1

*Внимание! Все персонажи и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.

– Боль… Она пронзает меня, выворачивает наизнанку, а затем опять сворачивает в витиеватый узор решетки на ограде кладбища…И снова тьма… И снова пустота… И снова безысходность… И снова глупое, бесполезное, бессмысленное и жалкое прозябание своего существования на этой грешной земле… Невыносимая боль сжигает меня изнутри своим адским огнем… Мои слезы превратились в непрекращающиеся потоки крови… Это дурная кровь… Это плачет дождь… Это черно-белые сны… Это ломка моего возбужденного суицидального сознания… Это бред моего воспаленного старыми воспоминаниями мозга… Это черно-белые дни… Это мое последнее пристанище… Это холодные стены… Это мокрые стекла… Это изгнание мыслей из памяти… Это гнев кровавых полнолуний… Это проклятие… Это то, что называют одиночеством… Это неприятие самого себя… Я приношу себя в жертву на алтарь Сатаны… Это мрак, скрывающий и всепоглощающий… Это то, что называют непониманием… Это отходная молитва… Это шепот мечты, которой не суждено сбыться… Это холодный рокот грез… Это вечные скитания моей больной несчастной души… Это мой потерянный рай… Это мой потерянный мир… Это то, что называют отчуждением… Это небеса, расплескавшиеся красной волной на руках… Это дикая боль, растекающаяся по моим венам… Это плен вечных страданий, откуда мне уже не вырваться… Это воздух, поступающий в мои легкие судорожными вдохами… Это слабые попытки убить себя здесь и сейчас, которые ничем не заканчиваются и ни к чему не приводят… Еще пара шрамов на груди… Я видел, как кровь медленно стекала по моему телу и собиралась в капли… Это осколки моего мертвого сердца… Сердца, которое не любит…

На кушетке посреди уютного стерильного кабинета лежал долговязый молодой человек очень болезненного вида. У него были впалые щеки, по уголкам сухих потрескавшихся губ красовались кровавые трещины. Длинные черные волосы, покрытые самодельной шапкой-чулком, разметались во все стороны и свисали с кушетки, как столетняя пыльная паутина с чердачного потолка. На груди он сложил костлявые дрожащие руки с вздувшимися, как у старика, венами, окровавленными пальцами и стриженными до самого мяса ногтями – некоторые из них на днях были отбиты тяжелым гаечным ключом, а потому отливали насыщенным синюшным оттенком. Временами он всхлипывал, сдерживая плач, на кончике пирсинга в хряще носа поблескивала прозрачная капля соплей. Вокруг светлых голубых глаз зловещей тенью налегли синяки, и оставалось только гадать, то ли этот человек не спал несколько ночей, то ли принял хорошую дозу наркотиков накануне приема у врача.

– Иногда я невольно задумываюсь, за что мне эти муки… – продолжал он, в очередной раз всхлипнув и крепко потерев мокрую сережку в носу. Пирсинг под губами и по обеим сторонам щек на секунду вдавился в белую, с голубыми прожилками, кожу, тем самым на короткое время сделав плоское (если не считать некрасивого крючковатого носа) лицо более живым и естественным. – Прошлое и настоящее меняются местами, и я не всегда понимаю, что уже было, а что происходит сейчас… Мои родные, мои друзья… Как я отрекся от семьи, как предал всех… Я никогда никого не любил… Я всегда был мразью… Поэтому справедливо заслужил эту боль…

Доктор, дородный ухоженный мужчина средних лет, уставший выслушивать эти высокопарные стенания, прекратил давить на переносицу и раздраженно выпалил на одном дыхании:

– Юни, ёшкин барабан, у тебя две трети желудка вырезано, тонкая кишка усечена и сшита так, что Дольче и Габбана нервно курят в сторонке! Конечно, вся эта хрень будет время от времени воспаляться и болеть! Тебе говорили, что эта операция назначается только жирдяям с четвертой степенью ожирения? Говорили! Но нет же, ты своим: «Нате вам два миллиона каждому, я хочу сохранить юношескую тонкость!» – всех под монастырь подвел!

Юни33 шмыгнул проколотым носом, обиженно отвернулся зубами к стенке и продолжил считать себя самым несчастным существом на планете.

2

Два молодых субъекта, обладающие видом, не внушающим доверия, вальяжно развалились на сверкающем капоте роскошного черного джипа, припаркованного у дорогой частной клиники и прогретого лучами сердитого скорбного солнца уходящей хельсинской осени. Один был хулиганом, полупанком, полуметаллистом, возможно, отчисленным студентом, в свисших джинсах, потертой джинсовой куртке с нашивками легендарных рок-групп и в обшарпанной джинсовой бейсболке козырьком вбок; длинные спутанные волосы кое-как собраны в неопрятный хвост и болтаются, как забытый на заборе пастуший кнут. Другой, помоложе, был, скорее всего, учеником старших классов, беспризорником, грязным, давно нестриженым, в мешковатой одежде неясных унылых оттенков; отросшие почти до плеч, сухие (как солома, только черного цвета) волосы выбивались из-под закатанной шерстяной шапки и торчали во все стороны, как раскидистые ветки облетающих деревьев. К ним уже несколько раз подходили местные охранники и по-хорошему просили покинуть неподходящее для столь непредставительных персон место. В ответ эти двое наркомански хихикали, послушно уходили, но через какое-то время снова возвращались и продолжали принимать солнечные ванны на капоте облюбованного автомобиля. Именно в тот момент, когда охранник потерял терпение и на полном серьезе пригрозил им полицией, вернулся законный владелец автомобиля и наорал на несчастного стража порядка так, что тому не оставалось ничего другого, как вернуться на свой пост, рассыпаясь раболепными извинениями.

– Ну что, умирающий лебедь, сколько тебе еще осталось? – нахально осклабился молодой бомжик, спрыгивая с капота.

– Явно больше, чем тебе, если не заткнешься! – рыкнул Юни33, затем прислонился к дверце автомобиля и согнулся пополам, держась за живот.

– Что этот еврей тебе сказал? – поинтересовался хулиган, подойдя к нему и участливо погладив поверх шапки.

– Чтобы я пальцы пластырем заклеивал, когда в следующий раз мне вздумается поиграть на доисторической отцовской гитаре! – нервно дернулся Юни33, но руки его не скинул.

– А что, с желудком ситуёвина вообще безнадежная?

– Ну конечно! Вырезанные кишки же мне обратно не пришьют! Прописал антибиотики, противовоспалительное и обезболивающее, мать его, которое меня уже не берет!

– Будь мужиком, принцесса, держись! – потрепал его по костлявой холке бомжик.

Юни33 вымученно улыбнулся своим некрасивым ртом, широким, плоским, с тонкими губами, и, кажется, немного приободрился. Подождав еще немного, когда волна боли отступит хотя бы на чуть-чуть, он скомандовал подозрительной компашке забираться в автомобиль и сам собрался сесть за руль, но их остановил подлетевший к ним маленький тщедушный паренек с растрепанными иссиня-черными волосами до плеч и огромными серыми глазищами в половину бледного нездорового лица.

– Фух, успела! Думала, что уже вас не застану! – по-английски затараторил пацаненок каким-то странным голосом: от природы низким, вдобавок прокуренным, но все-таки женским. – Так, хэрра Тиллимилли, через час у Вас парикмахер. Хэрра Хараканхови, у Вас сегодня мезотерапия, Вы помните? Хэрра Линнанкорки, если Вам что-то прописали, дайте мне список и рецепты, я забегу в аптеку, мне все равно по пути. А сами поторапливайтесь на маникюр, мастер сдвинул время на полчаса. В восемь начнется пресс-конференция, но вам нужно быть часика на два пораньше, чтобы успеть дать интервью, будет аж четыре телеканала. Далее. В клуб я позвонила, они сказали, что у них все готово, но я на всякий случай заскочу туда лично и все проверю. Все, кому я передала приглашения, отзвонились и сказали, что придут. Сейчас я из приличия донесу приглашения тем, кого вы не хотите видеть на вечеринке. Естественно, они вежливо откажутся, если вообще успеют это прочитать. И, на случай, если сегодня больше не увидимся, с Днем рождения, хэрра Тиллимилли!

Не переводя дыхание, пацаненок скинул с тощего плеча набитый чем-то рюкзак, рывком расстегнул молнию и дрожащей рукой протянул хулигану-полупанку легкий, но объемный подарочный пакет. Тот, вытаращив изумленные голубые глаза, неуверенно взял его, а потом осторожно подал голос: