— Завтра бы пришли, — Инзов, недовольный тем, что какой-то майор поднимает его с постели, запахнул стёганый халат. — Болею я, не видите?

— Виноват, ваше высокопревосходительство, — Владимир Федосеевич собрался повинно склонить голову, но увидел руку Инзова. Правая рука Ивана Никитича опухла, сделавшись почти вдвое толще левой, тёмно-красный, с фиолетовыми пятнами отёк начинался от локтя и шёл к запястью, захватывая раздувшийся большой палец. Шумно дыша, как при простуде, Инзов спрятал руку под складками халата. Оставил подальше ликёр и, упираясь в матрац левой рукой, сел на кровати.

— Ну говорите, — пробурчал Инзов.

Владимир Феодосеевич тряхнул головою, выходя из оцепенения.

— У меня поручение от генерала Орлова, — сказал он. — Его превосходительство просил передать, что дивизии хорошо бы выделить ещё одно помещение.

— Казарм вам, что ли, мало? — Инзов недоверчиво сощурился, отчего глаза вовсе утонули под обвисающими бровями. Видно было, что ему и впрямь нездоровится (с такой-то рукой! — и Владимир Феодосеевич заставил себя поднять взгляд от красно-фиолетового, воспалённого — того, что укрывалось под халатом).

— Хватает, но генерал Орлов открывает так называемую ланкастерскую школу для солдат. Чтобы не проводить уроки в казармах или столовых, его превосходительство просит отвести специальный дом под собрания, где старшие солдаты и офицеры могли бы передавать младшим свой опыт и свои…

— Завтра, — поморщился Инзов. — Приходите завтра, майор, я вам сейчас ничем не могу помочь. До завтра Орлов как-нибудь потерпит, не станет трогать больного губернатора?

— Виноват, ваше высокопревосходительство, — снова сказал Владимир Феодосеевич, косясь на пурпурный локоть, выглядывающий из-под складок. Более всего это походило на гангрену — частую гостью полевых медицинских шатров, убивающую даже после пустячной раны.

Что-то ещё он говорил, чтобы оправдать свой приход, пока Афанасий со словами «Сказано — завтра, так и не беспокойте их. Хворают, не хочется им сейчас беседовать-с» не выставил майора за дверь.

— Это удивительно, — сообщил Владимир Феодосеевич, соскользнув от порога и вторично въехав в злополучный сугроб, — но Инзова, кажется, всё-таки укусила змея.

— Я слышал, такое бывает, — Орлов опустошил стакан и вытер с гладкого уса капельку. — Не то люди есть особо стойкие, не то у змеи яду мало, но случается, что выживают.

Сидели в Кишинёвском доме Михаила Фёдоровича, выстроенном посреди старого яблоневого сада. Голые яблони за окнами щетинились над сероватым снегом как полчище морских чудовищ, подступающих к усадьбе. Где-то на втором этаже играли вальс — осваивалась в новом доме молодая графиня Орлова, Катерина Николаевна. Встреч с ней Пушкин избегал.

Охотников, покуривая глиняную богемскую трубку (в отличие от всех прочих, дымящих турецкими чубуками, и Пушкина, не расстающегося со своей пенковой резной трубкой) предположил:

— Холодно. Может, змеиный яд от холода слабеет?

— Навряд ли, — Владимир Феодосеевич сидел у самого окна и покачивал ногой в такт капели. — Я видел эту жуткую oedema. Кто знал, что Инзов так крепок?

— Тем не менее, Пушкин справился с поручением, — сказал Орлов. — И я поздравляю вас, Пушкин, с окончательным, так сказать, вступлением в Южное общество.

— Заслужил доверие? — усмехнулся Александр.

— Вот именно. По меньшей мере, выполнили условия, о коих меня известил Василий. Итак, до прихода Липранди ещё полчаса, позвольте, хотя бы вкратце опишу вам, как всё обстоит на сегодняшний день.

— Давайте, — кивнул Владимир Феодосеевич.

— По предложению Пестеля в Кишинёве будет открыта масонская ложа. Всем нам предстоит сделаться масонами — разумеется, для маскировки. А под видом собраний ложи будут проходить регулярные встречи с отдельными лицами из «Этерии», для согласования действий. Каково?

— Кто разрешит открыть ложу? — Пушкин выдохнул дым и на какое-то время исчез в его клубах. — Губернатора-то вы убьёте.

— Новым губернатором станет, по всему, Вигель. А с чего бы ему не разрешить?

«Что там А.Р. говорил в осеннюю встречу? — вспомнил Пушкин. — Масоны, значит, или «Союз Благоденствия»? А вот ведь накаркал их обоих».

Разговор перетёк в обсуждение кандидатуры Вигеля, а Француз сделал первый со времени приезда в Кишинёв сколько-нибудь ценный вывод: 1) до открытия масонской ложи восстания Южного общества не будет; 2) ложа начнёт своё существование самое меньшее — в мае. Следовательно, ещё месяц на расследование. Целый месяц. Зюдена за это время не найти, но отыскать ниточки, ведущие к нему, если поднапрячься, можно.

Тут к компании присоединился новый гость — запыхавшийся юноша невзрачной наружности, влетевший в комнату, как раз когда Владимир Феодосеевич открывал дверь чтобы выйти проветриться (от табачного дыма ему становилось дурно). Дверь распахнулась навстречу Владимиру Феодосеевичу, сбив того с ног и оставив на боку болезненный синяк от бронзовой ручки, а юноша, невольно нанесший невезучему Раевскому увечье, оказался в комнате.

— Прошу прощения, — он озирался с полувиноватым-полузатравленным видом, — Иван Петрович просил кого-то из вас спуститься в сад и быть секундантом его соперника… кажется. Или наоборот. Я не вполне понял.

— Что? — Орлов вскочил. — Липранди? Опять?

Сметя юношу с дороги, Пушкин, Охотников, Владимир Раевский и Орлов сбежали во двор. Под сухой яблоней стоял смуглый военный с выпяченной по-петушиному грудью и роскошными чёрными усами, нависающим над верхней губой и расходящимися остриями чуть ли не до середины щёк. Напротив него мутнел в воздухе, мелко вибрируя от ярости, краснолицый капитан.

— Кто-нибудь, — прорычал капитан, оглянувшись на подошедших, — объясните мне, что хочет этот безумец?

— Лиранди, — вкрадчиво позвал Орлов. — Иван Петрович… Ну, полно тебе…

Смуглый усач, слегка повернув голову, издал поразительный звук.

— Что-что? — сдвинул брови Орлов.

Усы при разговоре лезли Липранди в рот, и вместо раздельной речи из уст Ивана Петровича исторгались раскатистые плевки, магнетическим образом завораживающие собеседников.

— Пвврпфффпввфффф!!! — повторил Липранди, сверкая чёрными глазами.

— Он издевается надо мною! — капитан шагнул к Липранди и крепче сжал кулаки.

— Во-первых, я запрещаю драться в моём саду, — Орлов встал между ним и Липранди. — А во-вторых, Пушкин, что вас так насмешило?

Александр, скорчившись от смеха, бился головой о яблоневый ствол.

— Держит слово, — выдавил он, наконец. — Липранди! Клянусь, вы — благороднейший из должников!

— По-моему, самое время каждому объяснить, что здесь происходит, — негромко произнёс Владимир Феодосеевич.

— Пврпфф!!!

— В октябре, — смахнул слёзы Пушкин, — Иван Петрович проиграл мне в карты. Это было редкое счастье, поскольку обыкновенно проигрывал ему я.

— Причём тут это?

— Пфффврпфф!!!

— Помолчите, пожалуйста. При последнем проигрыше у меня уже не было денег, и я, в качестве уплаты долга, две недели изображал страстную любовь к на редкость непривлекательной гречанке…

— Калипсе? — удивился Орлов. — Вы, помнится, говорили, что она была любовницей Байрона.

— Выдумал, — отмахнулся Пушкин. — Не признаваться же, что Калипса моя, мало того, что пила без меры, так ещё и давала всем подряд, когда была помоложе. Короче говоря, долг мне был зачтён и снова мы играли на тех же условиях — исполнение желания. Я выиграл и, желая мести, потребовал, чтобы господин Липранди сбрил свои знаменитые усы. Но поскольку Иван Петрович сказал, что предпочтёт смерть, а мы все знаем, что он редко шутит, говоря подобные вещи, я изменил требования и велел Ивану Петровичу не стричь и не ровнять усы до лета. Результат моих условий и благородства господина Липранди, как видите, находится перед вами.

— Првпрпффф пфпф!! — сдержанно кивнул Липранди.

— Он подтверждает мои слова, — пояснил Пушкин.

— Пфффрп-п-пврпф! Прпф! Прп-п! — п! — фффпф!