При этом сам наблюдатель недоступен для наблюдения, но воплощает саму его возможность, мир иллюзий-явлений. Вся конструкция больше всего напоминает Паноптикум Бентама-Фуко. Однако этот Паноптикум является уже не тюрьмой народов, а тюрьмой всего мира, которая, правда, не только порабощает, но обеспечивает мир известным набором онтологических характеристик. Паноптикум Иалдобаофа корректирует известный тезис Лумана, по которому не бывает систем наблюдения за обществом, отличных от общества.
Оказывается, если наблюдатель наделен спорным онтологическим статусом, больше делает вид, что существует, чем существует, и вообще ни жив ни мертв, вопрос его принадлежности к обществу отпадает сам собой. То же самое относится и к наблюдению таких смутных наблюдателей за всем миром. Новейший атеизм имеет некоторые основания связать с такими наблюдателями всех богов. Новейшая религиозность противопоставляет этому представление о том, что настоящие боги еще не пришли, а творец опоздал к созданию своего творения, за которое мы приняли заготовку.
Увы, на поверку статус этого неповоротливого творца из фантазий Квентина Мейясу не отличается от статуса микроба из лаборатории Пастера, описанного Бруно Латуром. Оба выступают некими сверхминиатюрными условиями порождения инфраструктуры, оба являются факторами бытия, отличающимися от других факторов только тем, что их, как казалось, без ущерба для результата многие тысячелетия выносили за скобки «основополагающих» процессов.
Однако в самом плачевном положении находится не инфраструктура с бытием, а истинный творец, оказывающийся, подобно Урану, Хроносу и другим свергнутым с пьедестала богам, пленником вечно вчерашнего[2]. Парадоксально, но связать бытие и инфраструктуру, вечно вчерашнего бога и бога, опоздавшего к творению, микробов и Иалдобаофа удалось только вирусу под названием «COVID-19-SARS». Это означает, что не только постгностицизм, но и философия с примкнувшим к ней обществознанием рано или поздно должны превратиться в область всеобщей вирусологии всего.
Вирус не был поводом для тревоги. Скорее он был способом ее измерить, а также «звонком», тревожным зуммером, с помощью которого эта тревога была объявлена. Случилось так, что эта полуучебная тревога перевела планету в экстренный режим. Тем самым вирус с сомнительным онтологическим статусом приобрел неоспоримую политическую субъектность. Потеснив гегемонов, он стал главным сувереном миропорядка. И даже если другие суверены миропорядка, в ожидании неизвестных нам ударов, прикрылись вирусом, новый вирус для них больше, чем оболочка. Во всяком случае, речь идет о такой оболочке, которая сама способна стать «образом и подобием» для тех, кто ее использует.
При этом настал момент, когда в России и далее везде стало хорошим тоном ругать население. Какое, мол, оно у нас несознательное, несмышленое, глупое. «Само себе могилу копает». Вместо того чтобы, как было велено, сидеть дома, смеет, о ужас, появляться на улицах, в количестве более двух человек. «Бергамо на вас нет, Ухань на оба ваши дома!» Вирус превратился уже даже не в главного политического субъекта, а в лидера некой общемировой партии, одетой в маски, очки и противомикробные робы.
Эта партия воинственна, вместо транспарантов у нее страх, направо и налево она рассылает поцелуи смерти. Партийные ряды ширятся, заражая страхом, независимо от числа зараженных. Те, кто еще недавно исключал вирус как реальность, вдруг превратились в его добровольных помощников, инструкторов по безопасности, повсюду сеющих черные зерна опасности. Еще пара дней, и, казалось, для сторонников партии вируса могли ввести униформу: костюм чумного доктора из Средних веков, символизирующий вышедшего к людям бога Тота (Гермес у греков, Меркурий у римлян). Напомню: во времена чумы так выглядели доктора, которые не столько лечили жертвы, сколько утилизировали трупы.
Количество плакальщиков по еще не случившимся трупам сегодня растет в геометрической прогрессии. Жены-мироносицы обоего пола несут миро и ладан к пустой могиле, в которой еще никого нет. Вопрос выживания – остановить это шествие, обуздать ряды плакальщиков, избежать щедрой жатвы. Впрочем, в целях конспирации плакальщики, скорее всего, обойдутся без излишеств. Зачем обряжаться Тотом, если вы и так в него превращаетесь благодаря скафандру, каким является любой интернет-аватар, любой аккаунт в социальной сети.
Одна из причин того, что люди вновь стали «структурами, которые вышли на улицу», состоит в том, что они хотят сбросить с себя виртуальные робы, неотличимые от статуса марионеток ложного творца, Иалдобаофа. Ношение этих роб стало в какой-то момент неотделимо от интернирования в домашние камеры предварительного заключения. Могут сказать: да, но ведь политическая борьба вируса не отменяет его черную работу, люди ведь умирают, а статистика не врет. Конечно, не отменяет, однако проблема в том, что черная работа и политическая борьба – одно и то же. Черная работа – часть политической борьбы.
С этой точки зрения все попытки выйти на улицу только на первый взгляд отдают инфантильностью. Они отражают стихийное оформление беспартийных, которые сами себе партия, и эта партия каким-то безошибочным чутьем понимает, что борьба с вирусом подталкивает играть по его правилам, становиться добровольным помощником его партии. К слову сказать, в этой роли не захотел фигурировать и президент Путин, который обозначил государственные меры все-таки не как карантин, а как «самоизоляцию». То есть как такой режим, которой не посягает на свободу воли. Можно только благословить тех несознательных, которые, подобно евангельским «нищим духом», вышли на улицы, чтобы попрощаться с довирусной жизнью и встретить во всеоружии жизнь новую, послевирусную.
Вирус создал новое общество, и это общество только на первый взгляд включает заболевших, носителей и потенциальных жертв. В действительности оно включает в себя прежде всего инфраструктуру. Противостояние ей возможно только в форме интериоризации (овнутрения) и удвоения ее на уровне самой экзистенции. Виртуализация вируса имеет значение магической процедуры. Это магия переноса, магия метафоры. Был вирус реальный, стал медийный, информационный, «хайповый». Короче говоря, это та самая магия, которая играет с масштабами, одновременно уменьшает и увеличивает то, с чем имеет дело. Превращает мышей в великанов, а великанов – в мышей. Однако это еще не все.
Виртуализация микроорганизма совершает с ним в масштабе общества то же самое, что совершает пастеризация в масштабе конкретного индивида. Иными словами, превращение вируса в медиавирус обессиливает его, стерилизует как только можно, попутно снабжая ролью, сценографией и партитурой, которые причитаются ходульным образам злодеев. Жертвам от этого, конечно, ни холодно ни жарко, но социальный эпистемолог открывает любопытные обстоятельства, которые принято не замечать. Суть их в том, что между пастеризацией, виртуализацией и магией переноса («преувеличения»[3]) существует заметная связь.
По правде говоря, это один и тот же процесс, который просто по-разному понимается. Положение дел описывает поговорка: «И жрец, и жнец, и на дуде игрец». Разницу определяет инфраструктура, показателем развития которой является дифференциация («разделение труда»). Оформляясь как набор специализированных «экспертных» кодов, эта дифференциация не дает распознать, зашифровывает предпосылки, в рамках которых указанный процесс дает о себе знать. Дистанцированный наблюдатель («ученый», «администратор»), включенный наблюдатель («философ», «шаман») и медийщик («говорящее сообщение», функция инфоканалов) встроены в одну систему отношений, знаков и вещей. Однако встроены они в нее таким образом, чтобы не быть в курсе, что эта система одна на всех.
Стороннику «строгого» знания кажется, что он имеет дело только с «настоящими» вещами, гуманитарий думает, что все для него служит знаком, медиадеятель же считает, что чем бы он ни занимался, он организует отношения. Бруно Латур волевым решением предложил прекратить этот известный со времен Канта «спор факультетов». Однако спор закончится только тогда, когда участники поймут, что они альтер эго друг друга. Подобное осознание возможно только на фоне апокалипсисов разной степени сложности. Впрочем, верно и обратное: некая пограничная ситуация не столько раскрывает единство наблюдателей, каждому из которых кажется, что он находится «на своей колокольне», сколько порождается тем обстоятельством, что они открыли свое сходство.
