Франсуа и Колен одним прыжком вскочили на лошадей и, разрезая толпу, осыпавшую их проклятиями, направились к городской заставе. Они получили бумагу, дававшую право на проезд, безо всяких затруднений пересекли сторожевой пункт, и теперь перед ними, насколько хватало глаз, расстилалась засушливая бесплодная равнина. Вийон сверился с картой, которую вручил ему генуэзский монах. Солнце стояло еще высоко. Предстоявший им путь можно было проделать до наступления темноты.

Мчась галопом по дюнам и пустошам, спутники достигли первых склонов Галилеи. Колен ехал первым, избегая торных дорог и селений, часто оборачивался, разглядывая горные хребты. Лошади рыжей масти изнемогали от усталости. Надо было остановиться, найти какой-нибудь водный источник. На проносившихся в облаке пыли всадников из оливковой рощи смотрел крестьянин-араб. Дождавшись, когда осядет последний клубок песчаной взвеси, он вернулся к своей трудной работе и постарался больше о них не думать. Зачем? И все-таки какая-то частица его существа летела на коне вместе с ними, словно ее нес ветер.

Внезапно Колен сделал знак остановиться и приложил палец к губам. До их ушей донесся далекий прерывистый шум. Над кустарниками, окаймлявшими долину, взвихрилась пыль. Появилась группа мамелюков. Их острые, притороченные к седлам копья торчали, как усики над пчелиным роем. Солнечные блики играли на медных конусообразных шлемах. Несмотря на большое расстояние, Франсуа и Колен поняли, что группа направляется именно по тому пути среди колючих кустарников, который только что проделали они сами. Не говоря ни слова, они во весь опор помчались к холмам.

Ближе к вечеру они добрались до места, обозначенного на карте.

– Похоже на Прованс, – прокричал Колен, стремясь перекрыть голосом топот копыт.

– Лучше и не скажешь. Посмотри-ка вверх!

В небе возвышался крест.

– Черт возьми, рифмоплет, это же распятие!

Колен тут же замедлил рысь, выпрямился и принялся отряхивать одежду. Франсуа проделал то же самое. Теперь, несмотря на удушливую жару, они выглядели более или менее прилично и принялись штурмовать крутую обрывистую тропинку, которая, казалось, вела прямо к облакам. Добравшись до высокого отрога, они увидели полуразвалившееся строение. У входа, скрестив руки, стоял человек внушительного роста. Вокруг прыгали худосочные куры, поклевывая друг друга и кудахча без умолку. Человек оставался невозмутимым. Колен и Франсуа спешились. Несмотря на наступившие сумерки, они разглядели широкий плащ и монашескую тонзуру, веревочные сандалии и деревянные четки. Большой крест наверху, казалось, дрожал в воздухе. Последний луч солнца окрасил его красным, как будто он был из старой меди, а ближе к горизонту цвет распятия становился ярче, темнее и напоминал цвет крови.

Колен перекрестился и процедил сквозь зубы какие-то молитвы. Монах, которого вполне удовлетворило подобное благочестие, развел скрещенные руки и поприветствовал гостей на латыни. Вийон сразу распознал простонародные интонации: это была кухонная, а не церковная латынь. Толстое брюхо монаха свидетельствовало о мере его аскетизма. «У этого кающегося грешника прекрасный аппетит, – подумал Франсуа, – значит, на душе покой».

– Добро пожаловать, господа. Я Поль де Тур, настоятель монастыря. Надо напоить несчастных животных.

Внутренний монастырский дворик походил на двор фермы. У ног Девы Марии были свалены тюки соломы, на стрельчатых арках висели связки чеснока. От этих святых мест исходил не аромат ладана, а резкий запах скисшего молока. Вход в капеллу был завален вязанками каких-то колючих веток, скукожившихся от засухи. Франсуа и Колен последовали за жирным монахом, который, приподняв подол плаща, с неожиданной ловкостью перешагнул через эту кучу. Глазам путников предстало странное зрелище.

Дюжина монахов стояла перед примитивными аналоями, заваленными тетрадями, чернильницами, листами пергамента. Вокруг при свете свечей блестели расположенные на низких стеллажах книжные переплеты. В центре спала старая кошка, свернувшись клубком в лужице белого воска.

Словно Господь, простирающий руки над своими владениями, отец Поль гордо продемонстрировал неф с книгами:

– Библиотека!

Несколько лысых голов повернулись к вошедшим, монахи сурово посмотрели на незваных гостей и вновь погрузились в чтение. Шершавые пальцы ползли по страницам, словно насекомые, пробираясь сквозь параграфы и раскрашенные миниатюры, лаская тексты, касаясь толкований, сбирая нектар тайн.

Вийон вглядывался в полумрак в поисках алтаря, исповедальни, кропильницы, но здесь были только книги.

Под конец вечернего богослужения пробил колокол, возвещая о предстоявшей трапезе. Трапезной служил небольшой, без окон, зал. Настоятель благословил пищу. Громко глотая, монахи прямо из мисок пили жидкую кашу с тимьяном. После того как были наскоро прочитаны благодарственные молитвы, они снова устремились в капеллу. Похоже, необходимость питаться казалась им бессмысленной потерей времени, вызывавшей досаду.

Отец Поль пожертвовал собой ради долга гостеприимства и остался с двумя путниками. Голодные Колен и Франсуа жадно проглотили остатки хлеба, дочиста выскребли котелок и выпили по несколько стаканов козьего молока.

– Мы не привыкли принимать здесь гостей. Толпы паломников редко появляются в наших местах. Ох уж эти святоши со своими дешевыми распятиями! Надо следовать по дорогам сердца, мерить шагами одиночество души, а потом уже идти толкаться у ворот Иерусалима!

Толстый монах поднялся, направился к дубовому сундуку, ключ от которого имелся у него одного, и достал оттуда пару литров вина. Сам он выпил всего глоток, но с удовольствием смотрел, как проворно Колен и Франсуа поглощают остальное прямо из горлышка бутыли.

Вийон вытер рукавом губы.

– Дозволено ли нам будет посмотреть ваши бесценные книги?

– Это зависит от брата Медара, а он редко пребывает в хорошем расположении духа. Он все время молится за людей, но их общество переносит с трудом. Даже наше. Он без конца нас бранит, упрекая в том, что мы плохо обращаемся с книгами, плохо читаем, слишком быстро или слишком медленно.

А не здесь ли находятся тексты, которые он ищет и которые заставят склониться Ватикан, подумал Вийон. Отец Поль решительно встал и, улыбаясь, благословил путников.

– Вы можете ночевать здесь. В том углу солома.

Отказавшись принять монету, протянутую ему Франсуа, настоятель вышел из трапезной. В двери на мгновение мелькнул квадрат чистого неба, затем она закрылась, а они остались сидеть в этой удушливой полутьме, вдыхая прогорклые запахи. Банкет в честь эмиссаров Людовика XI оказался весьма скудным, прием не отличался торжественностью. У поставщиков Фуста дурные манеры. Странно, что немец получает тексты от этих монахов-оборванцев, тем более что сочинения, которыми они его снабжают, посягают на единство Церкви. А отец Поль производит впечатление добропорядочного христианина.

Изнуренный Колен приткнул соломенную подстилку к стене и заснул, проклиная свою злосчастную судьбу. А Вийон вовсе не был оскорблен столь холодным приемом. Он как раз боялся оказаться на торжественном обеде для послов или негоциантов. Какая разница, войдет ли он через парадный вход или узкую калитку, если это порог тайного королевства. А что это так, у него сомнений не было.

Пребывая в возбуждении, он позволил себе еще один изрядный глоток церковного вина, чокнулся с собственной тенью на стене и задул свечу. Он положил на пол треуголку и тоже вытянулся на соломе. Лежа с открытыми глазами, закинув руки за голову, он улыбнулся, представляя себе тысячи звезд над крышей трапезной.

Бледное солнце с трудом пробивалось сквозь утренний туман. Во дворе суетились едва различимые тени монахов. Дверь в капеллу была приоткрыта. От потухших свечей шел неприятный запах. Вийон не мог сопротивляться искушению: ему хотелось погладить корешки мягкой свиной или веленевой кожи. Он проник в неф, наугад взял какой-то том, открыл его и, не читая, кончиками пальцев принялся скользить по корешку, словно проводя рукой по уступам водопада. Со страниц на него обрушился поток черных букв. Никакие знаки пунктуации не подавляли эти скомканные строчки и не обуздывали невнятный текст. Франсуа затрепетал от наслаждения. Не так ли слово становится поэзией?