— Не, ребята-демократы, только чай! — послушно всплыла тут в памяти у Ваньки строчка из песни Высоцкого, — Ладно там голос в голове, всяко-разно бывает. Ладно ещё хор, у какого-нибудь там Пятницкого или Александрова тоже небось после работы хор в голове гудит. Но, ёпэрэсэтэ, чтобы хор грёбанутых дуриков, спорящих сами с собой?!
— Сам ты грёбанный, алкаш несовершеннолетний! — искренне возмутился квартет голосов, похоже, оскорблённый в своих самых лучших чувствах, — за метлой-то следи, переросток колхозный, а то ведь мы тебе можем и вот так сделать!
Ванька, бредущий до сей поры уже вполне уверенно, неожиданно заплёл правую ногу за левую, будто собираясь взлететь нелепо взмахнул руками, и совершенно при этом потеряв равновесие, упал, увлекаемый неумолимой силой инерции нескладного физического тела. Сразу же вслед за этим очень даже эпическим падением в наступившей вечерней тишине раздался сначала приглушенный холщовой сумкой, но от этого не менее страшный, хруст, а спустя несколько томительных секунд, извергающий в сознании потоки идиоматических выражения хор уже из пяти крайне обозлённых мужских голосов.
— Какого хрена, Миха?! — орал а капелла сам на себя хор из четырёх голосов, — Ты, Миха, совсем охренел в своём спецназе, что подсечку вздумал реципиенту проводить? А ничего, дуболом, что его ощущения теперь и наши ощущения, то бишь, кстати, и твои?
— Какого хрена, Орера?! — мысленно им вторил, если можно так выразиться, Ванька пятым голосом, — Бутыль мне, суки, разбили, мать вашу имать раз по двадцать пять, деда в дупу, бабку в зад, а самих через косяк, коромысло затолкать и почаще вынимать, чтоб могли в конец понять, как опять и опять вдругорядь вашу мать[vi]!!!…
Смеркалось, сообразил Ванька, в какой-то момент почувствовав, что уже целую минуту, как он не слышит доставшего его до печёнок хора мужских голосов. Встал, оглянулся, не видел ли кто его грандиозного падения. Отряхнул пыль с брюк и пиджака.
— Мужики, — наконец-то дал знать о себе никуда не девшийся из головы квартет, — Нет, вы это слышали? Вот куда Гайдаю надо было Шурика за фольклором посылать! В общем, я так понимаю, наш человек! Только… Слушай, Ванёк, а что такое орера?
— Хор такой грузинский! — сердито отозвался Ванька, ещё не окончательно отошедший от горечи понесённых потерь, — И вот что, мужики, не знаю, кто вы, откуда, зачем, почему и надолго ли окопались в моей башке, но только зовите меня отныне…
— Хозяином?!! — на редкость в этот раз единодушно радостно завопили все составляющие его внутренний квартет и, от чего-то, не на шутку развеселившиеся в нём голоса.
— Зачем хозяином?! — крайне изумился Ванька, — Сами же знаете, что меня так не зовут…
— Знаем- знаем! — ещё больше развеселился хор внутреннего мужского монастыря, — Тебя не зовут, ты ведь и сам приходишь к своим врагам аки ужас, летящий на крыльях нощи!
— Тьфу ты, приякоренный раздолбай! — сплюнул в сердцах возмущённый Ванька, — С вами, мужики, совершенно невозможно серьёзно говорить! Зовите меня просто Ильич, ясно?
Но сам же, не выдержав, запрокинул голову и от души расхохотался, вспугнув при этом парочку каких-то гуляющих по вечерней деревенской улице соплюшек. Хохотал, долго не успокаиваясь и самозабвенно, пока снова не услышал свою странную шизу.
— Петрович, видишь, у парня самая настоящая истерика! Ну сделай с ним что-нибудь, а то ведь он скоро вынудит деревенских вызвать нам психушку! Да делаю уже, не мешайте! Я ему, в смысле, теперь уже нам баланс между адреналином и эндорфином в крови пытаюсь отрегулировать. Да вот только, мужики, есть у меня тут одна загвоздка. Мне ведь изнутри это впервые приходится делать. У тебя-то, Миха, тоже, наверное, не сразу получилось, как бы правильно выразиться, заставить споткнуться нашего реципиента? Что ты, Петрович, я вовсе не собирался заставлять его спотыкаться, я хотел его просто развернуть домой….
Стараниями ли неведомого Ваньке Петровича либо по причине охватившей его усталости, но изнуряющий гомерический ржач в конце концов иссяк и Ванька смог сначала спокойно перевести дух, а затем и попробовать более-менее объективно взглянуть на сложившуюся с его психическим здоровьем тревожную ситуацию.
— Поговорим? — в очередной раз прервал его душевные терзания незваный квартет, — Как ты отнесёшься к тому, что мы с тобой сейчас всё-таки осторожно развернёмся ровно на сто восемьдесят градусов и так потихонечку, шаг за шагом, двинемся по направлению к нашему, теперь уже несомненно ставшим общим, дому?
— Хренасе заявочки?! — искренне восхитился Ванька, — А может вам и ключ тогда дать от моего, повторю для тех, кто в танке, именно моего дома, где деньги в заначке лежат?
— Да брось ты, Вань! — пренебрежительно фыркнул квартет, — Ну какие у тебя могут быть деньги? Вот наш товарищ маркетолох поможет тебе сделать такие деньги, что эти слова ты потом просто не сможешь без смеха вспомнить! Правда, Марк? Не вопрос, мужики, если только договоримся с этим дуриком, который ещё не понял своего щасья. Слыхал такое заграничное словечко как «маркетинг», деревня? Так как насчёт поговорить, Ванёк?
— Говорите поговорить, мужики, от чего ж не поговорить, очень даже можно поговорить! Иван Шкворин никогда ещё не бегал от нормального мужского разговора! Тем более, что после того, как вы мне, мужики, которые совсем даже и не мужики, тоже мне мужики, бутыль с полтора литрами первоклассного самогона двойной очистки разбили, мне теперь сегодня в клубе делать нечего! Понимаете? Эх, ничего-то вы в жизни не понимаете…
Горестно вздохнув, Ванька уже совершенно добровольно, то есть безо всякого стороннего внутреннего или внешнего воздействия, но, тем не менее, демонстративно заложив руки за спину, словно конвоируемый заключённый, развернулся и опустив голову побрёл прочь от полного ярких огней и весёлой зажигательной музыки деревенского клуба.
По острым иглам яркого огня
Бегу бегу дорогам нет конца
Огромный мир замкнулся для меня
В арены круг и маску без лица
Я шут я Арлекин я просто смех
Без имени и в общем без судьбы
Какое право дело вам до тех
Над кем пришли повеселиться вы[vii]…
— Мужики, да это же «Арлекино», — заорал в восторге узнавания хор мартовских котов, обрывая душевно подпевающего клубным колонкам Ваньку в самом душещипательном месте, — Господи, Боже ж ты мой. Какое ретро, какое ретро! Песня Эмила Димитрова на стихи Бориса Баркаса, верно, Вань?
— Всё верно, придурки вы спетые, — проворчал недовольный Ванька, — А если так?..
Всю дорогу до дома Ванька с незваными гостями в его многострадальной голове, таким образом, посильно развлекались, поочерёдно задавая друг другу фрагменты самых разных песен самого различного жанра.
— Ага, порядочек! — довольно констатировал квартет тоном потирающего невидимые руки знатока, когда Ванька уже подходил к дому, — Нет, Канье Уэста или там, не дай бог, Филю какого-нибудь, ясен пень, он не знает и не может знать, но всё остальное, типа попа, рока и даже немного классики, в пределах приличий, могём, могём!
Матери, по всей видимости, уехавшей на вечернюю дойку своих колхозных бурёнок, дома ещё не было, впрочем, как и младшей сестрёнки, которой в противовес маме уже не было по причине субботних танцулек в клубе, куда Ванька, по независящим от него причинам, дойти так и не сподобился.
— Ну что, дурики незваные, начнём, что ли? — спросил Ванька в пустоту своего потолка, с наслаждением валясь на аккуратно застеленную кровать с по-деревенски неизменной на ней пирамидой различного размера подушек и подушечек. Короче, мальчики-онанисты, давайте бухтите мне, кто вы, откуда, зачем и почему?
— А с чего это ты заподозрил нас вдруг в сём непотребном занятии? — после озадаченного молчания спросил хор, — Не, понятно, подростки там какие типа тебя занимаются этим в полном соответствии со статистикой напропалую, хотя и никогда не признаются, но…
— Эй-эй, хорош там, ребзя! — заорал покрасневший Ванька, — Вы что, шуток не понимаете? Я в том смысле, что более приличных мыслей у меня просто ваш туда-сюда дёрганый хор с самого вашего незваного появления не вызывает и никоим Макаром вызвать не может!
