Наверное, мне стоило испугаться, что-то сделать: вырваться, закричать, позвать на помощь, попробовать убежать. Но страх не спешил появляться, и я не шевелилась. Лин не пугал, к нему, наоборот, тянуло. Казалось, здесь и сейчас, всё, что происходит — правильно. Так, как и должно быть. Странное, абсолютно необъяснимое ощущение.

— Держи, — Лин стянул перстень. Не спрашивая, надел его на мой средний палец. Рыжий камень вспыхнул, стал ярче и одновременно темнее — почти алым, или это так преломлялись внутри солнечные лучи. — Он твой.

В тот же миг тучи над озером сгустились, затянули небо, отражаясь в зрачках Лина — мрачные, свинцовые, грозные.

— Нет ничего страшнее смерти, — нараспев заговорил он. — Когда замирает дыхание, когда не бьётся сердце. Нет ничего страшнее разлуки. Когда день как ночь, когда свет как тень. Нет ничего страшнее памяти. Когда сон обращается явью, когда расступается туман.

Поднявшийся ветер швырнул в лицо сухие листья с песком, вынуждая зажмуриться.

— Нет ничего сильнее любви! — крикнул Лин. Отпустил руку, положил тёплые ладони мне на щёки, ласково сжал, проводя большим пальцем по моим губам. — Позволишь? — Ответа он не ждал. Притянул, поцеловал — сначала осторожно, едва касаясь, как будто не был уверен. Потом всё настойчивее, глубже.

От него приятно пахло — камфорой, сосновым лесом и травой. Шалфей, вспомнила я.

Закружилась голова, перед глазами заплясали огни.

…Горели свечи. На выступе у окна, в изголовье кровати, в бронзовых подсвечниках на стене у двери. Воск плавился, стекал ручейками, бесшумно падал на мраморные плиты, оставляя неровные следы.

В комнате было душно, от настойчивых ласк становилось ещё жарче. Мне не хватало воздуха, и я, тяжело дыша, отстранилась. Бреслин продолжил целовать всё, чего получалось коснуться — скулу, щеку, подбородок, шею. Я больше не собиралась сдерживать желание. Ослабила пояс, потянула за бархат — отделанный мехом лиф послушно сполз, обнажая плечи и грудь.

Бреслин замер, и я, воспользовавшись заминкой, торопливо вскочила с его колен. Отошла, позволяя ткани соскользнуть ниже и упасть к ногам.

— Что ты творишь?

Я с улыбкой поманила его к себе.

— Ты разве не догадываешься? Тогда подумай ещё раз.

Он сглотнул, облизнул губы. Вцепился в кожаные подлокотники.

— Ты хотела подождать…

— Больше не хочу. — Я перешагнула через платье, взяла Бреслина за запястье, потянула за собой к кровати.

— Почему? Что изменилось? — он попытался удержать меня.

Всё изменилось, всё.

— Ты не любишь меня?

— Конечно люблю.

— Тогда почему ты медлишь? — Я остановилась, обвила руками его шею. Шепнула в губы: — Возьми меня.

— Мы поженимся, Женевьев… — он подхватил меня на руки и бережно, будто римскую вазу, опустил на постель. — Как только во дворце закончится траур. Клянусь тебе!

— Это не важно.

— Для меня важно.

— Знаю. Но Маредуд никогда не допустит, чтобы мы поженились, — пришлось напомнить. — Я всего лишь жрица. Ты — сын королевы.

— Решать не ему, — отозвался Бреслин, стаскивая через голову рубаху. Отбросил её, навис надо мной. — Он мне не отец.

— Но теперь он король. Решать ему.

Бреслин мотнул головой. Несносный упрямец!

— Мою судьбу решают только боги, а ты умеешь с ними договариваться. Замолвишь за нас словечко?

Уже замолвила.

— Его высочество сегодня очень много болтает и совсем ничего не делает.

Он приподнялся на локте, прищурился:

— Разве?

Я с улыбкой закрыла глаза, отвечая на поцелуй.

В безлюдном тронном зале царил полумрак и пахло гарью. Огни зажжённых факелов отбрасывали на стены причудливые тени, но почти не давали света.

Маредуд восседал на троне, небрежно поигрывая рукоятью меча с позолоченной инкрустацией.

— Ваше Величество. — Я почтительно преклонила колено в десяти шагах от его обнажённого клинка.

— Встань, Женевьев. Подойди, — он нетерпеливо щёлкнул пальцами. — Ну же, не робей.

— Да, Ваше Величество.

Я послушно выпрямилась и приблизилась к нему на пять шагов.

Маредуд молча рассматривал меня. Я знала, зачем я здесь и что он собирается мне предложить. Знала, и всё равно надеялась, что моё предсказание не сбудется: сегодня или никогда. Напрасно — они всегда сбывались.

— Траур заканчивается через семь дней, — нарушил король тягостное молчание.

Я согласно кивнула, боясь дышать.

— Смерть королевы Ламберты — тяжёлая утрата для всех. Мы скорбим и помним. Но жизнь продолжается, — Маредуд зажал рукоять в кулаке, одновременно поправляя перстень на среднем пальце. — К большому сожалению, боги не были к нам столь милосердны, чтобы благословить наш короткий союз наследником.

— У королевы Ламберты уже есть наследник. — Неслыханная дерзость с моей стороны.

В зале снова повисла гнетущая тишина.

— Конечно, — Маредуду явно стоило больших усилий сделать вид, что он не заметил намёка. — Бреслин — храбрый воин и достойный сын своей матери. — Король замолчал, и я будто услышала невысказанное: но он не мой сын. — Скоро война. Его ждёт блестящее будущее. Я же, как любой повелитель, мечтаю не только о славе, но должен позаботиться и о доблестных потомках, которым смогу передать трон Мэна.

Надежда на чудо неумолимо таяла. Я присела в поклоне, пряча лицо.

— Ваше Величество хочет получить напутствие мудрых богов, чтобы не ошибиться в своём выборе?

— Я уже его сделал, — Маредуд торжественно расправил длинный плащ, отделанный по краям мехом горностая. Приподнял меч, упирая острие в моё плечо. — Совсем скоро ты будешь королевой, Женевьев. И моей женой.

Я отшатнулась, оступилась. Наверное, рухнула бы в озеро, если бы сильные руки вовремя не подхватили.

— Бреслин… — Я повисла на его плечах, беспомощно уткнулась лбом в грудь.

В затылок ударила молния. Ударила, распалась на части и теперь искрила в глазах, выжигала мозг дотла. Я задыхалась и никак не могла надышаться.

Память возвращалась, а с ней — всё, что было так важно в прошлом.

Я становилась собой.

***

Я распахнула дверь в трейлер, задержалась на пороге, приглашая войти.

Бреслин остановился, развернулся ко мне. Заботливо отвёл прядь с моего лица за ухо. Она не слушалась, щекотно мазнула по скуле.

— Ты в порядке?

— Не знаю, — честно призналась я. Разобраться в себе не получалось, прошлое и настоящее смешались. Я даже не понимала, на каком языке должна с ним разговаривать. С желаниями было проще, они все сводились сейчас к одному — быть рядом и никогда больше не расставаться.

— Не бросай меня.

Наверное, я выглядела напуганной, растерянной, жалкой. Мне было всё равно.

— Я никуда не уйду, Женевьев. Ни за что.

Бреслин перехватил мои пальцы, сплетая со своими. Поцеловал — легко, едва касаясь. Провёл языком по моим губам, осторожно прикусил за верхнюю, отпустил на миг, прижался снова, завладел нижней. Положил ладонь на мой затылок, мягко надавил.

Я подалась навстречу, подчиняясь. Отдаваясь.

Он не делал ничего, что не делали со мной раньше, до него и после, другие мужчины. Но никто не раздевал меня так нежно и настойчиво, никто не ласкал так умело и будто впервые. Никто не входил в меня так неистово и робко. Никто. Как я могла забыть? Как?!

Мне нравились его прикосновения. Они возвращали силу, пробуждали в крови древнюю магию и щедро делились со мной мудростью природы. Мне нравилось чувствовать энергию Бреслина, его страсть, тепло, делить с ним одно на двоих дыхание. Нравилось наблюдать, как он целует моё тело, умудряясь ласкать и взглядом тоже. Мне нравилось смотреть ему в глаза. Радужки меняли цвет, становились из серых бирюзовыми, темнели, опять светлели. Это завораживало и успокаивало одновременно — как море. В нём я точно могла бы утонуть. И я тонула.

…Роща шумела листвой, пела в последних лучах уходящего солнца, прощаясь. Я почти не чувствовала рук — поднятые над головой и привязанные к стволу, они давно занемели. Горели только запястья — наверняка верёвку смазали белоцветником или гармалой, чтобы яд медленно впитывался в кожу и причинял как можно больше страданий. К ним мне стоило подготовиться, иллюзий по поводу своей участи я не испытывала. Придворным жрецам неведомо милосердие, а ожидать его от короля — губительная наивность. Он не упустит шанса: смерть станет для меня избавлением, но сначала Маредуд вволю потешит самолюбие.