутся толпой расфуфыренные богачи, сплетничают и пляшут до утра. Какие тут межрасовые отношения? Впрочем, понятно какие. Рядом с бальной залой, говорила мама, всегда были комнаты для уединения. Не иначе как для развития этих самых отношений.
И вот на этот праздничный бал мне нужно будет попасть. Не то, чтобы будет сложно… Ведь я — дочь Леонгарда, его партнера. И в глазах всего общества с минуты на минуту вступлю в права наследования, а значит, получу свою долю в предприятии «Бизо и Тайгер», стану равноправным партнером… оборотня… Потому могу приходить куда хочу. Тем более, в этом году он проводит бал в доме моего отца, моем доме, который он нагло занял и жил там последние годы, как полноправный хозяин.
— Нечего и думать ехать в ваш старый дом! — воскликнула бабушка, когда узнала, что я собираюсь отправиться в город и принять наследство отца.
И я с ней была полностью согласна. Рассказала, что остановлюсь в гостинице. Да, в самой лучшей гостинице Лоусона. В конце-концов, я, как наследница отца, ежемесячно получала небольшое содержание «на мелкие расходы». У бабушки, в отдаленном поместье, мне особо тратиться было негде и не на что. Так что мои «мелкие расходы» по факту были значительно меньше суммы, на них выделяемой. Я вполне могла позволить себе и новое платье, и проживание в любой, даже самой фешенебельной, гостинице Лоусона с номерами по две сотни золотых за ночь.
Бабушка от моих рассуждений пришла в легкий шок и ступор. Пораженная моей подготовленностью, даже не предложила жить у моих теток Бизо, имевших дом на соседней улице.
Только бормотала что-то про «дерзкую молодежь, спасу нет».
Впрочем, до отъезда оставалось совсем немного. Боюсь, она просто не успела прийти в себя. Заведи я этот разговор накануне, все могло бы кончиться иначе. За ночь бабулечка оклемалась и задала бы мне жару!
Уверена, упаковала бы меня к какой-нибудь своей кузине под крыло, из-под которого и шагу не ступить без отправки летуна к бабуле за советом «разрешает ли она своим монаршьим разрешением неразумному дитяте покинуть помещение с целью посещения…» да хоть на встречу чтецов общественной библиотеки Лоусона!
Уверена, даже на такое невинное мероприятие стало бы проблематично выбраться…
Но «дерзкая молодежь» все продумала, все учла и теперь в гордом одиночестве покачивается на каретной подушке, размышляя, чем же таким дерзким заняться пару дней до бала. А планы у меня ого-го и эге-гей!
— Эге-гей! — вторя моим мыслям донеслось снаружи.
Я и сама не заметила, как навстречу по дороге к нам приблизился новенький мобиль, блестящий лакированной отделкой.
Водитель лихо выкрутил руль, не доезжая до кареты какую-то полсотню метров. Перегородил дорогу пыхтящим механизмом.
О, у нас в деревне мобили были редкостью. Сложные машины с мудреным двигателем, работающие на магических кристаллах… Не очень в них разбираюсь… Но этот, похоже, совершенно новенький и очень современный! О, какие красивые черные бока, какие изяшные спицы колёс!
Нанятой кучер неизящно выругался и тормозил лошадей. Впрочем, смышленные лошадки уже и сами смекнули, что ни быстро, ни медленно, двигаться на этот механизм с артефактным нутром, отдающий на всю округу магией и технологиями, не стоит.
Сворачивать было некуда. Местная дорога — гордость округи Лоусона. Потому ее обочина украшена аккуратным заборчиком, переходящим в ровные мостики, перекинутые через овраги и речушки. Если лошадки через оградки перепрыгнуть могли, то карета за их спинами — нет. Долгие годы в упряжке дали о себе знать — лошадки остановились у самого носа мобиля еще до того, как кучер подобрал сползшие до самой земли поводья.
Колеса кареты делали последний оборот, когда пассажир на переднем сиденье коротко пожал руку водителю, решительно открыл дверь и направился в нашу сторону.
«Не Тайгер» — облегченно подумала я.
Молодой мужчина с открытым и таким знакомым лицом, никак не может быть массивным тигром-оборотнем.
Хотя плечи стремительно приближающегося юноши и были чуть шире, чем обычно бывают у человеческих мужчин, уж кем, а оборотнем он не был.
Оборотни не носят изумрудно-зеленые, расшитые золотом, сюртуки. Предпочитают иной крой… Они не жалуют мобили, и уж тем более не носят очки-гоглы, как и любые другие артефакты. А этот, помимо прочего, надел на лицо небольшой шиток-полумаску явно артефактного происхождения.
Как, например, и этот крупный медальон с пятью переплетенными шестеренками. Это тоже артефакт.
Незнакомец подошел так близко, что я смогла рассмотреть его во всей красе.
Постоял мгновение перед дверцей кареты, позволяя мне любоваться лучами солнца, игравшими в его каштановых волосах. Поправил медальон с ужасно знакомыми мне шестеренками.
Я улыбнулась, понимая, что единственный человек в Лоусоне мог вот так сорваться, бросив все, чтобы меня встретить… Единственный человек, подходящий по возрасту этому юноше. Единственный наследник семьи Гаро, который мог бы носить фамильный медальон… рывком открыл дверь кареты, встал одной ногой на ступеньку, будто это его действие могло остановить её движение, если кучер вздумает вдруг ехать дальше.
Он тепло улыбнулся и глядя мне в глаза сказал:
— Я скучал, Джин.
Если мамочка звала меня Евой, то Николя Гаро с первых дней звал меня не иначе, как «Джин».
И я не выдержала! Слезы предательски выступили в уголках глаз. Пока он не заметил, я бросилась ему на грудь, шепча:
— Николя, я тоже скучала.
Он как-то вздрогнул, замер, напрягся всем телом, но через мгновение каменные мышцы его плеч расслабились под моими руками. Я почувствовала, как он изменился в моих объятьях, стал своим, родным, признал.
Не выпуская дверцу кареты, Николя обнял меня второй рукой, сминая тщательно уложенные волосы. Все вдруг стало неважно. Тем более какая-то прическа!
— Джин, подожди немного.
Я вдруг подумала, что он, возможно, проездом и увидел карету и меня в ней случайно. И вот сейчас уедет и я снова его не увижу. Может быть уже никогда! Стало горько и обидно. Горячие слезы потекли из глаз, и я уже не могла бы их скрыть при всем желании.
— Не уходи. — прошептала я ему, отчаянно надеясь, что сейчас он останется.
Николя отстранился, осмотрел меня и с сожалением оглянулся на водителя в мобиле.
— Джин, я не уйду. — твердо сказал он и в какие-то мгновения успел пробежаться до мобиля, показать что-то моему кучеру, после чего, уже стоя на ступеньке кареты, махнул своему знакомцу за рулем.
Запрыгнул внутрь и захлопнул дверь. Послышался шум взревевшего мотора — мобиль, поднимая клубы дорожной пыли и нещадно дымя, пронесся мимо, по направлению из города.
Кучер прикрикнул на лошадок и мы неспешно тронулись вперед, в Лоусон.
Николя откинулся на противоположное сиденье, всю дорогу служившее шикарнейшей лежанкой Эрмин, чей черный кончик хвостика промелькнул где-то под моей юбкой.
Еще в начале происшествия на дороге малышка проснулась и на всякий случай забилась подальше в уголок, изредка стреляя из своего укрытия бусинками глазок.
