Итак, Аверченко не был в течение большей части своей жизни «севастопольским писателем».
Однако он стал таковым.
И произошло это в тот момент, когда Севастополь оказался для него практически единственным кусочком земли, не захваченным большевиками. Более того, в этот жизненный момент, названный Аверченко «врангелевским сидением»[9], он из, скорее, космополитичного представителя столичной литературной богемы, превратился в севастопольца «по духу» – патриота севастопольской земли, практически в прямом смысле слова в эту землю вгрызавшегося до самого последнего момента, и впервые в жизни (в том числе – впервые в союзе с властью) использовавшего весь свой талант не «ради смеха», а для того, чтобы Севастополь остался «русским».
В. Миленко приводит такие слова Аверченко примерно ноября 1919 года, сказанные им в разговоре с известным «богемным» певцом Александром Вертинским:
«Я знаю в этом городе каждый камень… в детстве я недоумевал, как можно жить в Севастополе, когда существуют Филиппинские острова, южный берег Африки, пограничные города Мексики, мыс Доброй Надежды, реки Оранжевая, Амазонка, Миссисипи и Замбези? Всё мечтал удрать отсюда в Америку… Потом в Питере нет-нет да и вспоминал родину, когда писал детские рассказы. Как только сяду за этакий рассказец, так сразу передо мной возникают Хрустальная бухта, наша Ремесленная канава, мать, отец, сёстры… А теперь я счастлив, что я здесь. Вся моя большая родина – Россия – сжалась до размеров Севастополя. Мог ли я даже подумать, что мой маленький, тихий, скромный город волею судьбы и Божьим попущением станет столицей когда-то огромного Русского государства…»[10].
Аверченко эвакуировался из Севастополя на одном из последних врангелевских кораблей, 13 ноября 1920 года, поэтому предстоящее в ноябре 2020 года 100-летие «русского исхода» – важная дата, в том числе и для того, чтобы отдать дань памяти писателю.
* * *
«Дюжина ножей в спину революции» – самая известная сегодня книга Аверченко, в основном по причине того, что парижское издание этого сборника памфлетов 1921 года вызвала язвительный отклик Ленина в газете «Правда» от 22 ноября того же года. Аверченко к этому времени ровно год как находился в эмиграции, в Константинополе.
В действительности, парижское издание было вторым – впервые этот сборник был издан летом 1920 года в Симферополе.
Однако важно другое. Согласно сведениям, недавно введенным в научный оборот, сам сборник был заказан штабом Добровольческой армии Петра Врангеля, а тираж был направлен в войска «для поддержания их боеспособности»[11]. Впрочем, вошли в этот сборник в основном более ранние и уже опубликованные в севастопольских и симферопольских газетах фельетоны писателя.
Газета «Юг России», с марта 1920 года редактировавшаяся, по сути, Аверченко (формальным издателем был его зять; до февраля 1920 года газета называлась «Юг», и Аверченко там был ведущим фельетонистом), также выходила при штабе действующей армии и была, по сути, проправительственным изданием. В этой газете Аверченко помещал в том числе призывы к сбору средств для Добровольческой армии[12], например, такие:
«Граждане! Сегодня, в день основания Добровольческой армии, мы безвозмездно отдаём свой труд в пользу героической Добровольческой армии. Театр Морского собрания весь чистый сбор отдаёт в пользу Добровольческой армии. Театр Зимнего городского собрания – тоже…»[13].
Литератор Б. Неандер вспоминал:
«В Крыму, при Врангеле мне пришлось довольно близко сойтись с покойным Аркадием Тимофеевичем… и даже вместе работать при управлении Генерального штаба, по заказам которого он писал отличные юмористические прокламации, распространяемые в Красной армии»[14].
Итак, «врангелевское сидение» Аверченко в Севастополе состояло, среди прочего, в активном сотрудничестве писателя с «белым» правительством, и надо хорошо знать его предыдущую биографию, чтобы понимать, насколько это было для него нетипично – конструктивное взаимодействие с власть предержащими.
Поскольку всю предшествующую жизнь Аверченко как писатель занимался высмеиванием власти.
Два крупных дореволюционных издания, редактором которых был Аверченко – «Сатирикон», а потом и «Новый Сатирикон» – только позиционировали себя как «аполитичные» издания, направленные на «исправление нравов» обывателей. В действительности, в них присутствовали довольно четкие политические интонации.
Исследовательница Е. А. Дьякова отмечает:
«Как правило, номер “Сатирикона” еженедельно открывался его (Аверченко) политическим фельетоном. Объекты иронии Аверченко – Первая Госдума, А. И. Гучков, октябристы, В. М. Пуришкевич и доктор Дубровин, Союз русского народа, Новое время, А. С. Суворин и М. О. Меньшиков, Вехи и П. Б. Струве… Юмор автора в этих текстах отнюдь не безмятежен: в рассказе “Кошмар” (1908) депутата Думы собираются съесть его избиратели-крестьяне, умильно восклицая при этом “Кормилец ты наш!” Эпиграф к рассказу – газетное сообщение о случаях каннибализма в голодающей Пермской губернии – превращает политический бурлеск Аверченко в трагический гротеск, весьма далекий от жанра развлекательной юмористики»[15].
«Сатирикон» – первый журнал, прославивший Аверченко – возник в 1908 году, в период так называемой «столыпинской реакции», и его постоянным лейтмотивом было нарушение действующей властью положений Манифеста 17 октября 1905 года, отступление от «конституционных прав и свобод», дарованных императором в тот революционный год. Политический облик журнала был явно «антистолыпинским», начиная от насмешек по поводу «галстуков» («столыпинскими галстуками» называли чрезвычайные суды, осуждавшие революционеров на казнь в 1906–1908 годах) и аграрной реформы, заканчивая ерничаньем по поводу убийства самого П. А. Столыпина, на каковое событие «Сатирикон» отреагировал «провокаторским» номером с большим пауком на обложке, как бы прозрачно намекая, что премьер-министр пал жертвой выращенной им же провокации[16].
В полную же мощь обще-критическая позиция Аверченко по отношению к власти проявилась в Февральской революции.
В марте 1917 года журнал «Новый Сатирикон» опубликовал текст отречения Николая II от престола с подписью Аверченко – «Прочел с удовольствием». Употребление формулировки, которой обычно пользовались русские императоры, не только отражает критическое отношение к фигуре конкретного монарха – здесь Аверченко не был уникален, Николай II на момент своего отречения был предельно непопулярен в обществе, и даже явные «монархисты» (как Л. А. Тихомиров) если не обрадовались приходу Временного правительства, то признали его неизбежность – но и показывает отсутствие какого-либо пиетета Аверченко перед императорской властью, государственной системой, да и в целом – «старой Россией».
В апреле 1917 года Аверченко писал в очередном фельетоне:
«Около двух десятков лет правила нами, умными, свободными людьми, эта мещанская скучная чета… Кто допустил? И все молчали, терпели и даже распевали иногда во все горло “Боже царя храни”. Кто допустил это безобразие и всероссийскую насмешку над нами? Кто допустил? Ай-я-яй… Мне каким-то задним числом страшно, что Николай Александрович, сидя на троне, был не настоящим императором всея Руси, а самым обыкновенным человеком, вот таким, как мы с вами… Может быть, его идеал играть в винт по сотой, разводить в саду на даче цветочки и, приехав с дачи на службу в Петроград (он должен служить помощником столоначальника в департаменте), пойти вечером на Невский, найти там ночную фею и пригласить ее куда-нибудь на Караванную, изменить боязливо и робко своей сварливой и властной, но увядшей уже от забот и возни с детишками жене. Может быть, он – бывший царь этот – по характеру и всему складу своему – вот именно такой человек!… Позвольте! Да в чем же дело? Как же допустили этого Николая Александровича Перетыкина (не будь у него фамилия Романов – было бы что-нибудь в роде этого), как же допустили его ходить в горностаевой мантии и давать царствующим особам и послам аудиенции… И мы тоже хороши! Сосульку, тряпку принять за государственного человека!»[17].
