С наступление холодов незаметно подкрался новый 2006 год. Суровую зиму я впервые встречал на чужбине. Теперь уже, казалось, не тянулись, а пролетели первые месяцы моей изнурительной военной службы по призыву в мотострелковой казачьей бригаде неподалеку от тех минеральных источников, где когда-то служил классик, поэт Лермонтов. Несмотря на то, что я занимал должность заместителя командира роты, офицером почувствовать себя в полной мере я не cмог. И не потому, что полевая форма солдат и офицеров практически ничем не отличалась, за исключением маленьких звездочек на погонах кителя. Само предвзято-негативное и даже высокомерное отношение начальства к младшим офицерам автоматически уравнивало нас с сержантским составом. Сержанты же и старшины в свою очередь потеряли всякую возможность рулить личным составом, который теперь состоял не из солдат-срочников, а исключительно из опытных и даже матерых солдат контрактной службы.

Большинству из них уже перевалило за двадцать один год, сержантов они не боялись, младших офицеров не считали за высокое начальство. Максимум кому они отдавали воинское приветствие – были старшие офицеры из управления бригады, не ниже майора и командиры отдельных батальонов в званиях подполковников. Капитаны же, одергивавшие недисциплинированных солдат-контрактников не раз получали грубые и наглые ответы, неподчинение требованиям, а иногда даже оплеухи по физиономии, что впрочем, случалось гораздо реже. И чаще такая реакция исходила от самоуверенных «разведосов», а большая часть разведбата тренировала мышцы на выносливость в марш-бросках, дислоцируясь на полигонах.

Наблюдая за новыми взаимоотношениями в воинских коллективах, где лейтенантов не слушали и не воспринимали всерьез подчиненные с одной стороны и не поддерживали старшие по должности командиры с другой. Я старался гнать от себя негативные мысли о пьянстве, драках и дезертирстве, как новоиспеченных контрактников, так и молодых старших лейтенантов и даже капитанов. Это было неудивительно, так как многих младших офицеров, не то, что доводили подчиненные и упаси Бог избивали, за исключение разведбата и отдельных случаев. А просто за всякие провинности дисциплинарного характера выводили за штат, где они могли болтаться до полугода в ожидании новой должности. То, чего я миновал и так боялся на первом году службы. При этом в части можно было появляться раз в декаду в своем подразделении, поскольку не платили за должность и лишали прочих надбавок. Довольствие получалось копеечное и это сильно унижало. Отсюда и пьянство, а как следствие драки и дезертирство и все что с этим было связано. А иногда такие военнослужащие становились объектом охоты местных джигитов, которые похищали пьяных для работы на кошарах – мелких фермерских хозяйствах, удаленных от населенных пунктов.

Зимние морозные дни тянулись в войсковой части неимоверно долго, особенно это касалось многочасовых построений на плацу. Поскольку бригада размещалась практически в степи, переменный ветер был естественным состоянием погоды, прибавьте к этому почти стопроцентную влажность и крещенские морозы, достигавшие 25, а то и 30 градусов в минус. Так что даже сибиряки жаловались на лютый холод и сетовали что зима у них гораздо мягче, чем здесь на Кавказе. Отсюда и переохлаждение, психотравмирующие условия в превозмогании тягот военной службы. В одно из таких пятичасовых построений, несмотря на то, что разрешили даже в нарушение формы одежды поднять воротники бушлатов и спрятать руки в карманы, причем в перчатках. Я отморозил часть носа из-за упрямства нашего комбрига, генерала Храпина.

Дежурный врач медроты капитан Марченко, где я и проходил службу заметил сильное покраснение на моем лице:

– Замполит, давно у тебя такая кожа чувствительная на носу? – спросил он.

– Ещё со школьной скамьи, кажется жирная себорея – ответил я – нос чешется и побаливает.

– А лосьонами не пользуешься, кожу нужно очищать – продолжил врач.

– Пробовал, спирт раздражает кожу еще больше – возразил я.

– Тогда надо бесспиртовой салициловый искать, да и мазь нужно…

– Хирург Белкин меня еще летом предупреждал, если запустить болезнь, то онкология возможна, ринофима, кажется… – вспомнил я.

– Ну, болезнь еще не запущена, тебе двадцать шесть уже есть?

– Ещё нет, еще пару-тройку лет ждать…

– Только после двадцати пяти сальные железы не будут такими активными, а кожа чувствительной к температурам – продолжал эскулап.

– У меня был солнечный ожог на носу во время курсантских учений на полигоне… – вдруг вспомнил я.

– Это плохо, в полевых условиях легко подхватить демодекоз, то есть кожной клещ – заключил с умным видом он.

– Я слышал от кого-то про глиняные маски, может мне попробовать?

– Лучше конечно мазь, спроси у провизора в аптеке, там тебе посоветуют обязательно, у нас кожных врачей нет, а пока помажьте ему левомеколем – сказал он старшей медсестре.

Марченко был не с нашего подразделения, а начмедом зенитного дивизиона. Наши медики никогда меня не лечили, они считали, что замполиты рот, не болеют – это утопия, поскольку мы воспитатели считались образцовыми офицерами.

Я рвался в долгожданный отпуск, положенный мне за неполный 2005 год. И вот, наконец, командир медроты капитан Пономаренко и начмед бригады капитан Махмудов подписали его. Но перед тем как сдать рапорт на подпись комбригу, нужна была резолюция заместителя по тылу. Эту должность принял новый полковник Байларов. А бывший полковник Уско передал ему должность и получил условную судимость за гибель нашего рядового Баева, погибшего на медицинских складах при демонтаже кирпичной перегородки. Я с опасением заглянул к нему в кабинет:

– Разрешите, товарищ полковник – обратился я, открывая дверь кабинета.

– А это вы, замкомандира медроты, заходите – улыбнулся полковник хитрою улыбкой.

– Так точно, лейтенант Лосев, я с рапортом.

– Вы собрались в отпуск, так рано? – спросил заместитель по тылу.

– Я за прошлый год не отгулял ещё – уточнил я.

– Так ведь скоро командно-штабные учения, в начале марта – заявил уверенно Байларов, отчитывая в уме 45 суток.

– У меня отпуск за неполный год службы, всего 25 дней, я вернусь в середине февраля – убедительно парировал я.

Полковнику ничего не оставалось, как коротко поставить резолюцию на рапорте, но не в форме ходатайства, а просто черкнуть «Согласовано» и поставить свою подпись. Выходя с чувством удовлетворения, я вспомнил прежнего зампотыла полковника Уско, как он отказался подписать мой рапорт на офицерское общежитие и вынудил меня жить в расположении роты и после скитаться по съемных комнатам. И сам себе сказал, что ведь может же полковник быть адекватным и не хамить, а войти в положение младшего офицера, своего подчиненного и пойти ему навстречу. Молодой тридцатишестилетний полковник Байларов показался мне грамотным и интеллигентным человеком.

На следующий день мой рапорт был подписан комбригом генерал-майором Храпиным и после проведен приказом об отпуске. Радости моей не было предела, до отбытия домой мне оставалось несколько дней. За это время я успел получить отпускной билет и военно-перевозочные документы. Последние, впрочем, я не использовал, чтобы не ехать через блок-посты, где досматривали сумки у всех военнослужащих с пристрастием на наличие боеприпасов и других запрещенных предметов. На этом маршруте пролегал более южный путь из Чечни, поэтому режим проверки был более жесткий.

Особенно я это ощутил после того как на новогодние праздники на несколько дней уехал домой по семейным обстоятельствам. Теперь, отправляясь в основной отпуск, я выбрал более северный маршрут, с пересадкой в краевом центре. Билеты купил за свой счет. При пересадке, зашел в хорошую вокзальную столовую. Где вкусней солянки и плова, я, пожалуй, никогда ничего не ел. Мне показалось, что поваром в той столовой был бывший шеф-повар ресторана. В пути я не спал, все думал о том, какой я везунчик, что скоро буду дома, высплюсь в спокойной обстановке. И заодно расспрошу маму о семейных тайнах, которые мне не давали покоя и вероятно являлись причиной моих болезней и неудач на службе. В салоне автобуса я слушал музыку и разглядывал зимние унылые пейзажи за окном. К вечеру показались солнечные лучи, ещё тускло отражавшиеся на моих светло-русых локонах, приобретавших на свету золотистый оттенок. Автобус двигался в западном направлении навстречу малиновому закату.