Что до «римской свободы» как таковой, то Республика давно уже превратилась в лучшем случае в «выборную олигархию»[109]. Когда же Цезарь шёл на Рим в 49 г. до н. э., то Римская держава находилась в очевидном состоянии хаоса, а действия сената, походу Цезаря предшествовавшие, ясно показали неспособность существующей политической системы нормально функционировать[110]. Своими бестолковыми метаниями сенаторы буквально вынудили Цезаря перейти к решительным действиям. Так что «ревнители римской свободы» сами породили очередную гражданскую войну в Римской республике.
Где же находился в эти роковые дни Гай Октавий, и как его родные воспринимали происходящее?
Когда стало известно о переходе Цезарем Рубикона и его походе на Рим, то, очевидно опасаясь помпеянцев, Атия и Филипп отослали мальчика из столицы в одну из италийских вилл, его отцу принадлежавших[111]. Осторожность, далеко не лишняя! По счастью, победное шествие славного Юлия по Италии сделало эту предосторожность непродолжительной. Вступление же Цезаря в Рим радикально меняет судьбу Гая Октавия.
До этой поры Цезарь едва ли особо интересовался своим внучатым племянником. Конечно же, он знал о его существовании. Но, во-первых, тот был ещё слишком мал, а, во-вторых, в годы Галльской войны и последующего противостояния с сенатом ему было как-то не до родственных дел.
То, что статус Гая Октавия в Риме решительным образом изменился, стало всем очевидным, когда, как только ему исполнилось четырнадцать лет, он стал не только обладателем взрослой мужской тоги, по возрасту ему никак не полагавшейся, но и был избран членом жреческой коллегии понтификов. Понтифики – их было пятнадцать человек во главе с верховным понтификом – являлись главной жреческой коллегией в Риме. Они стояли над всеми остальными жрецами, курировали и ведение календаря, и отправление всех традиционных священных обрядов. В их ведении находилось сакральное право, нормы его исполнения. Вхождение в состав коллегии понтификов позволяло активно участвовать в общественной и политической жизни Республики[112]. Так что официальное вступление подростка Гая в статус взрослого римского гражданина было дополнено и началом его государственной деятельности. Напомним, верховным понтификом тогда был сам Гай Юлий Цезарь, избранный на эту почётную и почтенную должность полтора десятилетия назад. Вот как описаны эти события биографом Августа Николаем Дамасским: «На форуме он (Гай Октавий – И.К.) выступил в возрасте не более четырнадцати лет, после того, как он сложил с себя тунику, окаймлённую пурпуром, и надел белую, как символ того, что он вступил в ряды мужей. Он привлёк к себе народ своей красотой и блеском своего знатного рода, когда совершал торжественные жертвоприношения, записанный в коллегии понтификов на место умершего Луция Домиция; народ подал за него голоса с большим воодушевлением…»[113]
Нам, конечно, понятно, что блеском знатного рода был блеск рода Юлиев. До этого родство Гая с таковым как-то мало замечалось, хотя, разумеется, было известным. Но сейчас это было родство с тем, кто утвердился в Риме и во всей Италии. Потому слава великого человека заставила римлян несколько по-иному взглянуть на его скромного юного родственника. Да тут ещё своевременно умер один из понтификов…
Возможно, что народ и в самом деле воодушевлённо, с энтузиазмом голосовал за Гая Октавия, прекрасно понимая, чья это креатура. Слава Цезаря и, главное, его власть позволили Гаю Октавию вступить на дорогу политической жизни Рима.
Это были события 48 г. до н. э. В том же году Гай Юлий Цезарь одерживает свою важнейшую победу над Гнеем Помпеем Великим в битве при Фарсале в Фессалии, что предопределило его победу в гражданской войне. Правда, впереди у Цезаря ещё были непростые военные кампании против не желающих мириться с поражением и гибелью своего вождя, напрасно искавшего убежища в Египте, помпеянцами. На последнюю из таковых в 45 г. до н. э. – Испанскую кампанию – прибудет и Гай Октавий, которому в этом году, в начале осени, минет уже восемнадцать лет. Как же провёл Гай годы гражданской войны? Любопытно, что мать Атия трепетно оберегала ненаглядного сына от всяких опасностей и неприятностей. Такая трогательная материнская забота была вызвана, прежде всего, слабостью здоровья сына, очевидной с его младенческих лет. Потому не стоит удивляться такому свидетельству Николая Дамасского: «И хотя по закону он был уже причислен к взрослым мужчинам, мать его всё так же не позволяла ему выходить из дома куда-нибудь, кроме тех мест, куда он ходил раньше, когда был ребёнком. Только по закону он был мужчиной, а во всём остальном оставался на положении ребёнка»[114].
На заседания коллегии понтификов и на совершения жертвоприношений, в каковых сии почтенные жрецы обязаны были участвовать, надо полагать, Атия ребёнка-понтифика всё-таки отпускала.
Открывшаяся знатность Гая, очевидные перспективы его грядущей карьеры при такой-то родственной опеке, да в сочетании с его юностью и не лишённой привлекательности внешностью стали привлекать к нему женское внимание… Но пока женские чары на него не действовали… «Несмотря на их многочисленные попытки увлечь его, он никогда не поддавался; мать, оберегая постоянно, сдерживала и никуда не отпускала его, да и сам он был благоразумен, поскольку с годами становился взрослее»[115].
В то же время была проявлена забота о будущем семейном положении Гая. Ему нашли достойную невесту: «Помолвлен он был ещё в юности с дочерью Публия Сервилия Исаврика»[116]. Этому браку, впрочем, не суждено будет состояться.
Тем временем великий родственник и покровитель, несмотря на крайнюю свою занятость делами военными, оказавшимися много более непростыми, нежели можно было ожидать после блистательной победы при Фарсале, не забывал о своём внучатом племяннике и продолжал постепенное введение его в разного рода государственные обязанности. Известно, что в 47 г. до н. э. Октавий был префектом Рима во время так называемых Латинских игр. Этот праздник (Feriae Latinae) был одним из древнейших празднеств, восходившим ещё к ранней республиканской эпохе. Он проходил на Альбанской горе, где, как это знал каждый римлянин, сын Энея Асканий Юл, предок рода Юлиев, основал город Альба-Лонгу. Потому, выступать как praefectus Feriarum Latinarum для Гая Октавия было делом не просто почётным, но и знаковым.
Римский политик должен был непременно владеть умением, а лучше сказать, искусством организовывать любезные народу зрелища самого разного толка: и игры, и театральные представления, и гладиаторские бои. Поначалу Цезарь решил привлечь юного родственника к руководству театром: «Цезарь хотел также, чтобы он приобрёл опыт в устройстве зрелищ и исполнял на них обязанности судьи. В Риме было два театра: Римский, в котором он сам взял на себя такие заботы, и Греческий, руководить которым он предоставил Октавию. Тот принялся с таким усердием и добросовестностью исполнять свои обязанности, никуда не отлучаясь даже в долгие жаркие дни до тех пор, пока не заканчивалось представление, что как человек молодой и непривычный к напряжению заболел»[117].
Хворь оказалась тяжёлая, и родные были в страхе, беспокоясь, что его некрепкий организм может не перенести такой жестокой болезни. «Больше всех тревожился Цезарь. Потому в течение дня он или лично находился при больном, внушая ему бодрость, или посылал своих друзей и не позволял врачам оставлять его. Однажды во время обеда кто-то сообщил ему, что юноша впал в забытье и что ему очень плохо. Цезарь сейчас же вскочил с ложа и, не одев обуви, поспешил в помещение, где лежал больной. Полный тревоги, он настоятельнейшим образом требовал помощи врачей, сам сел возле больного и очень обрадовался, когда привёл его в чувство»[118].
