– Никита! – боярин поманил его рукой.

Никита подошел.

– Иди за мной.

Боярин кивнул в сторону лестницы, повернулся и, не глядя по сторонам, пошел к дому. Никита постоял какое-то мгновение и отправился следом. Оглянувшись, он увидел, как Прошка помогает княжичам вылезти из саней, как дворовые уводят лошадей, как возница распрягает свою пару гнедых. Боярин уже поднимался по ступеням, и Никита прибавил шагу.

Наверху, за открытой дверью ждал еще один дворовый. Пройдя внутрь, вслед за окольничим, Никита очутился в небольшой горенке без окон, тускло освещенной парой сальных свечей, укрепленных в бревенчатой стене. Боярин скинул шубу, которую дворовый тут же подхватил, и кивнул на Никитин зипун:

– Снимай, у меня натоплено.

Никита помотал головой.

– Снимай, сопреешь! – с укоризной бросил боярин.

Никита стянул с головы шапку и снял руковицы, но зипун не тронул. Боярин в сердцах пожал плечами:

– Ну, как знаешь. Пошли.

Они прошли в конец горенки, и боярин толкнул рукой другую дверь:

– Заходи.

За дверью оказалась просторная, ярко освещенная свечами и масляными лампадами горница. Наложив на себя крестное знамение и поклонившись иконе Спаса в красном углу, боярин в три шага пересек комнату, плюхнулся на скамью у стола, шумно выдохнул:

– Ух! Добрались! Что стоишь? Садись! Эй, Акимка!

В дверь проснулось подобострастное лицо давешнего дворового.

– Долго мне еще дожидаться ужина?

Дворовый тут же исчез.

– Бездельники! – проворчал боярин. – Вот и надейся потом на таких.

Тут он словно заметил Никиту:

– А ты долго стоять собираешься, а? А ну-ка, давай сюда, – боярин постучал ладонью по скамье рядом с собой. – У меня к тебе разговор. Времени мало, садись. Пока ужин несут, мы с тобой все и порешим.

Голос боярина Федора был подозрительно мягким, почти приветливым. Словно говорил он не с мальчишкой, который годился ему в сыновья, а с ровней. Никита настороженно молчал и не двигался с места.

– Никак обиделся? – боярин изумленно поднял брови. – Ты это брось, – добавил он строго, – Раз приволок тебя сюда, значит была нужда. Ишь, какая птица, норов вздумал показывать. Садись рядом, кому говорю.

Боярин грозно повел бровями. Ладно, будь по твоему. Никита перекрестился на икону Спаса, поклонился ей легким кивком, подошел к скамье, присел, поднял глаза на окольничего.

– А теперь слушай, – боярин Федор хлопнул себя руками по бедрам, кивнул головой, – Слушай и мотай на ус. Плохи наши дела, Никита. – боярин замолчал, выждал, окинув Никиту испытывающим взглядом. – Сам все видел, не маленький, понял уже, наверное. Шемяка закусил удила. Правду говорят, сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Вот и дождались. Василий-то Васильевич, князюшка наш великий, калачик наш тертый, тоже хорош: кто ж в наше-то время на крестное целование надеется, эх… – боярин вздохнул, мотнул головой. – Ну, да ладно. Не про то я хотел с тобой говорить. Шемяка теперь на Москве сел, великого князя под утро к нему привезут. И чует мое сердце, не простит он ему ни отца своего Юрия, ни брата Василия Косого. А там и нам всем несдобровать – ни мне, – боярин заглянул Никите в глаза, – ни отцу твоему, боярину Семену. Да ты слушаешь ли?

Никита кивнул. Он и вправду задумался о своем, представил, как Шемякины люди являются на двор к боярину Семену, хватают его, волокут в поруб…

– Понял, чего хочу от тебя?

Никита удивленно скривил губу и в растерянности приподнял плечи.

Боярин раздраженно выдохнул:

– Сейчас замятня пойдет, Шемяка людишек шерстить начнет, бояре кинутся кто куда, а о великом-то князе никто и не вспомнит. А ведь его вызволять надо. Не станет его – Шемяка и нас, Ховриных, и вас, Плещеевых, под корень срубит! – Боярин снова замолчал и снова пристально посмотрел на Никиту, глазами словно спрашивая «Ну, теперь-то понял?».

«Погоди, погоди… – начал соображать Никита, – «вас, Плещеевых, под корень срубит», «вызволять»… Неужели он это про меня? Вызволять великого князя… Это я что ли должен вызволять?..» Никита аж рот раскрыл от неожиданности. Может окольничий тронулся умом? Да нет, скорее всего, Никита просто ослышался.

Боярин раздраженно покачал головой:

– А ты мне смышленей показался, Никита Семенов сын Плещеев. Неужели не ясно? На Москву тебе надо ехать, к верному человеку, да передать ему от меня что делать, чтобы князя Василия у Шемяки отбить!

Глаза у окольничего горели такой радостью, словно князь Василий уже был на свободе. И взгляд, и голос его, как и тогда, в Троице, не допускали никаких возражений. Никита потупил взор. Вдруг руки боярина Федора схватили его за плечи, встряхнули, заставляя поднять глаза. Боярин жарко заговорил:

– Пойми ты, моих людишек на Москве в лицо знают, да и самому мне туда путь пока заказан. А ты человек неприметный. Вот видишь, даже я тебя у отца твоего ни разу не видел. Так что на тебя и внимания никто не обратит. В твоем зипуне да в валенках сойдешь за дворового («Сойдешь! Я и есть дворовый!» –промелькнуло у Никиты.) Пойдешь прямиком на двор к Федоту. Это Шемякин ключник, человек мой верный, у него двор за Неглинной, у Воскресенского мостка. Скажешь ему, чтобы нашел татарского десятника Едигея – он в Кадашах стоит, у Татарской слободы – да чтоб Едигей собрал свой отряд и той же ночью явился на Шемякин двор. Федот ему ворота откроет, да все устроит, чтобы из Кремля выбраться. Пускай налетят на поруб и вызволят великого князя. Если внезапно налетят, Шемяка и опомниться не успеет. Федот за службу пусть посулит Едигею сто рублей из княжеской казны. Деньги немалые, да князь Василий не поскупится. А великого князя пускай отвезут к Ряполовскому. Я их там с княжичами поджидать буду, – крепкие руки еще раз встряхнули Никиту. – Да ведь тебя мне сам Бог послал, слышишь? Ведь я уж думал – все, опоздал. Когда в Троицу погонял, чуял – не успею. Узнал поздно, да чудом. Завид, пес поганый, на прощанье сболтнул, когда я его вчера со двора гнал. Слыхал, как он сегодня хоробрился: будем, мол, мы, Лыковы, в силе! – боярин на мгновение напряг скулы, потом продолжал, – Я уж и надежду потерял, а тут – ты! Боярина Семена сын! Кому же как не тебе князю великому помочь?

Дверь тихонько скрипнула, приоткрылась, и в щель просунулась голова дворового. И Никита, и боярин обернулись как по приказу и тупо на него уставились. По глазам дворового было видно, что он слишком поздно сообразил, как он не вовремя.

– П-подавать? – выдавил он.

– Пошел вон! – прорычал окольничий.

Голова мгновенно исчезла. В комнате воцарилась тишина. Казалось, будто на раскаленную каменку плеснули ледяной воды. В следующее мгновение боярин Федор и Никита снова как по приказу обернулись друг на другу. Боярин Федор насупился, смотрел исподлобья, словно не на Никиту, а куда-то сквозь него. Его руки все крепче сжимали Никитины плечи. Никита дернулся, руки боярина соскользнули, боярин чуть отпрянул, очнулся.

– Значит, так, – сказал он, еще раз хлопнув себя по коленям, – сейчас поешь и иди спать. Завтра с зарей поедешь. В Троице возьмешь свежих лошадей. Денег возьмешь пять рублей. Если свежих лошадей под Москвой давать не будут – купишь коня. На Москве никуда не ходи. Федота отыщешь, что сказал передашь, и назад ко мне. К отцу не суйся. Потерпи.

Боярин Федор принялся отвязывать кошель с пояса, запутался с узлом, раздраженно дергал то за один конец, то за другой, но все без толку.

– Ну, что молчишь? – спросил он бодрым голосом, не глядя на Никиту.

– Я никуда не поеду, – Никита смотрел на боярина и мотал головой. Ему казалось, словно и не он это говорил вовсе, а кто-то другой, кто мог осмелиться перечить грозному окольничему, у кого хватило духу не поддакнуть, чтобы потом сбежать где-нибудь на полпути, да еще с пятью рублями – такой прорвой денег! Боярина Семена сын, говоришь… Если бы сын…

Грозный голос окольничего навалился на Никиту словно пудовый камень:

– Что-что?… Повтори, что ты сказал…