Комбат очнулся от своей мысли и потянулся за алюминиевой кружкой, стоящей на столе. Батя любил чай и пил его практически непрерывно. Кружка была пуста и он, чувствуя хлынувшую в душу досаду, крикнул: «Писарь! Опять у меня кружка пустая! Я тебя в строй поставлю! Ты у меня по горам до кровавых мозолей наскачешься!» Писарь, привыкший к таким угрозам невозмутимо подскочил к столу и наполнил кружку. Кузнецов закурил беломорину, глотнул горячий чай и откинулся спиной на стенку обшарпанного модуля, служившего одновременно штабом батальона и жильём. Взгляд упёрся в висящую с потолка на шнуре одинокую лампочку, и Батя с улыбкой вспомнил, как его бойцы притащили с рейда хрустальную люстру и долго уговаривали повесить её в штабе. Всё закончилось тем, что крюк, вбитый в хлипкое ДВП, не выдержал, и только что повешенная люстра рухнула на пол и разбилась.
–Ты, командир, чего такой весёлый?
В комнату ввалился капитан Прошин, начальник штаба батальона.
–Да вот, вспомнил, как мы хотели люстрой наш интерьер разнообразить. Ты подтяни начальника разведки. Давай подумаем вместе, как нам этого Магомеда извести. Я из-за него запарился на ковре у начальства стоять. Да и пацанов жалко. Такие потери из-за этого ирода.
Комбат проводил взглядом начальника штаба и вновь упёрся взглядом в карту. Только теперь мысли его не блуждали по Кабулу 1979 года, а получили вполне конкретное направление. В районе действия соединения работают несколько басмаческих банд, не имеющих единого командования и координационного центра. Идеи никакой они не преследовали. Одно стремление – грабёж. В принципе, хлопот с ними больших не было. В боевых выходах банды периодически уничтожались, на их месте возникали другие. Всё текло своим чередом и стало уже привычным. Да тут, если подумать, что ни аул, то своя банда. Придёшь в аул – смотрят честными глазами и на жизнь жалуются. Слезу прошибает, как они страдают от местных бандитов. А сами норовят за автомат и на «большую дорогу». Всё бы ничего, если бы не появилась в этих местах банда Магомеда. Эта банда появилась сравнительно недавно и отличалась особой жестокостью и изобретательностью. Их не столько интересовали трофеи и оружие, сколько они стремились к полному нашему уничтожению и каждой своей дерзкой вылазкой вселить в нас ужас. Они нападали на колонны, отдельные машины, блокпосты, стараясь захватить как можно больше пленных, трупы которых со следами жестоких пыток находили наши бойцы. Выловить эту банду стало делом чести для спецов. В ход пошло всё. Но банда оставалась неуловимой.
Эти несколько дней, первых на войне, совсем выбили Николая из сил. Организационные вопросы, формирование роты, приёмка с НЗ новых КамАЗов, их техническое обслуживание. Казалось, всё это никогда не кончится. Непривычным здесь было всё, от образа жизни до образа мыслей. Но самым неудобным для офицеров после своих воинских частей было достаточно вольное отношение к субординации, усугубляемое тем, что половина не носила на форме знаков различия. (Оказывается, при проведении боевых операций, или при возможном боестолкновении, знаки различия снимаются. Однако от постоянного сгибания и разгибания усики на звёздочках и на кокардах ломались, а ближайший военторг находится на большой земле. Вот и отличи офицера от прапорщика, а, порой и молодого офицера от солдата. Тут ещё притирка коллектива. Шутка ли: все, от прапорщика до последнего солдата, из разных частей и гарнизонов. Хорошо ещё, что зампотехом роты у него однополчанин, лейтенант Толик Мальцев. Толян ещё в части нравился Николаю своим неунывающим характером. А здесь за эти дни они очень крепко сдружились. Солдатам определили место под палаточный городок, а командному составу выделили два облезлых модуля. В первый же день своего пребывания в лагере война показала им своё звериное лицо. Солдаты устанавливали палатки под бестолковые команды командиров взводов, Коля с Толиком обустраивались в своём модуле, когда шум голосов прервал это занятие. Выскочив на улицу, офицеры увидели толпу военнослужащих, спешащих к КПП лагеря.
–Что случилось? – спрашивал каждого, кто попадался на пути Николай. Люди отмахивались и спешили мимо. Фантазия услужливо рисовала картины, одна страшнее другой.
–Сразу видно, что новенькие, – наконец откликнулся какой-то военный, – наши с боевого выхода возвращаются. С ближнего блокпоста передали. Сейчас подойдут.
Ребята, смешавшись с толпой, тоже стали глядеть на дорогу. Наконец вдали показалась колонна из трёх БТРов с людьми на броне.
–Не дай бог, убило кого, – произнёс один из встречающих с биноклем, – на передке первого БТРа что-то привязано.
Толпа замерла в тревожном ожидании. Колонна приближалась, и уже через несколько минут невооружённым глазом можно было увидеть что-то длинное, завёрнутое в брезент. Край брезента, плохо закреплённый, трепался по воздуху. Ворота КПП открылись, и боевые машины въехали на территорию лагеря. Толпа с тревожным гулом расступилась. На броне сидели усталые, чумазые солдаты. Сверху спрыгнул командир взвода и подошёл с докладом к высокому военному без знаков различия, видимо ротному.
–Кого? – оборвал доклад ротный.
–Смирнов, – так же коротко ответил командир взвода, – уже на выходе из боя. Сразу наповал. Даже не пикнул.
–Напишешь подробный рапорт. Схему приложишь. Занимайтесь, – глухо произнёс сразу осунувшийся ротный и, ссутулившись, как будто взвалив на себя непосильную ношу, пошёл прочь. И тут из толпы раздался вопль. Какой-то боец рванулся из толпы к машине, вцепился руками в окоченевшее тело и запричитал:
–Сёма! Что же ты? Да как же так? Что я тёте Вере скажу? Ты же мне как брат был! Гады! Стрелять их всех! Их давить надо! Всех давить! Что же это, Сёма? Как же ты так не уберёгся? Гады! Стрелять их!
Он рванул к ближайшему солдату и попытался сдёрнуть автомат с его плеча. На нём повисло несколько человек, но боец всё старался вырваться. Солдаты отвязали тело и понесли куда-то вглубь лагеря под стенания друга погибшего, который всё рвался то к Сёме, то мстить… Тело погибшего мерно покачивалось в такт шагам, а из-под отогнутого края брезента в небо глядели невидящие глаза молоденького солдатика. Его обескровленное лицо ещё долго стояло перед глазами.
Этот случай заставил Николая задуматься над тем, что в ближайшем будущем и ему со своим подразделением, возможно, придётся оказаться в бою. Здесь то он и вспомнил про Сашу Лошака, того самого офицера, с которым на аэродроме его познакомил Ринат. Санька с готовностью согласился быть консультантом. Вдвоём они быстро составили программу подготовки роты к боевым действиям, и Николай стал внедрять её в жизнь. Солдаты тренировались молча, недовольно сверкая глазами, а прапорщики почти открыто роптали, ссылаясь на другие роты, где люди спокойно готовили свои машины и отдыхали в свободное время. Коле и самому не очень улыбалось всё своё свободное время убивать на эту подготовку, но лицо убитого солдата постоянно стояло перед глазами, а впереди был первый рейс через раздираемую кровавой междоусобицей страну, и очень хотелось жить самому и сохранить жизнь своим солдатам. Санька часто забегал в модуль к ребятам и. рассказывая о боях, в которых ему приходилось участвовать, практически передавал им свой опыт. Рассказывал Лошак о зверствах духов. В этих краях жестокость по отношению к врагам исторически являлась вполне нормальным явлениям. Во время первых рассказов Саши, Коле казалась ужасной та ответная жестокость со стороны наших солдат. Однако потом он начинал понимать, что, находя своих друзей истерзанными, со следами жестоких пыток и издевательств, солдаты просто не могли не ожесточиться душой. И эта эфемерная идея урегулирования межнациональной розни уже после первых потерь перерастает в реальное оправдание своей войны с духами: «кровь за кровь». Естественно, Николай совершенно не был готов сейчас идти и резать всех подвернувшихся под руку «духов». Он понимал солдат умом. Но душа всё равно протестовала.
–Ничего, – усмехнулся на это Санька, – это до первой потери. Как своего будешь по кускам собирать, так и сердцем поймёшь. Вы, вот, наших спецназовцев за жестокость осуждаете. Не отпирайся, Коля, осуждаешь. Недавно ты такой обличительной речью разразился, мол, не надо уподобляться этим зверям. Так, мол, недолго и самим в зверей превратиться. А вы знаете, что наши спецы чуть ли не в каждом рейде на трупы наших натыкаются. И видят, через какие мучения им приходится пройти перед смертью. Бывает, с рейдов в мешках куски пацанов приносят, чтобы, хоть похоронить по-человечески. Тут озвереешь. Мы ведь тоже, когда часть наша в Баку в осаде была, на лучшее надеялись. Ремни варили от голода, а надеялись. И когда с боем прорывались, стреляли не на поражение, а в воздух, больше для острастки, чтобы под гусеницы не лезли. Только когда по нам огонь открыли, мы в бой вступили. А когда здесь лагерем встали, знаете, сколько атак выдержали! Стольких ребят потеряли, пока не закрепились и пока нас не усилили танками и артиллерией. Самим жрать нечего было, а с местными последним куском хлеба делились. Не понимали тогда, откуда опасность ждать надо. Он тебе в лицо улыбается. А отвернешься – он тебе очередь в спину. У нас на четвёртом блокпосте часовой ночью заснул, так они весь взвод шомполом в ухо… По ночи их головы в лагерь забросали. Меня мои бойцы спрашивают: «Зачем мы здесь? За что воюем?» А я им ответить не могу. Несу что-то про помощь местному населению и долг перед Родиной. Какая к чёрту помощь. Им наша помощь даром не нужна. Мы этому населению землю делить мешаем. А про Родину, это отдельный анекдот. Вы видели, чем нас кормят? Мои бойцы недавно в наряде по столовой стояли. Так вот они мне показали тушу говядины со штампом 1937 года! Вы представляете, сколько раз она в хранилищах замораживалась и размораживалась! Ни вкуса, ни запаха. А махорка – одни палки. Хочешь – кури, хочешь – печку топи. Я про хлеб уже и говорить не хочу. Ребята на блокпостах уже давно сами себе хлеб пекут. Кто кому чего должен: мы Родине, или она нам – это ещё посмотреть надо. Мы здесь не нужны совсем. Все наши потери – бесполезная трата генофонда. Гибнут простые парни, которым ещё семьи создавать и детей производить на свет. А если уж так нужна эта земля нашему СССР, так пусть наших начальничков заменят на толковых командиров и замутят войсковую операцию масштаба республики, а не эти судорожные телодвижения. Ведь нас одной рукой с поводка спускают, другой – на строгий ошейник сажают. Наши начальнички боятся всего, а больше – потерять свои генеральские погоны.
