На это полицейский возразил, что Алисия обманывает всех. Как же она не красавица, если профессия у неё для красавиц? Фотомодели некрасивыми не бывают. А она, Алисия Зингер – фотомодель. На что барышня за словом в карман не полезла и выдала: «Это недоразумение!»

Что было сущей правдой!

…Алисия Зингер родилась на Урале в маленьком посёлке Свердловской области, где жили сосланные в войну обрусевшие немцы. Звалась она тогда просто Алисой. Несмотря на то, то её фамилия имела много общего с фамилией еврея, создавшего шедевральный предмет – «Зингер», и чёрные глаза явно отрицали истинно арийское происхождение, никаких других кровей, кроме немецких, в их родовой ветке не наблюдалось. И в школе её, как других «немчат», дразнили «Немец-перец-колбаса», иногда Евой Браун. Алиса не знала, кто такая Ева, поэтому её нервы сохранялись. Огорчение доставляла злополучная машинка. Ну, да, марки «Зингер», которая имелась почти в каждом доме. «Эй, Зингер, иди чини «Зингер»! Или. «У нас вчера «Зингер чебурахнулась кверху задницей, ха-ха-ха!»

Когда Алиса пожаловалась на это отцу, он только рукой махнул: «Не Гитлер, и ладно».

Семейство Зингер считалось зажиточным. Один дом чего стоит! Двухэтажный красавец, просторный, украшенный разными плотницкими штучками. Во дворе – бравенькая летняя кухня, кирпичный гараж, здоровенный конюшня, скважина своя и колодец, а на задах, за огородом – баня. А хозяйство какое! Бык, три свиньи, коза Дарья, гусь Дурак.

Гусям имена давать не принято. Но однажды, когда этого гусака только купили и принесли домой, отец Алисы Михаил Петрович с размахом отметил полезное приобретение и, начав на радостях обниматься с гусаком, никак не мог от того отделаться. «Уйди, дурак! Да чего ты, дурак?» – только и слышалось во дворе. А на следующий день оказалось, что гусь приходит в неописуемый восторг от слова «дурак» и бежит на всех парусах к тому, кто его произнёс.

Настоящим дураком в зингеровском зверинце был бык Лёха. Просто идиот рогатый! Алиса страсть, как боялась Лёху! Тот никого не признавал, выбежит из своего загона из конюшни – хоть караул кричи! Всех готов потоптать.

Однажды Алиса подоила Дашку и пошла с бидоном в дом. А Лёха как выскочит! Алиса бидон на землю, а сама – на крышу гаража. Лёха от такого пируэта ещё больше взбеленился: квадратную голову наклонил, глаза выпучил, потом в конюшню залетел и всю проводку с мясом выдрал. Алиса на крыше сидит, трясётся, все ноги в молоке. А Лёха, довольный, беснуется по двору. Дома никого, а значит, беснуйся, сколько хочешь. Лёха порядком потоптал огород, потом в малину ринулся. Редкий сволочной зверь!

Сидит Алиса, пригорюнилась. Ну, хоть бы кто на их улице показался! Смотрит, идёт кто-то. Обрадовалась! Мужчина. Да, Лёха мужиков побаивался. «Дядя Игнат, – запищала Алиса, – дядя Игнат Краузе! На помощь!»

Дядя Игнат быстро оценил обстановку, быстрым и деловым шагом зашёл на зингеровский двор и рявкнул со вкусом: «Фу!» Лёха любезно повернул голову в сторону камикадзе, озадачился немного, раздумывая о своём, о бычьем. Дядя Игнат несколько растерялся и даже испугался: что задумал странный злобный зверь? «А ну, сукин сын! – рявкнул что есть мочи дядя Игнат. – На место, гад ползучий, придурок жирный!»

На «жирный» Лёха обиделся и, встав на дыбы, ринулся на дядю Игната. Тот не захотел стать тореадором и успел убежать и закрыться в конюшне.

Выручила всех Алисина бабушка Берта Тимофеевна, папина мама. «Эт-т-то что ещё? – грозно спросила она, едва переступив порог своей усадьбы, нахмурила брови, руки в боки. – Я тебе покажу, чертяка, кто здесь хозяин!» Лёху вмиг проняло бабушкино увещевание, он напоследок тряхнул головой, затем облегчённо вздохнул и лёг на пузо.

А через неделю в районной газете появилась фотография, где Алиса была снята крупным планом, сидящая на крыше гаража, с задранным подолом, а внизу виднелась крохотная фигурка Лёхи, мирно лежащим на земле. Под фотографией виднелась надпись: «Какие опасности подстерегают людей в Сосновке? Этой девочке всего четырнадцать лет, но она едва не погибла на территории собственного дома».

Хохоту в себе, казалось, не будет конца. Алиса от пережитого позора не могла выйти из дома. И трудно сказать, чего она стыдилась больше, задранного подола или самой «быковой» ситуации, или того, что ей только-только исполнилось пятнадцать, а выглядит она младше?

– Эх! – укорила её сестра Кира. – Хоть бы прикрылась на крыше-то. Перед всем селом голышом. Тьфу!

И правильно сказала, в точку. Несмываемый позор!

И Алиса решила уйти. Куда глаза глядят! Пусть потом ищут её. Она им: «Я плохая? Живите без меня!» Пусть потом уговаривают остаться, пусть ещё прощения у неё, непутёвой, попросят. А она всё равно уйдёт! И никто её не остановит.

У них пятеро детей в семье, она средняя, две тёти, две бабушки, дядька, кока, мамка с папкой. И все тычут – срам!

Уйти Алиса решила ночью, когда всё село дружно стихнет и засопит носом на разные лады. Собрала в пакет нехитрые вещички, сунула старенькие сланцы, запахнулась в ветровку и стала пробираться к входной двери, судорожно обдумывая планы на будущее. Переночевать можно будет у Людки-Мотоциклистки, а утром… Денег на билет хватит до районного центра, а там… Там незнамо-неведомо. Нужно что-то придумать.

– Ты куда? – вдруг запищал младший братик Рудик.

– На сеновал, спи! – цыкнула на него Алиса.

– А зачем? – не унимался Рудик.

– Спи, тебе говорят! – пригрозила ему Алиса.

А Рудик давай голосить:

– Бабушка Гизела! Бабушка Гизела!

Алиса показала ему кулак, но поздно. На верхотуре, втором этаже, скрипнули половицы, послышалась размеренная немецкая речь, и через минуту нижний этаж дома откликнулся на тяжёлую старческую поступь.

– Alles istin ordnung, бабушка Гизела, – поспешила заверить её Алиса.

Бабушка Гизела была мамина мама. Она не отличалась таким крутым нравом, как Берта Тимофеевна, папина мама, но что касается вопросов нравственности – являла собой саму вселенскую строгость.

Бабушка Гизела кивком приказала Алисе следовать за ней. И Алиса беспрекословно повиновалась.

Они поднялись наверх, в бабушкину комнату с таким низким потолком, что нормально во весь рост и не встанешь. На никелированной кровати, покрытой мудрёным лоскутным одеялом лежала подушка – бесценное Гизеловское сокровище. «Чистое золото!» – с гордостью говорила про подушку бабушка Гизела. Под золотом подразумевался лебяжий пух, скрытый под толстыми непробиваемыми наволочками.

Когда-то подушка являлась частью огромной пуховой перины. «Моё приданое!» – хвасталась бабушка. Но поредели гизеловские волосики, и вместе с ними поредело гизеловское приданое, ссохшееся до размеров жиденького квадрата.

Рядом с кроватью стоял сундук, очень смахивающий в темноте на гробик.

Бабушка чиркнула спичку и зажгла керосиновую лампу. Алиса поморщилась: «Зачем вообще нужно электричество, если на нём нужно постоянно экономить?» А керосин смердит. Ну, и запашок!

– Щас! – сказала бабушка и открыла крышку «гробика».

Никогда, никогда Алису не интересовала требуха, спрятанная в сундуке, о которой, конечно, все члены семьи были прекрасно осведомлены. Бабушка Гизела отличалась редкой старомодностью, над которой хотелось бы улыбнуться, даже посмеяться, да нельзя. Стоит только немного коснуться бабушкиного детства, полного лишений, бабушкиной голодной юности, и сразу всё становилось понятным. Разве забудешь, как их, русских немцев, везли на Урал? Как арестантов, чуть ли не как предателей. Они даже из вещей толком ничего взять не успели, лишь самое необходимое. И пока ехали, голодали, голодали, голодали. Вот вам и депортация! А когда приехали на новое место? Ни кола ни двора. У всех дистрофия. Лекарств нет. Денег нет. Как выжили? Чудо. Но люди помогали! Кто чем. Бывало, от своих детей отрывали, а им приносили. Свёклу, капусту. Аж по кочану через день! И картошку гнилую разрешали собирать на колхозном поле. Лепёшки из такой картошки получались резиновыми, чуть тошнотворными. Но тогда лепёшки казались слаще мёда! Отца Гизелы как изменника родины арестовали, как и многих тогда, по сфабрикованному делу в тридцать восьмом, из тюрьмы он уже не вышел. У матери на руках осталось четверо, Гизела младшая. На Урал приехали, жили в съёмной комнатке в бараке. Потом разрешили в заброшенную баньку перебраться. Старший Гизелин брат проявил свои плотницкие таланты. И полати сколотил, и пристрой сделал. А потом даже печку переложил. Зажили! В тесноте, да не в обиде. Хоть за жильё платить не надо. Потихоньку хозяйством стали обзаводиться. Скотинка появилась: коза, кабанчик. Налог обязательный всегда платили: молоко сдавали по несколько литров, шерсть (не сдашь – посадят), вот какое время было, лютее лютых! А они, несчастные русские немцы, выстояли! Трудом, терпением и знаменитой немецкой аккуратностью взяли.