После обстрела местячковые жители собрали погибших и пообещали, что похоронят сами. Солдаты подхватили маму на грузовую машину и по полю поехали на восток. По дороге шли колонны немцев – им, по рассказам матери, не было конца. Постоянно кружили самолеты, стоял гул. Даже на людей, которые шли пешком, шла охота, а тут – машина с солдатами. У мамы начались схватки и, чтобы было меньше хлопот, ее сняли с грузовика, положили среди бочек с бензином и сказали, что отправятся в соседнее село за людьми и врачом. А в итоге уехали бесследно, удрали. Понять можно – все хотели жить.

Мать кричала от схваток и выползла на дорогу, где показалась колонна немцев на велосипедах. Услышав крики, они подошли к ней. На ее счастье среди военных был солдат-фельдшер, и она знала немецкий. Фельдшер остановил легковую машину и приказал солдатам отвезти их в деревню. Они остановились около первой ближайшей хаты, в которой жили две женщины. Ее на руках отнесли в дом, дали воды, и вместе с хозяйками дома немцы приняли роды. Солдат сказал, что это были первые роды в его жизни, которые он запомнит навсегда. Немец приказал никому не трогать роженицу, так как она была очень слаба, и ей нужно было набраться сил. Уходя, немцы оставили женщинам еды: шоколад, тушенку и хлеб.

Вот так 2 июня 1941 года родился мой первый, самый старший брат. Мама назвала его Леонидом в честь погибшего мужа.

Две недели мама находилась у этих людей. Набравшись сил, она решила вернуться домой. Женщины отговаривали ее идти: «Куда ты с таким ребенком – и до Бобруйска? Дура!» Собрали ее женщины, дали мыло, пеленки и провели до дороги…

Когда мне бывает тяжело, я представляю путь мамы: в девятнадцать лет, с малышом, в колонне беженцев, среди простых людей – чьих-то братьев, сестер, мужей, детей и стариков. Ужас!

Она шла к своей матери с горем в сердце и немым вопросом: «Почему все так случилось? Возможно, мы скоро умрем вместе с этими несчастными людьми…» Ленечка все время кричал и не спал. Навстречу в сопровождении немцев шли наши солдаты. Колоннам не было конца… Эти люди тоже ничего не понимали. Жители сел бросали им хлеб. Но сколько нужно хлеба, чтобы прокормить эту огромную армию, которая, не успев защитить свою родину, сразу же попала в плен! Солдаты-немцы, услышав плач ребенка, подходили, предлагали сладости, давали конфеты и тушенку. Услышав от матери немецкую речь, удивлялись и помогали, подвозили на машинах. Мать мне рассказывала, что немецкие офицеры – те, что шли с фронтом, были очень вежливы и приказывали солдатам уступить место в машине или на подводе. В деревнях простые люди давали ей молоко, пускали переночевать, помыть младенца, передохнуть. Вот так в конце июля мама добалась до дома в Бобруйске.

У калитки дома стояла ее мама и, увидев Веру, сказала:

– Может, Вам помощь нужна, бабушка? Проходите в дом, я вам помогу, ребенка перепеленаю, накормлю.

– Мама, это я, Вера!..

– Доченька, ты ли это??? – присела и закричала ее мать от ужаса. Отроду мама брюнетка, а в тот момент она была седая, как лунь. Совершенно седая. Вот почему потом мама постоянно красила свои красивые вьющиеся волосы в черный цвет.

Этот путь до дома дорого обошелся матери: Ленечка до четырех лет не ходил и плохо разговаривал. В 1944 году пришли русские… В то время мама с сыном жили около аэродрома. Мама рассказывала, как бомбили Бобруйск «Катюши», как они пели (они на самом деле пели!), и как огненные хвосты снарядов летели над нами.

После Победы в 1945 году ее брат Петр остался в американской зоне, что повлияло на семью: их выслали из Бобруйска, и они приехали в Несвиж. Кстати, дядя Петя присылал письма матери. Ее же вызвали в комитет и заставили написать письмо: назвать предателем родины, отказаться от посылок, которые он присылал, и от него самого. Умный был дядя Петя, знал, что его ждет на родине нищета и голод. Хотя скажу правду – он живет в Канаде, у него табачная фабрика, бизнес, четверо детей. Откуда это мама знала – для меня неизвестно. Но она часто привозила посылки из Минска, говорила, что Петя передал. А как это происходило – она не говорила. Посылки передавали хорошие люди. Ей так тяжело было.

А власти коммунистов помощи никакой не оказывали, хотя у нас была многодетная семья. Ссылки были на то, что муж числился пропавшим без вести. Она видела смерть мужа, на ее глазах его убило, была с его сыном Леней на его могиле, а до сих пор считается, что пропал без вести. И все это связано с тем, чтобы не было никаких привилегий жене погибшего командира. Уродство… Ее внук попытался через наши органы узнать судьбу деда. Ответ тот же: пропал без вести. Это преступление: человек жизнь отдал, а его родные не могут узнать правду.

Люди, которые обещали похоронить погибших, оказались настоящими людьми. Они выполнили обещание. Низкий поклон им от нашей семьи. Вот такие поляки, которых у нас не любят.

В Несвиже мы жили впроголодь, как и все в то время. Мать работала штамповщицей в промкомбинате. Огромных штампы отбивали пальцы у взрослых мужиков, которые работали на ее смене. Приходилось работать в две смены, чтобы прокормить ораву, одеть, обуть. В обед я часто бегал к матери на производство – там была дешевая столовая, где меня мама кормила вкусной пищей. Старшие братья стеснялись, а я ходил, так как постоянно хотелось есть. Мама брала меня с собой в цех, я видел, как ее уважали все работники, она еще была профсоюзным начальником месткома. Я заходил в цех и с восхищением наблюдал за четкими действиями рук матери. Вот это было искусство! Мужики отбивали пальцы, а ее Бог берег, зная, сколько ртов кормят эти руки.

Местная пресса постоянно писала о трудовых подвигах Веры Ивановны Каменко, печатали ее фото. В школе на линейке зачитывали о трудовых подвигах родителях детей, которые учились в нашей школе № 2. Я очень гордился успехами своей мамы. Гордился тем, что у меня такая мать.

У нее было три ордена «Матери-героини», вернее, три степени ордена. Ордена были очень красивые, темного цвета, с рисунком матери, держащей младенца на руках. Сейчас нет никакого сравнения с оформлением того ордена. Видно было, что настоящие мастера работали над изготовлением. С 1961 года мама одна растила, воспитывала и учила всех нас. Старшие братья обеспечивали порядок и уборку в доме, готовили обед, завтрак, ужин, кормили скот из нашего подсобного хозяйства: четырех свиней и корову Нюру.

У нас в семье было негласное правило: в связи с тяжелым финансовым положением все заканчивали восемь классов, шли в вечернюю школу и работать в промкомбинат. После смены снова шли в вечернюю школу постигать азы науки. Мама брала к себе в смену и в ученики. Вечернюю школу, как правило, мы заканчивали с отличием. Только Володя закончил с серебряной медалью.

По окончанию «вечорки» поступали в основном в БГУ. Только Юрка в нархоз. Все учились на дневном отделении. Кто учился в то время на вышке, знали, какое было счастье заниматься в университете. Это была гордость и огромная ответственность. Спрос со студентов был особенный. Один поступал, вся семья работала, помогала матери и тому, кто учился. Летом же студент со стройотрядом и шабашниками обязательно ехал на заработки: на Дальний восток, в Воркуту, на Колыму. Все прошли этот этап, зарабатывая себе на дальнейшую учебу. Приезжали бородатые, замученные, но очень счастливые, что наконец-то дома. Встречали их как героев. Мама плакала все время – такая была у нее судьба. Едут зарабатывать – плачет, и приезжают – плачет, уже от радости.

Но самое страшное, что я видел для матери и для нашей семьи – это отправка служить Родине, в армию. Представьте, какое надо иметь сердце, чтобы каждый год или два отдавать сына в армию!? Надо быть железным человеком, с алмазной душой по крепости. Представляете, Борис попал на границу на Дальнем Востоке, служил в отряде, в который входил остров Даманский – остров беды. Шла война с Китаем. Я видел, как мать переживала, слушая новости из Москвы о боевых действиях на острове Даманский. Прекрасно помню, как сидим с мамой, чистим картошку, а тут – стучат в дверь, и входят военные из военкомата. Двое. Мать так в кастрюлю нож и опустила. Встала и дрожит.