Глава 3. Папа
Ещё издалека, сразу из-за поворота подметив явно повышенное внимание граждан к области своей парадной, мужчина, возрастом что и человек, похожий на Дорифора, приостановился, покачивая пустым полиэтиленовым кульком на мизинце. Впрочем, видом он казался значительно моложе двойника античного героя. А если бы не обширная лысина, то вообще мог бы годиться «Дорифору» в племянники. Солнце, поднявшееся на высшую точку давно предрешённой линии эклиптики, начало припекать именно ту часть головы, которая выдавала предположительную принадлежность наших персонажей к одному поколению. Впрочем, глаза мужчины, ослепляемые солнцем и тоской, не столько занялись этим нашим сравнением, сколько вынужденно искали пусть малую тень для спасения черепа от перегрева. Но не нашли. Поэтому замедление хода оказалось кратковременным и сменилось широким шагом. А жестокое полуденное солнце, тем временем, обосновалось прямо в створе улицы, готовя неминучий жаровой удар по всякому оголённому темечку. И даже самые высокие дома не смогли создать сколь-нибудь удобного заслона. Небогатый кладезь теней внутри известного нам скверика, и тот находился дальше подъезда и вовсе не имел смысла реального бытия на данный момент. Ещё здесь росла недавно посаженная берёзка, но она трудно приживалась, и потому крона у неё была почти прозрачной. Мужчина ускорил широкий шаг и достиг упавшего из окна дерева. Оно по-прежнему обнимало спину своего негаданного спасителя, да к тому же создавало у него над головой выразительный венец из листьев, напоминающих лавры. Подошедший обогнул фигуру нашего героя и решительно ухватился за верхушку ствола. Даже чуть-чуть приподнял дерево и освободил таким образом человека, похожего на Дорифора, от неудобного положения. И задрал голову вверх. Тень, отчаянно искомая новоявленным мужчиной, конечно же, падала от этого нашего, по сути, не дерева, а деревца, поддаваясь материальным законам мироздания, однако практического употребления она мало кому сумела предложить. Ею весьма трудно воспользоваться, если стоишь полным ростом, а не лежишь, скрючившись на подоконнике. Между тем, что касается нашего первого и симпатичного героя, то, оказывается, для него-то и произвелась неожиданная выручка сама собой, именно «откуда ни возьмись», на которую он как раз надеялся ещё с началом соприкосновения с колючим, но ласковым растением. Дорифор отпустил дерево, теперь благополучно удерживаемое удачно подоспевшим, но чем-то озабоченным товарищем, и слегка сдвинулся с места. Кстати, ростом оба мужчины оказались вроде одинаковы, но обоюдного знакомства никак не выказывали.
– Папа, видишь, оказывается, наш грейпфрут рухнул, – проговорила девочка жалостливым голосом.
– Никого не убило? – спросил папа у граждан, стоящих поодаль и нетерпеливо пережидающих замешательство, нарушившее ход увлекательного происшествия с точки зрения сторонних наблюдателей.
Те оглядели друг друга, допытываясь узреть какие-нибудь заметные признаки потери жизни, но не находя таковых, помалкивали.
– И ладно, – заключил папа, отнимая потерпевшее деревцо позади другого мужчины, ещё подстраховывающего одной рукой должную вертикальность благородного растения, – ладно, концерт окончен.
– Тогда я земельку прихвачу? – вдруг слегка высоким голосом и без намёка на воркование молвил городской прохожий, которого по правде чуть не убило, – у вас, кстати, пакетик есть. Кажется, пустой.
Папа бросил взгляд на него в упор сбоку и немного сзади, пытаясь распознать абрис его лица, называемый в среде знатоков рисовального искусства, «убегающим профилем», но ничего не разглядел, поскольку был без очков. А затем обратил внимание на девочку:
– Это твой новый приятель?
– Папа, он же твой знакомый. Тебя рассчитывал видеть. Зашёл к нам в дом, постоял в прихожей. Молча. Недолго. Потом ушёл. Вот сквозняк и вынес наше единственное и неповторимое комнатное растение, пока я открывала да закрывала дверь.
Дорифор и на этот раз решил помолчать.
– Ладно, земельку, так земельку, – и папа отдал ему полиэтиленовую тару для временного использования.
Одному из местных деревьев, дающих бесполезную тень в скверике, пришлось поделиться кормом с дальним родственником. А сторонние наблюдатели, временно сплотившиеся по поводу захватывающего зрелища, понуро отступили от парадной в разные стороны, внезапно вспомнив о вопиюще неотложных делах. Снующие детишки, из-за исчезнувших препятствий в виде ног взрослых, столкнулись меж собой лбами.
Едва трое отдельных сосудов жизни земной и небесной, не считая дерево, добрались до квартиры, где «мамаем» пронёсся сквозняк, ставший причиной внезапного и чуть ли ни прискорбного происшествия, пожилой Дорифор оставил подле дверей полиэтиленовый пакетик, набитый свежей землёй из скверика, и без всякого повода сбежал по лестнице вниз. Девочка и папа, конечно, обратили внимание на исчезновение товарища, но после того как перекинулись соображениями по части возвращения грейпфруту прежних условий обитания.
«Земли всё равно не хватало», – отметил папа. «И горшок маловат был», – поддакнула девочка.
– А где же мой мешок?
– У гостя твоего.
– А гость?
Девочка осмотрела пространство лестничной клетки и обнаружила папин кулёк, набитый удобренной землёй. При полном безлюдье.
– Вот земля, чёрненькая, – сказала она, затаскивая названную вещь в квартиру, – а больше никого нет.
– И ладно, – пробурчал папа, забирая у девочки груз, – давай хоть кастрюлю захудющую пока.
Девочка всем сердцем подивилась проявлению единомыслия со стороны отца и тут же вынесла из кухни огромную посудину с остатками густых позавчерашних щей. Папа с пониманием принял намёк и, немедля, вставил туда грейпфрутовое дерево, за корни которого цеплялись куски старой земли, а затем досыпал земли новой. В совокупности, почвы оказалось впору, по величине кастрюли. Дружно взявшись за ручки нового вместилища для корневой системы растения, семейство поставило дикого, но с рождения одомашненного обитателя субтропиков на его прежнее законное место.
– Надо бы кадку, – предположил папа отодвинутое во времени мероприятие и сощурил один глаз, оценивая наличие в силуэте грейпфрутовой кроны заметной несоразмерности. Но разговора о необходимости искусственного выравнивания ветвей – затевать не стал.
Папа удовлетворённо вздохнул и перешёл в сопредельную тесную комнату с диванчиком, вверившись прежним раздумьям, совершенно не ко времени сбитым историей с упавшим деревом. То есть, мы намереваемся предупредить: он ещё раньше имел собственную занятость, иными словами, отдавался размышлениям о себе, одним словом, глубоко думал. Вернее, не столь глубоко, сколь многомерно (если можно позволить себе судить о мире пространства с его свойством), и с широким размахом (если есть отвага представить себе ширину русла времени). Пытался он сосредоточиться, собраться с мыслями и угадать место своё внутри этой многомерной неохватности бытия. Вошёл обратно в главное пространство жилища и остановился возле одного из низких книжных стеллажей, торцом приставленных к стенам, бегая глазами по корешкам переплётов книг просто так, без всякой цели.
А дума касалась внезапно увиденного положения сугубо оригинального, которое не без уверенности, и даже со смелой утвердительностью допустимо назвать элементарно дурацким. Ну, малоприятным. Да, немилым. Позывом к печальному размышлению оказалось вдруг родившееся ощущение себя вроде бы невостребованным. Нелишний он, нет, и презренный неудачник тоже тут не подходит, а именно невостребованный. Раньше ничего подобного не случалось ему ощутить, и думать ни о чём таком не думалось, а тут нате вам – выпадает невостребованность. Не слишком охотно произвелось это судебное разбирательство внутри себя, но данный процесс начал раскручиваться спиралью, обращаясь уже настоящей профессиональной тяжбой где-то в холодном поле, но с трибуной, возвышенным местом для обвинителя и скамьёй для подсудимого. Прокуратура предъявила с обвинительного возвышения неоспоримые доказательства невостребованности обвиняемого, на всякий случай поднимая брови в знак сомнительности, а несчастный адвокат-новичок, оказавшийся меж густо переплетённой ботвы сочного бурьяна, не нашёл там даже и тощей былинки со сколько-нибудь оправданной годностью для последующего продвижения пусть малого, почти незаметного недурственного дела. Сплошной сорняк. Но если трезво поглядеть вокруг, то особой наглядности странного такого преступления тоже нигде не проступало: что и чему стало невостребованным? Или кому. Или вообще. Где свидетели? Эти что ли? Пара-тройка мужиков да пяток баб с детишками, только что наблюдавшие развитие сценки с грейпфрутовым деревом, а теперь почему-то и неведомо как учинились тут, среди поля, и недоумённо пожимали плечами? Нет, не о том, не о том заботилась мысль, и свидетели вовсе не нужны. Нетвёрдо стоя на допросе, подсудимый по-прежнему пытался сосредоточиться на взятом им в переживание многомерном пространстве с широким временным размахом. А оно откровенно пронизывалось бесцеремонным сквозняком, подобным тому, пронёсшемуся по его дому да имеющим цель причинить столь же сквозное опустошение. Обвиняемый вновь и вновь прилагал умственные усилия для припоминания твёрдой причины возникновения, прямо скажем, подлого чувства, дабы, когда уже судом представится ему последнее слово, объявить себя однозначно виновным и оскандалить ни в чём не повинного адвоката. Но никак не отыскивается удобный повод, поскольку не удаётся ухватить и приподнять взволнованной памятью хотя бы один случай, где когда-то и кому-то он себя предлагал. Странная и невзрачная негодность, выпрыгнув однажды по собственной воле «откуда ни возьмись», наглым видом заявилась в полный рост и поселилась в нём целиком, легитимно и обоснованно. По-хозяйски заняла она будто бы уготованную судьбой часть области его души и не пожелала уходить.
