Инзов поднял брови:

— В самом деле? — и с любопытством, слабо угадывающимся в тусклых старческих глазах, воззрился на два соединённых чёрных дула, глядящих на него из руки Александра.

— Думаю, мы оба понимаем, Зюден, — Пушкин сдвинул курок с безопасного зубца на взвод, — что всё решится здесь и сейчас.

— Твар-ри мер-рзкие! — вдруг заорал Жако.

Пушкин вздрогнул, и в этот же миг Инзов, легко соскочив с лавки, одной рукой отвёл наставленный на него двуствольный карманный пистолет, а другой без замаха ударил Пушкина в висок. Француз расширил ярко-голубые глаза, который тут же стали пустыми и бессмысленными, веки агента опустились, пистолет выскользнул из ладони. От падения капсюль вспыхнул, но ни выстрела, ни треска пробитой лавки Пушкин уже не слышал.

— Обобрать труп неверного — тот же грех, если мы не в бою.

— Но мы, считай, в бою. Деньги, смотри-ка, — Селим вытянул из разорванного почтового пакета пачку сторублёвых ассигнаций.

— Вот их и возьмём, а трогать мертвеца — оставь собакам и стервятникам.

— Нет, подумай, если ты убил врага и взял его меч, разве ты попадёшь в ад? Ты снял меч с тела мёртвого неверного, но это не грязный меч. Это просто меч, которым ты бы смог…

— Я понял.

— А поскольку в современных войнах бьются деньгами, значит, я снимаю с трупа его оружие, вот как, — заключил Селим.

Оба знали, что теологический спор так и останется игрой. Доводилось обирать мёртвых, и не раз. Всякое доводилось делать.

— После, — отмахнулся Исилай. — Есть письмо?

— Как это «после»? Тебе половину, мне половину.

— Есть письмо, дурень? — Исилай вырвал купюры из рук Селима и сунул в карман.

— Эй!

— Да замолкни ты, — в бешенстве прошипел Илисай. — Держи все и отойди.

Селим, снова получив в руки деньги, удовлетворённо шагнул в сторону, а Илисай зарылся в рассыпанную у тела ямщика груду конвертов. Ещё в двух жёлтых пакетах лежали ассигнации; Илисай попытался пристроить их под мышкой, не смог, взял в зубы и продолжил поиски. На развороченную голову ямщика слетел с ветки ком снега.

— Фот, — сквозь зажатые в зубах пакеты, сказал Исилай, извлекая из вороха два конверта. — Петербург.

— Слава Аллаху, — Селим опустился на корточки поблизости и, взяв один из конвертов, осторожно вскрыл его кончиком ножа. — Нет, кажется, не то. Это какой-то… — он всмотрелся в мелкие, как муравьиная цепочка, буквы. — Пулькин.

— У меня нужное, — Исилай сложил всё, выбранное из вороха, в стопку.

— Пушкин, — поправился Селим.

— Дай-ка, — Исилай пробежал глазами по тексту и выкинул листок. Почерк у отправителя был на редкость неразборчивый, но из того, что удалось прочесть, ясно было: письмо частное, к разведке отношения не имеющее.

— Постой, — Селим снял с груди покойника упавшее письмо. — Попробуй читать через слово и отсчитывать по номеру строки с конца каждого… — он забормотал, водя пальцем по строкам. — Не выходит, чёрт.

— Не сквернословь.

— Не мешай, погоди. А, всё равно бесполезно… — перевидавший на своём веку множество шифров, Селим каким-то глубинным нюхом чувствовал, что и в этом письме за набором праздных слов содержится второй, надёжно спрятанный текст, но прочесть его не удавалось.

Исилай потянулся было за письмом, но тут из-за поворота выехала повозка, и послышался далёкий пока ещё крик:

— Эй! Нужна помощь?

Возница не мог разглядеть лежащего на обочине ямщика, но, безусловно, заметил стоящий поперек дороги экипаж и людей, склонившихся над чем-то.

— Бежим, — Исилай толкнул друга в одну сторону, сам же кинулся в другую, перепрыгивая через присыпанные мелким снежком ветки.

Пробежав до середины леса, мысом вклинившегося в озимые поля, он развернулся и побрел напрямик в сторону города, туда, где должен был ждать его Селим, если, конечно, тому удалось скрыться. Впрочем, в способностях Селима к бегу Исилай не сомневался, равно как и в превосходящих логических качествах. Через пару-тройку лет молодая дурь выветрится из головы Селима, и он станет куда более полезен, чем выносливый, рассудительный, но чуточку тугодумный товарищ. Исилай сам понимал это и надеялся, что к тому времени, как война закончится, Селим получит должные награды, а он, Исилай, пожалуй, уйдет на покой.

Селим бежал, путая следы, хотя особого проку в этом не было — путник, заметивший его, может быть, и отправился бы в погоню полями (хотя вряд ли, ох вряд ли человек в здравом уме решит гнаться за бандитом. Перекрестится над телом кучера да и поедет своей дорогой, благодаря своего хилого христианского бога за то, что кто-то другой первым проехал по этому, оказавшемуся для него роковым, пути), так вот, путник мог бы преследовать Селима полями, но оставлять повозку и гнаться сквозь сосновый перелесок, краешек ближней части огромных Кодр, подступающих к Кишинёву, точно не стал бы. Угольком, который он вечно таскал с собой, Селим скрёб на обрывке так и не брошенного конверта возможные ключи к шифру, в наличии которого он уже практически не сомневался. Понимал, что затея может быть и напрасной — окажись шифр больше, чем двухрядным, циферным, и знаменитая память Селима, часто поражающая тех, кто работает с ним впервые, станет бесполезна: тут нужны будут кипы листов да не меньше трёх человек, чтобы разобрать ключи. Но делать по пути было всё равно нечего, и Селим коротал время, комбинируя и переставляя буквы. Лучше бы всё-таки он, а не Исилай нёс сейчас главное письмо, то, из-за которого всё и затеялось — письмо от однорукого грека Ипсиланти, самоубийственно стремящегося воевать с великой и древней Портой (за что? За хилого христианского бога? За смешные греческие деньги? Те, кто побогаче, давно выбрали свою сторону и верно служат Османской империи; так на что надеется этот калека-фанатик?) Вот уж было бы что почитать.

Тело он увидел примерно в тысяче шагов от их с Исилаем поляны. Лежал ничком маленький человек в куцем тулупчике. Руки поджаты под тело, прямые ноги упёрты в дерево, так что спина чуть выгнулась. Замёрз. Живые так не лежат. Селим подошёл, коснулся коротко остриженной головы несчастного — затылок был, как ни странно, тёплым. Схватив человека за плечи, Селим перевернул его на спину и заглянул в широко открытые глаза, ярко-, пронзительно-зелёные, как камень малахит, как сочная хвоя над головой.

…Снег, выпавший с вечера, девственно белел, и никаких следов в условленном месте не было. Прождав чуть более часа, Исилай вновь вышел с поляны и стал ходить кругами, увеличивая их охват и всё глубже удаляясь в лес.

Селима он нашёл на шестом круге.

Прислонившись к дереву и страшно глядя на Исилая кровавым озером, заменившим левый глаз, Селим сидел, плотно сжав губы, с выражением крайней сосредоточенности на лице. Ещё одна ранка возле сердца была такой мелкой, что Исилай заметил ее, только когда уложил Селима на землю и хотел разогнуть тому замёрзшие руки. Окоченевший палец покойника вдруг шевельнулся, зацепив Исилая за рукав. Вскрикнув, Исилай склонился к человеку, которого считал мёртвым. Правый глаз Селима приоткрылся, налитый чернотой, губы разомкнулись, и изо рта показалось что-то белое.

— Б-б… — сказал Селим и больше ничего не говорил.

Зубы его сжались так крепко, словно Селим был мёртв уже много часов, и Исилай даже усомнился — не от простого мороза ли напрягшиеся мышцы заставили глаз открыться, а лёгкие — издать последний, уже посмертный звук. Белый уголок бумаги торчал меж зубов убитого. Кое-как просунув в рот Селиму нож, Исилай вытащил мокрый от слюны и крови комок. Развернул на колене, не заботясь о пятнах, оставляемых письмом на штанах.

Вкось из угла в угол шли турецкие и русские буквы — размытые, частью вообще невидимые, но те, что сумел различить, были крупными и неровными: Селим писал угольным карандашом на ходу.

«…нзов — загадка, — прочитал Исилай. — Прошу узнать, нет ли его имени в раз… быть… лне… турец… агентами… посколь… Зюден на связь не… круг. Пере… искал Француз, если так у…».