– У тебя по глазам видно, что ты человек добрый. – рассмеялась Настя.

– А мне говорят, что я похож на лоха, и потому все пытаются меня кинуть.

– Я сказала – добрый, а не дурак. Просто не позволяй своим друзьям пользоваться этим. Не позволяй учить себя жизни.

– Меня много кто учит жизни. А вот на счёт друзей ты ошиблась. У меня их нет.

– Не догадываешься, почему?

– У каждого свои тараканы в голове, и я не исключение. Я человек не простой, но дружелюбный. Если ко мне потянуться и я потянусь. Если спросят – отвечу.

– Все остальные ведь лживые, меркантильные ублюдки, которые пользуются твоей доброй душой и чистым сердцем, а все женщины загонят тебя под каблук и будут запрещать пить пиво, играть в компьютер и ходить с друзьями в баню? Это так?

Она просто несёт чушь, а я немедленно примеряю её на себя, и поражаюсь, как точно она попадает в цель. Сказала то она, что я добрый, а вот думает, что дурак.

Я проигнорировал её, и она грубо выдернула свой куст малины из земли и бросила к забору.

– Значит, в субботу, ты отсюда уедешь.

– Очень на это надеюсь.

– Я тоже собираюсь на посёлок в выходные. Прикупить семян. Может цветы получиться посадить.

Возвращаясь от Насти, меня передергивало от её вида и голоса и о того, какие это в мне вызывало чувства. Желание уехать отсюда было ноющей болью в затылке.

Антон махнул мне рукой, когда я вошёл в дом. Он вёл себя крайне странно. Бутыль самогона, что мы взяли была практически нетронутой, хотя я отсутствовал пару часов. Во всём доме был выключен свет, а вместо ноутбука, Антона вернулся к письму в тетрадях.

– Я тут с девчонкой местной поболтал.

– С той красоткой на велике? – съязвил Антон.

– Нет. С другой. Настя зовут, – я покрутил пальцем у виска, но не знал видел это Антон в темноте или нет. —Ты, кстати, заметил, что здесь очень мало женщин. А детей и животных я вообще не видел.

– Не могут себе позволить.

– Ага. Тысячи всяких люмпенов рожают детей чуть-ли не каждый день по двойне, а эти такие сознательные?

– Я не о сознательности говорил. Может, они физически не могут давать потомство. Может, тут во времена СССР проводили какой-нибудь эксперимент с биологическим оружием, в результате чего, население стало бесплодным.

– Как невадский ядерный полигон?

– Как невадский ядерный полигон. – улыбнулся Антон.

Меня это успокоило. В голову лезла всякая чертовщина и мистика, а Антон, со своей любовью к теориям заговора, развевал все негативные мысли. Будто после тяжёлого дня включил РЕН-ТВ, а там рассказывают про шумеров и инопланетян.

Темнело здесь очень рано. Будто зимой. После шести опускались сумерки, а с учётом того, что ни фонарей, ни машин здесь нет, а местные то-ли любят мрак, то ли экономят электроэнергию, света в домах почти не зажигали, за окнами стояли почти непроглядные сумерки. Даже несмотря на то, что дома вокруг обитаемы. Хотя Антон писал и шуршал бумагой, ходил по комнате и открывал окна, устраивая сквозняк. Я испытывал неотвратимое чувство одиночество. Пустоты и тишины. Ни ветерка, ни скрипа калитки, ни голосов.

Я бы подумал, что Антон пьян, так как он совершенно не ориентировался в доме, натыкался на мебель и шатался. Но он так и не притронулся к самогону. Только держал возле себя наполненный стакан.

– Как ты считаешь, мной легко манипулировать? – спросил я, вспомнив наш разговор с Настей.

– Не знаю. Но думаю, что кем угодно можно манипулировать. Например, ты считаешь, что военная служба, мужественность, японский автопром, аполитичность, альтруизм, недоверие новостям, употребление алкоголя, мясоедение – исключительно твой личный выбор. Может это и так, а может тебе было это навязано. Я не говорю, что твои ценности уникальны, но я не дискредитирую их.

– Это скорее индивидуальность, к которой все так стремятся. – зевнул я.

– Я хочу сказать, что не нужно никого слушать, а следовать своему замыслу.

– Но в таком случае, я слушаю тебя.

– Принимать чужие советы или нет, это решать только тебе. Все мы сотканы из советов, наставлений и примеров своих родителей, окружения и даже телевидения. И все мы принимаем решения исходя из этого опыта, но, когда явиться решающий миг, на твоё решение не повлияет ничего. Это станет отправной точкой и с этого момента ты перестанешь быть моим другом, сыном своих отца и матери, ефрейтором, русским, мужчиной, землянином. Твоё решение определит тебя, сольётся с тобой и ты станешь тем, кем должен быть. Кем всегда был.

– То есть, если, к примеру, хороший человек, который никогда не врал, не крал и вообще был умничкой, может принять плохое решение и от этого станет говном. А маньяк и убийца, один раз примет хорошее решение и станет праведником?

– Нет хороших и плохих решений. Верных или не верных. Знаешь поговорку, что русскому хорошо, то немцу смерть? Вот тут так же. Что такое хорошо, а что такое плохо – определяет общество. Маньяка и умничку определяет общество. Решение определяет существование. Оно не знает жизни и смерти, добра и зла, да и нет, ноля и единицу.

Я счёл всё сказанное Антоном фразами из его книг. На меня накатывала сонливость и усталость в теле.

– Ты заметил, что здесь нет кладбища? – спросил Антон.

– Кладбища? – переспросил я и вспомнил, что и сам задался тем же вопросом, когда не увидел никакого намёка на погост. Ни оградок, ни крестов, ни плит или ржавых советских памятников со звёздами.

– Может, они буддисты. Закопали в степи, без камня и креста. Воротились домой и ждут перерождения.

– Дьалам я здесь не видел. И во сне не видел. – сказал Антон, встал в очередной раз и тут же упал.

Я приподнялся на постели, чтобы посмотреть, что случилось. Антон растянулся на полу. На мой вопрос, в порядке ли он, ответа не поступило, и я подошёл к другу. Он часто дышал и был очень бледным. Он всегда был белокожий и почти не загорал на солнце, но сейчас он казался почти синюшным.

– Ты как себя чувствуешь?

– Хорошо. Просто сэм ноги подкосил. Не надо меня лечить только своей бабкиной аптечкой!

Я решил, что моя аптечка не бабкина. И молча вернулся в кровать. Постель была сырая. Под одеялом жарко и влажно. Без него колотило от холода. Словно гриппозный больной в лихорадке, я катался по узкой жёсткой кровати. Я прекрасно осознавал грань между сном и реальностью. Вот я лежу в полумраке, пытаюсь найти сухой бок и удобную сторону подушки. И тут же я проваливаюсь в бездну сновидений. Мне снятся разные вещи. Пустыни и леса. Запыленная форма. Я могу быть в прошлом, будущем, невиданном волшебном мире, после просмотра какого-нибудь кино. Но я всегда Евгений. На мне одни те же армейские ботинки, и я преодолеваю преграды в виде людей, зверей и прочих опасностей. В этот раз, на мне не было формы. Я не воевал, не ехал на машине, не стрелял, не спасал свою жизнь, не выполнял приказов, и не боролся с неприятелем. Не убегал и не атаковал. На мне были мои спортивные штаны, в которых я лёг спать. Босые ноги с налипшей местной грязью. Я подымался по ледяной скользкой лестнице, которая крошилась под моими ногами. У меня ломило спину, поэтому во сне, мне казалось, что на моём горбе восседало какое-то существо, которое клонило меня вниз и душило. С каменного серого потолка помещения, где я находился, свисали чёрные силуэты. То-ли люди, то-ли коконы. Все они были тенями в густой дымке и я не мог разглядеть их. Я просто знал, что они там есть. И вонь. Отвратительный, тошнотворный запах плесени, трёхдневного мусорного ведра и свежего сырого мяса, каким пахнет при забое свиньи или коровы. Я не мог больше держаться под тяжестью и полз по раздолбанным каменным ступеням. Я не видел лиц и не слышал голосов, но холодный липкий ужас обвивал меня. Проникал в рот, нос и уши. Не страх, но его ожидание. От которого стынет в жилах кровь, а сердце пропускает удары.

Снова я вынырнул из сна, как из бани в холодный снег. Ставни гремели и бились на ветру. Печка потухла, Антона не было, ни за столом, ни на своей койке. Я попытался подняться, но сон не отпускал. Будто то существо всё ещё сидело на моей спине, обхватив руками и ногами, не давай пошевелиться. Я снова очутился среди темноты. Среди необоснованного животного страха. А существо за спиной, стало сдавливать свои склизкие конечности на моей шее и животе. Я начал задыхаться. Я больше не мог открыть глаза и пошевелиться. Хоть я понимал, что это лишь сон, паника подступала, сквозь сжатые зубы. Взяв себя в руки, я полностью расслабил тело и позволил вдавить себя в кровать неведомой мне тяжести. Судорога свела мне ноги, руки, шею, а затем ослабла и оставила.