Спирит любил своих родителей. Он принёс им немало горя, единственное, о чём сожалел в мире, расположенном за гранью видений и что мечтал бы искупить. Старался быть с ними терпеливым. Как мог пытался не казаться тем, кем был на самом деле – это так пугало их. Не выглядеть безнадежно больным, каким считался.

Ничего не получалось сегодня. Спирит попробовал завести обычные разговоры, помочь маме, которая хлопотала. Внутри безостановочно крутилось – он может увидеть сегодня Аню. Вырвать, выбросить из себя, избавиться от напасти. Его колотил мелкий и частый озноб. Начав говорить, он останавливался на половине фразы. Слушал вполуха. Отвечал механически. Они знали, с ним бывает такое. Но мама заметила что-то и не на шутку встревожилась. Они давно были далеки, как Север и Юг, но она так сильно любила его. Догадывалась, когда ему по-настоящему плохо. От её беспокойства стало неуютно папе. Начались робкие расспросы. Издалека. Как он себя чувствует? Принимает ли прописанные лекарства?

Спирит ужасно устал от зуда внутри, зуда смятения и неопределенности, от чувства, о котором он давно позабыл. Был с родителями холоден, почти груб. Они боялись возражать ему. Не знали, что сказать. Прятали от него свои посеревшие лица.

Его вдруг огнём обожгла печаль, воцарившаяся в их жилище. Между стен, закрытых то запыленными книжными полками, то фотографиями рек, пройденных ими. Фотографиями, на которых они были молодыми и улыбающимися на фоне воды, с байдарочными веслами наперевес. Где рядом с ними был мальчик с задумчивым лицом, печальными глазами. Они называли Спирита тем же именем, что и этого мальчика. Это было, пожалуй, единственным, что ещё связывало его с этим мальчиком. Спирит опустил глаза.

На столе и на стульях, на рояле с треснувшей крышкой, с необычайным искусством втиснутым в небольшую комнату, лежало множество толстых журналов, раскрытых или заложенных посередине. Родители жаловались Спириту, что не успевают поглотить всё, что нынче выплеснулось на их страницы. За этим чтением проводили одинокие вечера.

Я буду у них допоздна. Сделаю всё, чтоб им стало легче. Поеду назад, когда она уже вернётся к себе. Подумал Спирит. Подумал и успокоился.

Но мама настояла на том, чтобы он вышел раньше. Не добирался без собаки в темноте. Ещё ведь и выгуливать её, она не знала, что Спирит ходит с Джеком ночью, причем в таких местах, одна мысль о которых вызвала бы у неё ужас. Он не смог спорить. Коснулся глазами строк, повествовавших о муках людей в сталинских лагерях. Стал собираться. Они провожали его до метро. Я могу увидеть её, – говорил себе Спирит, вдыхая холодный воздух, – для этого надо подняться наверх, не доезжая одной станции. Я не сделаю этого.

На ступеньках подземного перехода они попрощались. Эскалатор потащил Спирита вниз. Он был, вроде бы, уверен в своих силах.

Машинист спешит, и состав барахтается вправо-влево. Поезд летит, мрак, трубы, трубы, провода, тоннель обвит ими, как плющом. Станция, хлопают двери, следующая, осторожно, тронулись, провода, провода. Можно увидеть её опять. Но зачем?

Снова станция. На ней словно застрял. Люди медленно карабкаются по платформе, к вагонам бегут и забиваются внутрь разгорячённые и усталые, крепко принявшие работяги, запоздалые тётки с огромными сумками. Спирит вынесет эту тяжесть в груди. Он едет домой. Отчего же поезд стоит бесконечно долго? Ну, вот – осторожно, закрываются двери. Только домой! Зачем она ему?

Ноги хотят нести его к ней. Он не позволит, хотя привык доверять дорогу своим ногам. Ему душно. Что-то жалит и гадко посасывает в груди, где сердце. Глаза закрыты, но Спирит видит, мимо скользят, как ужи, трубы и провода.

Нет, нет, нет! Зачем она мне? Зачем она мне? Зачем она мне?!

Джек лежит и смотрит на дверь. Джек ждёт. Знает, осталось недолго. Джек спокоен, недвижим абсолютно, как камень.

Но – что это? что это? Джек вскакивает и скулит. Хозяин! Хозяин! Лапы сами семенят вдоль стен. Кресло, окно, тахта и вход в коридор. Джек крутится, кружится, как загнанный в угол. Он зажат, потерялся. Чтоб выбраться, Джек набирает скорость, когти дробью стучат по паркету. Скорее, скорее! Кресло, окно, тахта… снова кресло. Круг повторяет себя, Джек чует – ему не вырваться. Скулит сильнее. И – бросается к выходу. Рвёт зубами засов, тащит ручку назад. Как будто Хозяин пришёл. Или уходит от Джека.

Спирит решился в последний момент. Еле выскочил, ближайшие дверцы заели и поехали друг другу навстречу чуть позже других, Спирит оттолкнул их плечом. Когда поезд заскрежетал за спиной, ему привиделся Джек, бросающийся на двери вагона, чтобы открыть ему путь. И – Джек, оставленный позади и раздавленный небывало жёсткими створами. Сердце щемило и жгло.

Но необходимо было торопиться, иначе троллейбус мог унести Аню от него навсегда. Спирит побежал.

Она стояла, вглядываясь вдаль. Покорно ждала. На Спирита перевела отуманенный взор. Не удивилась. Не испугалась. Лишь любопытство тонким краешком коснулось её глаз. Зачем?

– Ты нужна мне, – сказал Спирит.

Сердечко Анино дрогнуло. Будто вечность тосковало и ждало, чтобы так шевельнулись суховатые губы.

**************

Они встречались почти каждый вечер, едва Запад мерк. Стремительная атака мрака натыкалась на ощетинившиеся электричеством бастионы города, захлебываясь на полпути к победе. Они так и не могли одолеть друг друга, город и ночь, и застывали, переплетая анфилады фонарей и крылатые конусы тени, черноту асфальта и мельтешенье фар, цветную мозаику окон и непроглядные провалы стен. Приводя в ужас маму, Аня уходила в эти часы из дому, чтобы разделить полночный досуг Спирита.

Спириту не было нужды заранее уславливаться о встречах. Стрелки, строго отсчитывающие секунды у Ани на руке, делались беспомощными, оставляя её в сомнениях. В Аниной голове никак не могло ложиться, Спирит отыщет её, какое бы время после заката, какое бы направление она ни избрала. Не думай обо мне, иди туда, куда тебе хочется, тогда, когда тебе хочется, лишь бы солнце зашло, ты выйдешь на меня кратчайшей дорогой – учил он её. Выбежав на улицу, Аня начинала сомневаться, что так получится, и думала, сегодня уж точно они разминутся из-за этой проклятой неопределённости. Всякий раз они сталкивались для неё неожиданно.

Всякий раз он повторял ей, нет необходимости предупреждать, если её следующий вечер занят, беспокоиться, если не успела предупредить. Всякий раз на следующую ночь встречал её, как ни в чём ни бывало, с усмешкой – Аня легко научилась различать её по движениям уголков губ – выслушивал торопливые извинения.

Аня привыкала к этому быстро.

Надо сказать, она никогда не была в ладах с крошечными часами, что с утра и до вечера облегали её запястье. Она опаздывала и приходила не вовремя, но и успевая, встраиваясь в установленный часами ритм, она никогда не чувствовала себя вольготно, подгоняемая их неуклонным ходом. Никогда не была безмятежной, помня, стрелки бегут по кругам циферблатов.

Аня любила бродить, забыв направленья, но давно не решалась делать это в Москве. Подобные походы прежде приводили в тупик, к свалкам и высоким оградам, к шоссе, лишённым тротуаров, запруженным машинами, изрыгающими смог.

В короткие минуты перед встречей со Спиритом, она начала забывать о часах. Оставляла их дома. Мама смирилась и уже спокойно засыпала до её возвращенья, Аня дремала днём, не важно – в своей постели или посреди гулких аудиторий. Уже не имело значенья раньше или позже завершится их прогулка. Аня забывала о часах и направленьях. Ей было так привольно шагать, куда вздумается. Не беспокоясь ни о чём.

Ведь, куда бы Аня не шла, рано или поздно ей преграждал дорогу Спирит. Он бросал в воздух свое короткое, отрывистое приветствие. И повелительно протягивал руку. Цепким кошачьим движением. Плавным, у него не было начала и конца. Стремительным, тотчас Анина ладонь оказывалась в его руке. Аня подчинялась его жесту машинально, сама не успевая это заметить. Спирит поворачивался, они пускались в путь.