– Что он себе позволяет, этот дуче?! – не мог успокоиться Кахаль. Написал своим коллегам в США. Через два месяца пришла измятая открытка из Турина: «Я на свободе. Спасибо, друг».

В 1933 году из Германии пошли кровоточащие письма от немецких коллег Кахаля, почти все были евреями. «Этот фюрер пострашнее дуче, – говорил он своей молодой сотруднице. – Слава богу, фашисты не добрались до нас. Я со своим еврейским профилем, а ты тем более со своей фамилией по отцу Леви – вряд ли они нас пощадят».

Энрикета оставалась с Кахалем до его кончины в 1934 году. Он был ее учителем и отцом, ведь родной отец умер, когда ей было всего четыре года. Фотографию ученого с посвящением «Кети, с глубокой симпатией, ее начальник и товарищ С. Рамон-и-Кахаль» она хранила всю жизнь.

В годы Республики под влиянием своей старшей сестры Ирены Фалькон, известной журналистки, друга и соратницы Долорес Ибаррури, вступила в компартию. А потом – Гражданская война. Кети работала переводчицей с советскими военными спецами на Валенсийском фронте. Попала в окружение и была депортирована во Францию. Из лагеря беженцев ей помогла выбраться Долорес Ибаррури. Приехала в Москву. Казалось, ненадолго. Но эмиграция затянулась на долгие тридцать лет.

Россия стала ее второй родиной. В Москве она получила высшее образование, работала в Академии наук, защитила диссертацию. Казалось бы, состоялась как личность и как исследователь. Но ее не оставляла мечта – вернуться на родину. Всю жизнь она ждала своего друга, мужа Педро, с которым прошла фронт и который уже в конце войны отправлял из Валенсии корабли с испанскими детьми в СССР, но сам не покинул Испанию. Конечно, был арестован и получил восемь лет тюрьмы. До Энрикеты доходили лишь слухи о нем, переписки, естественно, не было, но она всегда была уверена, что вернется в Испанию и увидит любимого мужа.

Но как ей, коммунистке, столь близкой к Долорес Ибаррури, да еще участвовавшей в послевоенные годы в создании испанской радиосети в Китае, вернуться во франкистскую Испанию?

В 1966 году случилось чудо. В Москву на Международный конгресс по психологии приехал выдающийся испанский нейрохирург, директор Департамента нейрохирургии в Министерстве здравоохранения Испании Сиксто Обрадор. Это был давний знакомый Кети. В 1933-м он заканчивал Мадридский университет и готовил дипломную работу в Институте Кахаля.

Вот как он сам вспоминает это время: «Я познакомился с Энрикетой Родригес в последние годы моей учебы, когда часто бывал в Институте Кахаля. Она была секретарем дона Сантьяго Рамона-и-Кахаля и заведовала великолепной библиотекой по проблемам неврологии, которую собрал дон Кахаль в своем институте. <…> Помню ее, стройную и быструю, легко передвигавшуюся в библиотечном зале в уже наступавших сумерках, когда я оставался единственным читателем. <…> Однажды к вечеру, когда у Энрикеты уже явно кончалось терпение, а я, единственный читатель, все сидел над составлением библиографии к моей работе, случилось нечто непредвиденное. Вдруг в библиотеке появилась фигура высокого, несколько сутулого человека, столь знакомого и столь почитаемого всеми испанскими медиками, и в самом его появлении было нечто сверхъестественное. Это был Сантьяго Рамон-и-Кахаль. Я тут же бросился к Энрикете и попросил ее представить меня великому маэстро. Она сделала это очень деликатно, и тогда он спросил меня, что я делаю в библиотеке и почему просматриваю столько журналов. Беседа наша была недолгой, но старый маэстро проявил внимание к молодому студенту, и я решился попросить у него гранки его последней монографии о нейронах и ретикулярной формации, которая частично была только что опубликована в журнале «Archivos de Neurobioligia» и которая стала последней его книгой, вышла она уже после его смерти. Естественно, что я храню эту его монографию с его посвящением как библиографическое сокровище… <…> Прошло много лет, и летом 1966 года я впервые приехал в СССР на Международный конгресс психологов… <…> и совершенно неожиданно в Москве встретил Энрикету. Мы долго и много говорили об Испании, о наших друзьях, вспоминали прошлое. Возможно, именно эта наша встреча и наши разговоры подтолкнули ее к возвращению на родину»[2].

Испанского нейрохирурга Сиксто Обрадора, который стал потом и моим другом, – мы виделись с ним и в Москве и в Мадриде, – хотелось бы дополнить рассказом моей испанской мамы.

Когда Энрикета узнала от своей сестры, что в Москву впервые приедут испанские врачи, и когда она увидела в списке приглашенных на конгресс Сиксто Обрадора, она решила – вот ее шанс на возвращение!

Нынешнее поколение молодых русских, да и испанцев, не может себе представить, как в те времена в СССР иностранцы, – а тем более испанцы! – приехавшие из страны, с которой у нас не было дипломатических отношений при Франко, «охранялись» КГБ от любых контактов с «посторонними» людьми. Энрикета на свой страх и риск вечером пришла в гостиницу «Украина», где разместили участников конгресса, благо она сама походила больше на иностранку, чем на советскую женщину, так что дежуривший при входе гэбэшник не решился спросить ее документы.

Вошла в полупустой зал ресторана и сразу увидела в дальнем углу испанцев, оживленно что-то обсуждавших и не собиравшихся расходиться. Это ведь испанцы! Для них 10–11 вечера – время вовсе не для сна. Направилась к их столику (а сердце готово было выпрыгнуть из груди!), и вдруг из-за стола встал немолодой высокий сеньор и резко бросился к ней: «Кети, это ты?!»

Они не виделись 33 года. Но он сразу узнал ее, милую легкую Кети, в которую был немного влюблен в свои студенческие годы. Она была по-прежнему ослепительно хороша – все те же веселые озорные глаза – и невероятно элегантна. Энрикета сразу перешла к делу: «Я хочу вернуться в Мадрид. Понимаю, что этого чертовски трудно. Ты мне поможешь?»

И Сиксто Обрадор помог. Он был человеком огромной энергии, железной воли, ума и здравого смысла. Его знал весь медицинский мир Испании и Европы. Он работал в неврологических и нейрохирургических клиниках Бреслау, Лондона, Мехико. В Мадриде создал несколько нейрохирургических отделений. Был секретарем Испано-португальского общества нейрохирургов, обществ нейрохирургии Франции, Нидерландов, СССР; членом-корреспондентом Ассоциации нейрохирургов Америки, Италии, Скандинавии, Германии, Аргентины, Уругвая, Филиппин и др. Написал пятнадцать книг о проблемах нейрохирургии, в том числе первый учебник по нейрохирургии на испанском, изданный в Мадриде в 1951 году. С ним считались власти, его лично знал и почитал Франко.

Прошло три года. Не знаю, какие ходатайства и куда направлял Сиксто – сам он предпочитал никогда об этом не рассказывать, – только в 1969 году Энрикета Родригес получила от испанских властей разрешение на въезд.

Собирала я ее и провожала одна. По-видимому, из соображений конспирации ее сестра Ирена Фалькон предпочла остаться в тени. Прощались мы с Энрикетой навсегда. На таможне произошел комический инцидент. Мне уже не разрешали общаться с отъезжающей и тем более приближаться к ее ящику-контейнеру, который тщательно проверяли, и тут я совершила одно неосторожное движение.

– Стоять! – раздался окрик.

– Стрелять буду! – продолжила я и расхохоталась.

– А вы не смейтесь! Смеяться будете в другом месте, – одернул он меня.

Но в другое место меня не повели. Кети спокойно, вернее, относительно спокойно уехала: проверили у нее все – открывали каждую маленькую коробочку с сувенирами.

Конечно, она со страхом ожидала проверки на таможне в Испании. Но проверка была весьма поверхностной. Энрикета от радости не удержалась и спросила: «Почему вы ничего не проверяете?

– А зачем? – ответил ей молодой веселый таможенник. – Мы же знаем, что в Москве вас проверили и вытрясли все подозрительное.

В Мадриде ее предупредили о том, что она находится под надзором. Ей не разрешается никакая общественная и политическая деятельность, и все ее контакты будут отслеживаться, а сама она каждый месяц должна являться в полицию.