Цепляясь за поручень, он подтянулся и устроил свою пятую точку на сиденье. Сердце бешено колотилось. Выглянул в окно - и обмер. Обомлел. Это точно не тот мир, выходцем из которого он мог себя назвать.

   Или же в его отсутствие вдруг (снова!) наступил новый год. Впрочем, нет. Новый год в родном городе он видел уже - дайте-ка подумать! - семь раз, и это было ни капельки на него не похоже.

   Всё казалось намного ярче, чем должно быть при самом ярком полуденном солнце - а ведь небо не сказать, чтобы яркое. Оно отрастило косматые брови в виде облаков и смотрело вниз с лёгким укором: "Ну и кто из вас, бездельников-забияк, разбудил старика? Ты, трескучее дерево? Или ты, глазастый трамвай? Или вы, катающиеся с горки дети?..

   - Всё дело в краске, - сказал Данил, кивнув самому себе.

   Это была всё та же старая Самара, таблички с указанием, что ты, путник, сейчас находишься на улице Садовой, никуда не делись. Те же дома... вот только их уже не поворачивался язык назвать домами-развалюхами. Это пряничные домики, покрашенные в разные цвета; отремонтированные фасады походили на добрые лица карликов из сказки, а стёкла напоминали об утреннем дурмане, когда солнце, врываясь в окно, пытается тебя растормошить, но ты не просыпаешься, а вертишься на подушке в попытке спрятать глаза.

   Данил знал, где будет следующая остановка - они с мамой частенько ездили туда на рынок, - потому не больно-то волновался насчёт того, чтобы не потеряться.

   Были огромные деревянные резные игрушки, подвешенные к коньку крыш, блестящие стеклянные шары высоко вверху - следы от самолётов, похожие на ледяные ожерелья. Сосульки росли строгими рядами и были столь изящными, будто их выращивали специально. Небольшие латунные статуэтки, которые Данил никак не мог подробно рассмотреть, украшали каждый перекрёсток.

   Машин на тротуарах не было, зато были неспешные скрипучие повозки, запряжённые лошадьми в нарядных попонах. На козлах сидели кучера в не менее нарядных одеждах и с одинаково-глуповатым выражением на лицах.

   В этом мире всё ещё каменный век! - ужаснулся Данил, и тут же поправил себя: - деревянный.

   Прилипнув лбом к стеклу, мальчишка чуть не пропустил остановку. Дальше они с мамой, кажется, не ездили ни разу. Он проворно выскочил на улицу, озираясь как дикий оленёнок, отправившийся гулять без родителей. На щеке всё ещё пульсировал холодный поцелуй стекла, голова звенела протяжной болью. Казалось, вот-вот снова польётся носом кровь.

   Чертёнка нигде не было видно. Должно быть, остался в том мире, ведь он не отражался в зеркале в тот момент, когда мальчик произнёс волшебную фразу. "Что же я наделал! - подумал Данил - Я оставил на произвол судьбы единственного друга!"

   Это изрядно подпортило ему настроение. Малыш побрёл прочь, глядя себе под ноги. Возможно, найдя где-нибудь зеркало, он сможет вернуться и забрать с собой Тима.

   Он не заметил, что бредёт по проезжей части, где мокрый снег (было довольно тепло) превращался в кашу. Тротуар сверкал разноцветной плиткой так, что детский разум посчитал его лоскутом сна, ковровой дорожкой из кино, но никак не тем, на что можно наступать в грязных ботинках. Поэтому, когда на него чуть не наехала повозка, запряжённая толстоногим меланхоличным тяжеловозом, мальчик воззрился на неё, словно на свалившийся с неба прямо к его ногам метеорит.

   - Эй! - закричали вдруг сверху. - Эй, малыш! Забирайся сюда!

   Из повозки торчала лохматая голова, словно одуванчик, чудом нашедший лазейку среди грядок благородных помидор и надменных огурцов. Она определённо принадлежала ребёнку.

   - Давай же, - сказал мальчишка и, ухватившись за робко протянутую руку Данила, втянул его вверх.

   Но прежде чем познакомиться с обладателем руки, Данилу пришлось оказаться лицом к лицу с кучером. Он что-то говорил, и это совершенно не походило на то, что ожидаешь услышать от взрослого.

   - Прошу простить меня, - казалось, губы мужчины не шевелятся вовсе, а негромкий звук рождается где-то между щеками. - Дурень, дурень! Едва не задавил маленького человека.

   Данил едва удержался от того, чтобы не завопить. Он в упор разглядывал то, чего не мог увидеть с земли или из окон трамвая: лицо мужчины отливало синевой, оно выглядело, как нечто, сшитое из лоскутов кожи многих людей. Глаза слезились, жидкость готова была ринуться вниз по щекам, но вместо этого застывала прозрачной коркой где-то возле век. Зубы редки и похожи на замшелые надгробные камни. Он был одет во фрак с высоким горлом и шапку, которая едва прикрывала бесформенные куски мяса - лишь с натяжкой их можно было назвать ушами.

   А потом Данила дёрнули в сторону, и он оказался под крышей повозки, освещённый улыбкой рыжего мальчишки.

   - Постарайся не шастать по дороге, - сказал он, не переставая улыбаться. - Дылды довольно неуклюжи. Посмотри, у моего один глаз смотрит вверх, другой вниз. Задавят, и не заметят. Я Фёдор.

   Данил представился и сразу, без перехода, спросил:

   - Дылда? Это что, твой папа?

   - Да нет же, - сказал мальчишка, безмятежно созерцая через окно затылок лакея. - Просто какой-то дылда. Тебя он так удивляет? Посмотри, там, на улице, их сотни! Тысячи! Даже не верится, что рано или поздно они просто прекратят бегать туда и сюда по своим глупым выдуманным делам и станут ездить в повозках только по делам важным, как мы.

   Прохожие прикрывались яркими зонтами, не то от солнца, не то опасаясь, что вот-вот хлынет ливневый дождь. Данил нагибал голову, пытаясь разглядеть лица, но без толку. Чудилось что-то зловещее там, под брезентовыми куполами.

   - Они что здесь, все такие страшные?

   - Да уж не чета нам с тобой. Хочешь яблок? Может, мандаринов? Возьми там, на подносе. Ты откуда взялся?

   Данил ничего не ответил. Он был занят созерцанием мира за окном. Повозка мягко тронулась и покатилась, будто сама по себе.

   - У вас здесь есть вороны? - спросил он.