Весна меня любовью уколола.

И сердце распустилось, словно роза.

А прежде в организме было голо,

как во саду, опавшем от мороза.

Я розу-сердце, красное от крови,

хочу нести и девушкам дарить.

Но, в зеркало взглянув, сдвигаю брови:

увы, меня нельзя уже любить!

Ввалились щёки и взор померк.

Амур жестокий меня отверг.

Теперь уроки даёт мне смерть.

Весна! Бегут ручьи, летают мухи.

Я еле-еле ноги волочу.

Мне не догнать ни девки, ни старухи.

Я отдан невидимке-палачу.

Прокисли соки и взгляд уснул.

Амур жестокий, ты обманул!

2001

Апрель. Разлив. Шалаш. Ильич

уху готовит, словно бич,

научно выражаясь – люмпен,

которого никто не любит.

А он охотник и рыбак:

и видит глаз, и ухо внемлет.

К нему не подкрадётся враг.

Он обошёл моря и земли.

И тут полено он зажёг,

из искры возгорелось пламя,

и варит, варит котелок,

и тезисы текут ручьями.

Но всё равно его никто не любит:

ни зверь не прёт, ни Надя не плывёт.

И ходоки сошли бы на безлюдье,

но на печи они не ходят круглый год.

Лишь изредка какой-нибудь Пахом

к его костру случайно забредает,

но, встретив плешь, сверкнувшую умом,

тотчас же в ужасе и мраке пропадает.

Турнули из Европы Ильича

(так начинается турне возмездья!)

за то, что он чинов не различал

и на осле по городу не ездил.

И Петроград ему не рад.

Встал медный конь, его заметив, на дыбы.

Тогда Ильич сказал коню: “Аристократ,

пусть рванное трико, мы не рабы!”

Тогда Ильич сокрылся в шалаше

и пил вермУт девятого разлива,

и написал турецкому паше,

чтоб выслал броневик ему красиво.

И он красиво встал на броневик.

Пред ним Сенатская шумела площадь.

Он произнёс свинцовый черновик

и пересел на медную ка-лошадь.

Так Петроград

стал Ленинград.

2001

1

Как не любить тебя: ты так худа.

И дождь идёт худой, костлявая вода.

И я сижу – художник, чистый дух –

играю в кости; цифра больше двух

не выпадает. Это хорошо.

Есть ты и я, а остальное – порошок.

2

Вспомянем, братья. Дело было так.

Ревела буря, матерился мрак.

Семеро графов подскакали к кладбИщу.

И сторож нас спросил: чего мы ищем?

Невесту! – молвил кто-то из нас.

И молния, как трещина, сверкнула.

А сторож, как фонарь, погас.

И нас читать надгробья потянуло.

Поцеловав по морде лошадей,

с собой не захвативши фонарей,

мы, как слепые, пальцами читали,

но попадались нам: то хан Гирей,

то Бармалей, а то товарищ Сталин.

Наконец, один крикнул: эврика!

Мы подошли и нащупали милое имя.

МЁРТВАЯ ЦАРЕВНА зовут её, нашу невесту.

Прежде чем взяться за дело, мы почистили зубы.

И вытащив сапёрные лопатки,

вокруг могилы обойдя вприсядку,

мы сдвинули гранитную плиту,

из-под земли достали красоту.

В хрустальном ящике она лежала,

прекрасная, как снежный перевал,

без шпаги, без плаща, без одеяла.

И мы в неё влюбились наповал.

Царевна кулаком стекло разбила,

восстав, коснулась поцелуем наших уст.

И нас тотчас же сильно зазнобило,

и ожили мы сильно ниже чувств.

С тех пор живём с царевною в землянке.

Она – султан, а мы – её гарем.

И никому не делаем подлянки.

В любви и мире вечно не старем.

3

Подруга дней моих суровых,

наложница мрачных ночей,

зачем живём мы безголово

в окруженье кирпичей?

Надеть бы шапку-невидимку

(беда ведь, не на что надеть!)

и в голубой растаять дымке,

как сон, как утренняя плеть.

Не видеть собственный живот,

гулять по улице нагими,

тебя любить наоборот –

на ощупь лишь, забывши имя.

Слушай, ведь ты же романтик,

поскольку у нас роман.

Повяжи на головке бантик,

я на шею надену аркан,

и пойдём купаться в Лете,

пока нас не ругают наши дети.

2001

1

Время – грозный часовой,

за плечами – вечность.

Кто идёт? – кричит он. – Стой!

Иначе, покалечу.

Отвечаю: в доску свой,

разве ты не видишь?

На луну пройти позволь,

где молчат на идиш.

Говорит: скажи пароль.

Я пароль не знаю

и гадаю: может, соль,

а может, гималаи?

Нет, не то, – сказало время.

И раздвинув пару стрел,

как амур большой гарема,

словно ножницами, темя

мне отрезало, пострел!

Я упал, себя не помня,

и очнулся на луне.

Вот так номер! Я не понял,

ведь время запретило мне.

Бог погладил моё чувство

и сказал: учи лося!

Ты, дурак, не верил в чудо,

вот оно случилося!

2

Время на часах стоит

и идёт по кругу.

У него усатый вид,

пульс – на всю округу.

Кто идёт? – он мне кричит.

Я ему на идиш:

это ты, дурак, идёшь,

я стою, как видишь.

Даже не стою, – лежу,

даже не дышу уж.

Походящий на лапшу,

я твой, время, ужин.

Разбросало ты меня

силой центробежною,

словно махоньких робят

на лугу на бешеном.

2001

Полюбил молодку дед.

Деду 80 лет,

он ещё не старый,

он ещё с гитарой.

Скушав парочку котлет

и наняв кабриолет,

он подъехал к дому,

где жила его истома.

Как приличный джентльмен,

ихний благородие

расчехлил свой инструмент

и завёл мелодию:

“Я с тобой едва знаком.

У меня на сердце ком,

в голове – бессонница.

Хотца познакомиться.

Выйди, выйди на балкон,

ну а лучше – ниже.

Дай мне руку с молоком,

я тебя не вижу.

Я ещё лихой старик,

полный скипидара.

Посмотри на мой парик,

оцени гитару.

Я куплю тебе монисто.

Выходи за гармониста.

Выйди, выйди за балкон.

Я пылаю, как дракон”.

Но дева не услышала сокола,

потому что жила высоко.

До 9-го этажа

не долетела его душа.

В старике от огорченья

встало красное теченье,

и, пеняя на судьбу,

он вернулся домой в гробу.

А всё бы вышло веселей,

проживай они в селе,

где дома не заносятся

и девки, как ангелы, над стариками не носятся.

2002

Осадок пыли

на моём полу.

Засада были

на моём балу.

Лежит, не тает

времени ковёр.

Мечта густая

больше не король.

Танцуйте, гости –