— Вполне возможно. Кстати, не только из России. Если эта гипотеза верна, в ближайшее время в Африке и арабском мире вспыхнут свои «перестройки», и поток активных эмигрантов направят в умирающую Европу. Об этом можно подумать, но сразу забыть…

В тот день они не обсуждали этот вопрос. И на следующий день тоже, поскольку у Максима был «выпускной экзамен». По просьбе Марины, он оформил отпуск и был готов ко всему.

Как всегда, то, что произошло, было далеко за рамками его ожиданий.

— Ты поедешь на войну, — заявила Марина.

— Настоящую?

— Вполне.

Максиму стало обидно, что фантазия Дмитриева всегда превосходила его предположения. Он быстро попытался прикинуть горячие точки планеты.

— Югославия? — наконец молвил он.

— Сербия, — подтвердила Марина, — хотя было мнение, что Сомали подошло бы лучше.

— Что-то мне страшно.

— Это нормально. Боятся все, но храбрый человек может преодолеть свой страх, а трус — нет.

Через два дня Максим оказался в маленькой деревушке, состоящей из трёх десятков покосившихся домиков с выгоревшими ставнями и миниатюрной церквушкой, среди оливковых и кипарисовых рощ. Идеалистически пейзаж не выглядел. Всё вокруг было пропитано тревогой. Жители отводили взгляды, надрывно лаяли собаки. Даже козы, бродившие вдоль каменистой дороги, смотрели настороженно раскосыми жёлтыми глазами.

Он угодил в разношёрстную компанию головорезов, среди которых были не только сербы, но и двое русских, француз, немец, и даже неизвестно как попавший к ним американский чёрный здоровяк, похожий на героя боевиков.

«Всего двенадцать — великолепная дюжина великого Учителя».

Лачуга, где он ночевал с напарником, русским пареньком Володей, была очень стара: стены из нетёсаного камня, соломенная крыша, очаг с открытым огнём, давший приют чудовищному чайнику. Ночами дом стонал от ветра, задувавшего в прогнившую солому, раздражался сухим, хрустящим старческим кашлем. Но ещё хуже были внезапные громкие удары и щелчки, будто от простреливающих суставов. Тогда Максим в ужасе просыпался, нащупывая рукой автомат, доверчивым щенком прикорнувший рядом, и лежал, тревожно вслушиваясь в темноту, наполненную шорохами, гулкими вздохами, посвистом.

Он толком не понял, на чьей стороне они сражались. В них стреляли. Они стреляли. Если ты не убиваешь, значит, убьют тебя. Многому приходилось учиться с нуля. Институтская военная подготовка оказалась никчёмной. Там не ждёшь пули в спину от безобидного крестьянина. Не вслушиваешься в ночные шорохи, ожидая гранату в окно. Да и стрелять по живому человеку — совсем не то, что пулять по мишени. Оказалось, он совсем не готов убивать. Слава Богу, поначалу бои заключались в вялой перестрелке, когда абстрактный противник угадывался лишь по далёким выстрелам. Но потом война неумолимо приблизилась. Его вырвало, когда увидел, как напарнику Володьке оторвало ногу миной-ловушкой. Несколько секунд тот неистово кричал — удивительно, что люди способны так сильно орать. Ужас сковал Максима, обернув в липкие объятья, словно в мокрую простыню. Он не мог дышать, судорожно подавившись воздухом. Следующие два дня — то ли от постоянного страха, то ли от местной инфекции — желудок отказывался принимать еду. Пил только виски, глуша разум алкоголем.

Пожалуй, никогда в жизни он столько не молился, ежеминутно, ежесекундно. Молился Богу и ненавидел Дмитриева с Мариной.

Страх прошёл однажды ночью, когда на их спящую деревню напали. Тишина взорвалась хаосом беспорядочных звуков. Через окно Максим выпрыгнул во двор из мгновенно вспыхнувшего дома. Каменная крошка скрипела на зубах. Вокруг метались тени обезумевших людей. Крики, вопли, мат на всех языках. Где свои, где чужие, понять невозможно. В темноте Максим зацепился ногой за какой-то кабель, свалился, оказался в мокрой вонючей канаве. Рядом над головой взорвалась граната. Осколки просвистели тысячами пчёл. Одна ужалила в плечо. Больно не было. Не знал, ранен ли, а если да, то насколько серьёзно. Он ничего не мог сделать.

Захватившая мозг паника вдруг схлынула, как отступившая волна. Там, за волной, оказалась спокойная темнота безразличия к смерти. Теперь он мог соображать. Вспомнил, что где-то рядом был крохотный каменный мост. Змеёй прополз по канаве и втиснул тело в прохладную нишу с твёрдым намерением защищать убежище от кого бы то ни было.

Трудно сказать, сколько времени просидел, выставив автомат в стрекочущую очередями и сверкающую белыми сполохами темноту. Минуту или час? Неожиданно услышал топот многочисленных ног: к нему бежали люди. Они были уже совсем рядом. Ничего не видно. Не думая, нажал на спусковой крючок и начал поливать пространство перед собой очередь за очередью, очень надеясь, что не лупит по своим.

Ночной бой закончился так же неожиданно, как и начался. Зажглись фонари, послышались знакомые голоса. Максим выбрался из убежища. В ручье валялось несколько тел, похожих на сброшенные в канаву грязные мешки с картошкой. С облегчением Максим понял, что это чужие.

В этом бою он приобрёл авторитет, и главное, остался цел, если не считать лёгкой царапины на предплечье.

Вторую половину месяца было легче. Человек может приспособиться ко всему.

За день перед отправкой домой появилось подкрепление. Среди группы новых парней Максим увидел знакомое лицо. Сразу узнал следователя, который вербовал его в студенческие годы. А тот, похоже, не разглядел в загорелом наёмнике интеллигентного мальчика из профессорской семьи. Сколько таких юнцов в своё время он ломал об колено!

После ужина беседа всё же состоялась. За столом уже никого не было, лишь следователь угрюмо курил, уставившись на пепельницу, сделанную из куска мины, так, словно хотел выжечь её взглядом.

— Не узнаёшь меня? — спросил Максим, подсаживаясь рядом.

Тот поднял хмурый взгляд. Но вдруг глаза удивлённо расширились:

— А, сектант? Вот уже не думал тебя здесь встретить, — казалось, он не знал, как себя вести, хотя в словах сквозило послевкусие насмешки.

Максим молчал, испытывая глубинное удовлетворение. Теперь следователь был на его территории, и весь свой развязный сарказм мог засунуть в глубокое тёмное место.

— Какими судьбами? — спросил Максим, наслаждаясь ситуацией, как щенок, превратившийся в грозного пса и решивший поквитаться с обижавшим в детстве котом.

— Братьев-славян приехал защищать, — в голосе собеседника чувствовалась неуверенность. Сейчас он не казался значительным, а был весь какой-то потерянный и притихший. На скулах набухли желваки, словно он очень медленно пытался прожевать новую мысль, вязкую и жёсткую. Слишком привык быть уверенным в своей силе, точнее, всемогуществе организации, которую, как думал, олицетворяет. И вдруг понял: поддержки за спиной нет, никто не защитит. Попытавшись собрать остатки мужества, произнёс:

— Как воюется?

— Нормально, — ответил Максим.

В голове у него звенело. Разум понемногу закипал, в пене раздражения бешено крутилась мысль: «Вот кто во всём виноват!» Максим не пытался анализировать, почему так решил. Но мысль нравилась. Он вынул тяжёлый десантный нож и принялся рисовать на столе что-то острым кончиком. В комнате повисла тишина, прерываемая противным скрипом лезвия. Казалось, между ними натянуты нити, только у Максима они собраны в кулак, а у человека напротив воткнуты острыми крючками в кожу.

В глазах собеседника рядом с растерянностью появился страх. Теперь Максим чувствовал к нему только презрение. Он бы сидел ещё долго, рисуя таинственные узоры страшным лезвием и наслаждаясь презрением как доказательством своего превосходства, как вдруг его что-то словно толкнуло под руку.

«Немедленно уходи! — услышал он голос своей удачи. — Быстрее!!!» После безумных тренировок, придуманных генералом, Максим научился хорошо чувствовать эти подсказки и подчинялся не раздумывая. Быстро поднялся и, не попрощавшись («Сейчас этот хлыщ не стоит внимания»), почти бегом выскочил наружу. «Быстрее, бегом», — гнало его везение. Максим побежал. Сзади раздался знакомый завывающий звук летящей мины. Обернулся и, падая на землю, успел увидеть, как хибара с грохотом превратилась в стремительно расцветающий бутон из смеси камней, дерева и стекла. Где-то среди этого мусора розовыми отблесками затесались куски человеческой плоти. Взрывная волна хлопком прошла над землёй, и вновь стало тихо.