Он просто упросил нас сфотографироваться. Три плёнки извёл, стодвадцатой, у него была «Москва», средний формат. На штативе. Была и «Лейка», ещё довоенная, но пушкарь её и не доставал. Только «Москва», только шесть на девять.

А девочки и рады. Веселятся, улыбаются, дурачатся. Эх, темнота! Фишер бы за каждый снимок кучу денег бы затребовал, а эти и сами платить рады. Кстати, о плате: в Доме Чехова мы поехали за счёт «Поиска». Называется это творческой командировкой. Вложенные деньги начали приносить отдачу. Да, маленькую. Так и Москва, говорят, началась с шатра Юрия Долгорукого.

Освободившись, наконец, от пушкаря (он сказал, что каждый день в двенадцать и пять вечера стоит у почтамта, можно посмотреть пробники) мы пошли дальше. Курортное место. Может, сюда нацелиться после института? Попросить союзное распределение, иначе не получится. Всё-таки другая республика.

Свернули к городу — уж слишком у моря свежо. Дошли до научно-исследовательского института виноделия — тоже хорошее место работы. Но внутрь не пошли, да нас и не звали. Да и закрыт институт, суббота, выходной день.

Решили посмотреть на Белую Дачу, дом Чехова. Гулять, так гулять. Но на такси.

Ялта не Лас-Вегас, в котором стоило только подумать о такси, как рядом возникал жёлтый Чекер.

Но зачем нам Чекер, зачем нам такси, если на призывный взмах руки девочек остановился «Москвич», пусть и не первой молодости, и даже не второй.

За малую мзду бомбила довез нас до Белой Дачи. Сначала-то он хотел мзду большую, потом мзду среднюю, но Лиса была непреклонна.

— Мы, приезжие, конечно, дичь, но по ружью и рябчик, — сказала она, расплачиваясь с водителем. Тот тут же записал чернозёмскую пословицу в блокнот. Тоже, поди, творческая личность, писатель или художник. На юге их много, творческих личностей. Да почти все — творческие личности. Энергия от Солнца огромная, заряжает.

Подошли мы удачно: первая, утренняя волна туристов уже схлынула, а вторая, предобеденная, ещё не началась. Купили билеты, и тут из комнатки вышел экскурсовод, чеховского вида старичок, правда, носил он не пенсне, а обыкновенные очки в круглой оправе.

— О! Это вы! — воскликнул он театрально.

Я уж было приосанился, но оказалось, это не мне. Это Лисе с Пантерой.

— Да, это мы, — не стали отпираться девочки.

— Я вас сегодня уже видел. В телепередаче, — объяснил лжеЧехов.

Ну да, в комнатке приглушенно бубнил телевизор.

— К нам часто большие люди ходят. Твардовский бывал, Полевой, Холопов, Алексеев, да многие. Но такие красавицы — редкость. А чтобы работать в журнале двадцать лет, да не просто работать, а главным редактором, исполнительным директором — так не бывало никогда.

— Бывало. В двадцатые годы.

— Ну да, ну да. Но как вы сумели…

— Мы, собственно, сюда пришли не о себе говорить, — перехватила инициативу Лиса. — Мы пришли посмотреть, как жил Чехов.

— Разумеется, — и лжеЧехов начал рассказывать и показывать.

Предмет свой, нужно отдать должное, знал он туго. Не повторял школьные учебники.

Оказывается, Чехов был человеком вполне состоятельным. Обеспечил старость он тем, что продал имущественные права на свою прозу Адольфу Марксу (легко запомнить, не правда ли?), выручив за это в пересчете на золото столько, сколько весил сам Чехов. Отчисления за постановку пьес составляли, опять — таки в пересчете на чистое золото, несколько килограммов в год (а я-то гордился своим богачеством! Знай место! Хотя…). И очень не любил, когда из него делали икону. А что любил? Вино любил, пиво и водку тоже. Женщин любил, многих, да. И деньги любил тоже. С гимназических лет семья возложила на Антошу заботу о себе, любимой. Требовали с него денег, денег и денег. А семейка немаленькая: мать, отец, сестра и двое младших братьев. Ну, и прислуга, куда ж без прислуги. И всех должен был обеспечивать Чехов-гимназист, Чехов-врач и Чехов-литератор. Так что когда Ольга Книппер женила Чехова на себе, семья поднялась на дыбы. Как жена? Какая жена? Зачем жена? А мы? А нас кормить? Собственно, и Мелихово Чехов покупать не хотел. Он хотел купить хуторок в теплых местах, в Малороссии. На берегу реки, чтобы можно было ловить рыбу: Чехов любил посидеть на берегу с удочкой. Но семья воспротивилась: им Малороссия не нравилась. И Чехов приобрел в кредит Мелихово. Почти двести пятьдесят гектаров земли. Но в доме, не очень большом, но и не маленьком, ему места не нашлось, и он построил флигель в сторонке. А после смерти отца и вовсе решил уехать: не нравилось ему Мелихово. Речки не было. И вообще, гости надоели. Москва-то рядом, вот они и наезжали без меры. Тут и здоровье серьёзно ослабло. И братья выросли и стали жить самостоятельно. И сестра Маша тоже. Вот он и выбрал Ялту. Ялта тогда была городком невеликим. Курортное, но на малый достаток. Люди с большим достатком ездили в Ниццу, на Ривьеру, на Капри — это если море было показано. А так — Баден-Баден, Карлсбад, Эймс, Спа… Там и врачи заграничные.

Купил участок, заказал архитектору проект, и дом построили за десять месяцев. Чехов считал, что строили долго. Чувствовал, что время истекает. Но уж так получилось. Встал дом, и стал Чехов его обживать. Любил деревья сажать, кусты, цветы. Лавровое дерево посадил и шутил, что лаврами он теперь обеспечен навсегда. Завёл прислугу из местных, приходящую. Кухарку, горничную и мужика на все руки. Кухарка была хороша настолько, что мамаша, приехав к сыну пожить, уезжая, забрала её с собой. А сын что, сын обязан мать почитать. Мамаша жила то у детей, то сама по себе, но Крым ей не понравился. Не столица. И она, на счастье Чехова, уехала. Почему на счастье? Потому что завела свои порядки: чем питаться, как жить. А матушкина диета была для Чехова нехороша. Совсем.

После того, как Книппер женила на себе Чехова, тот продолжал жить один: жена, театральная прима, играла на московской сцене. Чехов оплачивал её наряды, её квартиру, прочие расходы, в общем, всё как обычно. И да, жила Ольга Леонардовна не с Антоном Чеховым, а с его сестрой. Не подумайте ничего плохого…

— А что в этом может быть плохого? — перебила Лиса с угрозой.

— Вот я и говорю — ничего, — вывернулся лжеЧехов, и продолжил рассказ. Странное дело, общеизвестно, Антон Павлович долгие годы болел туберкулёзом, что и привело его к смерти на сорок пятом году жизни. Но ни сестра, ни братья, ни родители, ни, наконец, жена туберкулезом не заболели. Как так получилась, современная медицина ответить не может.

Рассказывая, лжеЧехов показывал нам то любимый письменный стол Чехова, то любимый стул Чехова, то любимый шкаф Чехова, да, да, тот самый, многоуважаемый. И посоветовал вернуться сюда летом, когда сад будет во всей красе.

И на прощание, уже снаружи, у лаврового дерева, вручил Лисе и Пантере по конвертику вощаной бумаги, а в конвертиках были листки лавра. С дерева Чехова. На память, как талисман.

Мне он ничего не вручил. Я для него был… да никем я для него не был. Был чем. Мебелью при девушках.

— Не переживай, Чижик, мы с тобой поделимся, — сказала Ольга.

— Я не об этом думаю.

— А о чём?

— О рецептах. Там рецепты выставлены, лекарства, которые получал Чехов. Опий, морфий, героин…

— В те времена его, морфий, назначали налево и направо, — объяснила Лиса. — А героин считали безопасной заменой морфию.

— Но, получается, последние годы Чехов постоянно вводил себе опиоиды. И «Вишнёвый сад» был написан под воздействием героина, ну, или морфия. Или и того, и другого. Любопытная ситуация. Просто тема для диссертации: «Влияние опиоидов на творчество Чехова». Как раз для медика, не чуждого литературе.

— Если до сих пор никто такую диссертацию не защитил, значит, на то есть причина, — рассудительно сказала Ольга. — Не примут такую диссертацию к защите. Чехов — наша гордость. А наша гордость и героин — сочетание невозможное. Значит, этого не было, потому что не могло быть никогда. И если есть рецепты, тем хуже для рецептов. Так что помалкивай, Чижик.

Весь обратный путь мы говорили на высокие литературные темы. Бомбилы не попадались, да и идти, в общем — то, недалеко. Что такое три километра для комсомольцев? Не в гору, а под уклон.