Однажды в мой кабинет робко постучался и вошел скромный молодой человек с бородой-мочалкой и огромным туго набитым портфелем из кожзаменителя.

– Вы будете главным редактором? – тихо спросил он.

– Да, – ответил я. – Но однако, сначала надо…

– Я уже там был, – ответил молодой человек и скромно кашлянул в бородку-мочалку.

– Тогда пройдите… в…

– И там я уже был. Я везде был.

Молодой человек присел на краешек стула в дальнем углу и уставился на меня преданными собачьими глазами.

Я подписывал рукописи, некоторые бросал в корзину, отвечал на звонки, распекал сотрудников, ел бутерброды с колбасой и совсем уже забыл про молодого человека с портфелем из кожзаменителя, как вдруг к вечеру мой взгляд, привычно скользнув по часам на стене, затем по инерции с часов – на кадку с пальмой, зафиксировался на некоем темном образовании в дальнем углу. Это был тот самый молодой человек.

– Так вы еще не ушли? – удивился я.

– Я хотел попросить вас, но только боюсь быть слишком навязчивым…

Я с тоской посмотрел на его огромный портфель.

– Вы написали роман? Так это вам надо…

– Нет, нет, что вы! – испуганно воскликнул молодой человек. – Я вообще ничего не пишу, даже писем. А вы, наверно, подумали, что я графоман?

– Ну что вы… – пробормотал я, кривя душой. – У вас там мемуары?

– Вы имеете в виду мой портфель? – молодой человек ткнул локтем в бок портфеля и тот испуганно звякнул. – Нет, это я ужин семье несу. Батон, знаете, колбасу, кефир, селедку. Селедка баночного посола попалась. Прямо недалеко тут от вас, в рыбном, на углу. Может быть, вам надо? Я могу отдать одну, я себе пять штук купил. Наша семья вся любит селедку. Хотите?

– Нет! – ответил я быстро и решительно. – Я не люблю селедку!

Молодой человек сконфузился:

– Может быть, вы думаете, я взяткодатель? Хочу пристроить свой рассказ?

Я горячо запротестовал. Молодой человек улыбнулся:

– Это хорошо, что вы не подумали так. Я, знаете ли, люблю делать подарки, а понимают это не совсем правильно… Я рад, что вы правильно меня поняли… На Тверском бульваре сегодня горячие пирожки выбросили. С капустой. Вы любите пирожки с капустой?

– Да, – неосторожно вырвалось у меня. Я действительно обожал пирожки с капустой.

– Вот… тогда… пожалуйста… – молодой человек залился краской и выложил завернутые в промасленную бумагу, похожую на картон, которым застилают полы во время ремонта, пирожки. – Ешьте, пожалуйста…

Я машинально развернул сверток и увидел два пухлых, румяных, источающих запах жареной капусты пирожка. Не знаю уж как это получилось, но я в два укуса проглотил пирожок, а второй машинально завернул в тот же картон и сунул в стол.

– Сыну отнесу, – зачем-то сказал я. Это совсем уж было глупо.

– Мой тоже любит, – сказал человек с бородкой. Нам обоим было как-то неловко.

– Так того… может, у вас есть рассказы, а вы просто стесняетесь… Я могу прочитать… В виде исключения, конечно… У нас есть, правда, специальные литературные консультанты…

– Что вы! Что вы! – замотал человек бородой-мочалкой. – Я же вам сказал – не пишу ничего! Даже стихов в детстве не писал.

– Так чем тогда обязан?..

– Я хотел с вами поговорить. Я давно уже мечтаю с вами поговорить. Я был во многих местах, но, по-моему, только вы…

– Слушаю вас, – сказал я обреченно. Теперь я понял, с кем имею дело. Этот человек был тихий изобретатель вечного двигателя. Такого не выгонишь, на него не накричишь… Его надо просто выслушать. Сидеть и слушать хоть всю ночь, иначе он придет на следующий день. И на следующий. И опять. Пока самому не надоест.

Между тем человек с трудом приподнял свой портфель и передвинулся ко мне на два стула ближе.

– Видите ли, в чем дело. Я внимательно читаю вашу газету. Как говорится, от корки и до корки. Все. Понимаете – все! Я и другие издания читаю, но именно ваша вызывает у меня наибольшее удивление.

– Вот как?

Признаться, я не предполагал, что разговор пойдет в этой плоскости.

– Да! Больше всего меня поражают очерки. Как вы их пишете? Почему начинаете то так, то этак, то середина у вас оказывается в конце, а конец залазит в середину. Зачем вы так делаете? Я ничего не понимаю. Ведь есть же теория очерка, есть классические образцы, есть мастера. Есть законы жанра, наконец! Вы это специально делаете?

Молодой человек придвинулся ко мне еще на два стула и заглянул в лицо:

– Если специально, то вы издеваетесь над жанром! Вас просто надо снять с работы. Если вы делаете это не нарочно, так сказать, не ведаете, что творите, то вам надо учиться. Учиться серьезно, профессионально. Ответьте мне! Только честно! Не виляйте!

– Мы просто хотим, как лучше, – пробормотал я.

– Как лучше? – ахнул молодой человек. – Неужели вы правда так считаете? Вот взять, например, лично ваш последний очерк. Ведь в нем пять колонок описания природы и только двадцать три строки о самом герое!

– Так мой герой ведь лесник… – начал я и вдруг осекся. Неожиданная мысль пришла мне в голову. А не пригласить ли этого чудака к нам на месячную летучку. Так сказать, неожиданный взгляд со стороны на все, нами написанное. Парень эрудированный, теоретически подкован, может, и скажет что дельное.

Я высказал свою мысль вслух, и парень с бородкой-мочалкой охотно согласился. Мы расстались по-дружески, и он, довольный, уволок наконец свой объемистый семейный портфель.

В назначенный день люди собрались на летучку, я и думать забыл о своем знакомом, сделал небольшой доклад по вышедшим номерам и вдруг увидел его. Сидит в уголке в обнимку со своим опять огромным портфелем, бородку-мочалку пощипывает и внимательно так меня слушает.

Ну, после доклада, как это и положено, развернулись страсти. Кричат, ругают, хвалят, восторгаются, проклинают. В общем, как всегда. Только тот, с портфелем, молчит. Ну, когда перекипели все, я и говорю:

– Товарищи, тут вот к нам читатель пришел. Интересно послушать его мнение. Пожалуйста, молодой человек.

Человек с бородкой встал, помолчал, потом хлопнул себя по кудрявой голове и воскликнул:

– Или я нормальный, а вы все сумасшедшие и вам надо серьезно лечиться, или я сумасшедший и мне надо серьезно лечиться, а вы все нормальные. Ведь вы хвалите то, что плохо, и ругаете то, что хорошо!

Что тут началось! Боже мой! Гвалт, вопли! Но парень не сдается, отстаивает свою точку зрения. Оказался он действительно хорошо подкован в вопросах теории, крыл цитатами из классиков, подводил теоретическую базу, строил прочную цепь логических доказательств.

И тут родилась идея. А не взять ли его нам в штат редакции? У нас есть должность – называется «свежая голова», то есть человек, который весь день отдыхает, а потом на свежую голову читает целиком номер, вылавливает ошибки. Не сделать ли антипод «свежей головы», так сказать, «затуманенную голову»? Пусть она копается в номере своими логическими звеньями, может, что и выкопает.

И мы зачислили парня с бородкой в штат. Взялся он за дело горячо. Ругал нас ужасно, обзывал сумасшедшими, но иногда из его набитой теорией головы мы что-нибудь вылавливали для себя, какую-нибудь шальную идею. Поэтому и держали. Звали его Аликом. Вскоре освободилась должность заведующего отделом, подходящей кандидатуры не оказалось, в кабинет пока посадили Алика. А потом как-то привыкли. Сидит в кабинете заведующего, и пусть сидит. Сумасшедшие мы, так сумасшедшие… Газета-то все равно выходит.

Вскоре я перешел на другую работу, потом вышел на пенсию, занялся литературой. Пробую писать рассказы и ношу их в свою бывшую газету. Редактором там сейчас Алик. Видно, зашел как-то в редакторский кабинет случайно, да и привыкли к нему. Пусть себе сидит. Газета-то все равно выходит. Конечно, растолстел, полысел, приобрел бас, но остался прежним.

– Или ты нормальный, а я сумасшедший, и мне надо серьезно лечиться, или ты сумасшедший, а я нормальный, и тебе надо серьезно лечиться, – говорит «затуманенная голова», прочитав мою рукопись. – Где логика? Где законы жанра? Почему у тебя нет завязки, кульминации и развязки? Ты что, бредишь?