— Не вы. Я даже не знаю, кто. Скажите, зачем вы покупаете все эти вещи? Они не дёшевы. И, если хотите начистоту, своё уже отслужили. Это символы прошедшей эпохи, — она нашла глазами советский флаг на стене. — Разве этим серпом жали, а молотом забивали сваи?

— Отнюдь, — несмелая улыбка на губах хозяина вызвала у Вари желание возмущённо сплюнуть. — Они ещё могут послужить на благо человека, и под этим «человеком» я имею ввиду себя. Эти руки очень чувствительны, что совершенно точно связано с моей болезнью.

Он с пристрастием изучил свои ладони, будто ожидал, что линия жизни превратится из едва заметной бороздки в овраг.

— Когда в них оказываются старые вещи, я ощущаю прикосновения других людей. Все, кто когда-либо их касался, будто каким-то образом касаются моих рук. Они давно умерли, но… всё ещё живут в вещах и предметах, когда-то служивших им верой и правдой.

Он приподнялся, чтобы взять стоящий на комоде фотоаппарат. «Ленинград», — прочитала Варя. Это вещь не из их магазина; Гецель не любил фотоаппараты и кинокамеры, считая, что с ними слишком много возни.

— Один мужчина владел этой камерой. Он фотографировал птиц. Он снял их так много, что камера сама научилась спускать затвор в наилучший момент. Поэтому его кадры выходили такими живыми и волнительными. Он просто целился, и всё. Ловил в объектив очередную птаху и ждал, стараясь, чтобы не дрожали руки. Всё остальное делала камера. По крайней мере, ему так казалось. Он называл её «кошка с острыми коготками».

Павел Артёмович отложил камеру в сторону, потянулся и с видом фокусника извлёк из пространства между комодом и кроватью чугунный утюг. Засмеялся:

— Вообще-то, я редко глажу одежду. Перед кем красоваться? Да и раскалить его — настоящая проблема. Но я люблю держать этот утюг в руках. Посмотри, какая гладкая ручка! Многие и многие гладили его, полировали прикосновениями. Одна женщина, за неимением горшка, выращивала в нём помидоры.

Он откинул крышку и показал Варе полость, куда должны загружаться угли.

— До сих пор пахнет землёй. Она потом думала, что именно благодаря этому утюгу она и её дети остались живы в голодный тридцать третий. Это, скорее всего, не так, но люди — странный создания. Посмотри, хотя бы, на меня… Та мадам всегда его с собой потом таскала. И на базар, и за водой, и рядом с постелью своей ставила. Чудно, правда? Её за это прозвали прачкой, хотя к стирке и глажке она имела не больше отношения, чем любая другая женщина. Потом, когда она умерла, утюг продали. Спустя десять лет какой-то молодой человек на спор ставил его себе на живот и лежал так сутками.

— И что выиграл? — спросила Варя. Кончик её носа зудел от любопытства.

— Поцелуй прекрасной дамы, что же ещё, — сказал старик, покачав головой. — Во все времена парни были полны самых безумных идей ради сущей малости — касания губами о губы.

— И вы всё это видите?

— Не глазами. Скорее, чувствую. Картинка возникает в моей голове, как слайд.

— Расскажите ещё что-нибудь, — попросила Варя. Ноги затекли, и она вытянула их, больше не замечая, что к джинсам пристаёт пыль.

Павел Артёмович потёр брови — на пальцах остались мокрые следы. Очки сползли на нос.

— Вообще-то тебе пора. Я пока держусь, но это всё труднее. Зубы ноют; между ними будто искры проскакивают.

Девушка переполошилась.

— Что же вы сразу не сказали? Значит, вам больно, даже когда мы друг от друга так далеко?.. Я уже ухожу.

— Не сказал, потому что шанс поговорить с живым человеком по душам мне выпадает не так часто. Я бы угостил тебя чаем, но боюсь, ещё пять минут, и моя голова взорвётся, как тыква.

— Если вы не врёте и всё это было на самом деле — у вас дар, — серьёзно сказала Варя. — Хотела бы я обладать чем-то отдалённо похожим.

— Нет, девочка, тебе это не нужно. Все эти люди давно отжили своё. Их история застыла в куске янтаря. Вокруг тебя столько живых сердец! Почему ты их игнорируешь? Потрудись узнать их получше — и у тебя будут тысячи историй. Ты сама станешь непосредственным их действующим лицом.

Бросив взгляд в окно, Варя пожала плечами.

— Узнать получше? Всех этих? Сложно найти во вселенной столь же непоследовательных, недалёких существ. Как себя с ними вести? Сегодня они помнят о тебе — завтра переспрашивают имя, когда ты им звонишь.

Будто что-то для себя решив, девушка шлёпнула ладонью о ладонь.

— Вещи не такие. Они постоянны, и каждая несёт свою функцию, гордо, как знамя — в течение всей жизни, пока не рассыпется в прах. Вы так не считаете? С некоторыми я научилась общаться с ними на своём, особенном языке. Не таком, как у вас, и, если честно, я всё-таки завидую вашему дару…

— Я общаюсь не с вещами, — напомнил старик. — Вещи — просто вещи. Я общаюсь с людьми.

Без всякого пиетета вернув утюг на место, он хитро сощурился.

— Что, всё-таки, сделал человек, который тебя обидел?

Губы Вари сжались, напомнив крошащийся бетон.

— Отнял у меня смысл жизни.

— Да уж, — старик покачал головой. Девушка заметила, что капельки пота на его висках потекли вниз ручьями. — Ты производишь впечатление на редкость бессмысленной особы.

— А не пошли бы вы, — беззлобно сказала она. — Может, этот смысл был мне не больно-то и нужен? Может, я выбросила его, как обёртку от мороженого, и пошла дальше?

— Что ж, тогда — счастливого пути, — прокряхтел старик.

Всё так же сидя в углу, он смотрел, как девушка открыла окно и, сев на подоконник, перекинула ноги на ту сторону. Сразу же материализовался пёс, который, фыркнув, уткнулся мордой Варе в бок. Она засмеялась и отпихнула его голову. Из травы во все стороны прыгали кузнечики. Небо затянуло облаками: кажется, будет дождь. По дороге, объезжая припаркованные машины, носилась на самокатах малышня, за ними наблюдала, поставив между ног большую коричневую сумку, полная женщина преклонного возраста. В крашеных её волосах Варя разглядела затерявшуюся там бигуди. Подумать только… сотни, тысячи людей встречаются ей ежедневно на улицах, и у каждого есть пара-тройка историй. Просто ли заполучить их в своё пользование? Обратить этот ребус в стихотворные строчки? Едва ли. Особенно, если не иметь корней. Если парить над землёй тополиным пухом, скользя по ней равнодушным взглядом.

«Мысль заставляет течь реки на север с юга», — вспомнила Варя. Старые стихи ей больше не нужны. И те, другие, написанные загадочным пакостником, тоже. Наступает время для новой поэзии и новых историй.

Она повернулась лицом к дому и, сложив ладони рупором у рта, крикнула:

— Я ещё вернусь! Вернусь, и мы поговорим как следует!

Ведь нужно же с кого-то начинать?

Конец

Птицы и люди

Наверное, сам Господь не смог бы ответить на вопрос, когда всё-таки началась история с птицами. Она походила на какую-то легенду из деревенской глубинки — на одну из тех дремучих и немного печальных историй про индейцев, в которых рассказывается про женщин с паучьим брюхом, про краснокожего Христа. Только рассказывала эту легенду не старуха со вплетёнными в косу ловцами воспоминаний — она имела место быть прямо здесь, на твоей улице.

Деревенская глубинка — здесь, вокруг, в сонной пыли грунтовых дорог, которая ленится даже подниматься со своего лежбища, растут подсолнухи и золотистая кукуруза с красными прожилками. Кто-то, может быть, уже начал думать, что цивилизация в своём неуёмном стремлении к горизонту набрела и на это томное местечко, потому что посреди посёлка прямо в пыль центральной площади упала гигантская рыба со стальной чешуёй и принесла новенькие, блестящие хромом пивные краны за стойку в местный бар под названием «Дырявая Калоша»; и плевать, что в окна его заглядывают похожие на гусей стойки коновязи, помнящие ещё первую волну поселенцев… но это иллюзия. Жизнь-то течёт по-прежнему, по-старому.

Тогда-то, в один из этих вялоплетущихся дней, и началась эта чехарда с птицами.