– Говорят ведь, что на севере жить легче, – вторил другой голос из темноты, – там и торговля, людей больше. А тут дикий угол! Сожрет нас зверье, как пить дать сожрет! Попросимся в большое поселение, нас точно примут! – вторил другой голос из темноты.
– Говорят, что кур доят, – отрезал Наиль древней глупой поговоркой, с трудом поднимаясь на ноги, чтобы его лучше слышали. Обращаться к людям было тяжело, подступившие к горлу слезы душили, весь прошедший день старик горевал, оплакивая потерянные жизни. Его коротко стриженную седую голову овевал ветер, челюсть, обтянутая сухой морщинистой кожей, непроизвольно подрагивала. Однако, несмотря на все беды, Наиль выгодно выделялся на фоне остальных, обычно грязноватых и неопрятных жителей: подбородок чисто выбрит, аккуратно подшитый красный пуховик, брюки из грубой ткани и даже сапоги были чистыми.
– Люди! Я не святой и… и не мудрец. Как и все на жизненном пути я ошибаюсь, – задумчиво пожевав тонкими губами начал он. – Да… Можете проклинать меня за то, что не оправдал чьих-то надежд, но поверьте старику: мы стоим у самого начала новых времен, и в начале времен мир всегда суров к своим детям! Наша земля полна ужасов, но это наша земля уже многие годы! Куда нам бежать, где искать спасения? Все теперь сами за себя! Стучась в ворота богатого поселения вы рассчитываете, что вас примут как братьев? Когда богатый делился с бедным землей и хлебом из жалости, ответьте мне?! Если на пути к этой, лучшей жизни, вас не сожрут звери и не перебьют бандиты, то, может быть, и впустят чтобы дать работу батрака у богатых поселенцев, и вы будете проклинать уже их, грызя черствый хлеб под дырявой крышей сарая, мокрые до нитки! Сегодня я признался, признался самому себе, что нельзя жить так, как прежде, хирея и угасая за частоколом горя, упреков и обвинений, но и бросать все, что мы строили, и бежать в ночные земли ради пустых надежд мы тоже не будем!
Толпа слушала, не пропуская ни звука, затихли даже самые недовольные. Надежда на мудрость старика была велика у всех поселенцев. Наиль сжал шапку в руках, не решаясь сказать следующую фразу. Старики становятся более трусливыми со временем, это правда… К концу жизни прервать привычный образ мыслей, кажущийся тебе таким правильным и логичным, особенно тяжело, словно жевать слабыми старческими челюстями черствый хлеб вместо овсяной каши.Раньше Наиль верил, что изоляция его поселка даст добрые плоды, люди будут жить скромно – да, но в безопасности, радуясь тому, что имеют, вдали от широких торговых дорог, где без конца рыщут хищники-бандиты, пройдохи, сектанты и просто сумасшедшие одиночки. За свою долгую жизнь он этого насмотрелся. Боязнь потерять то, что они обрели тяжким трудом, слишком долго держала его разум в плену, но сейчас следовало признать ошибку: где бы ты ни прятался от мира, он всегда последует за тобой. Невозможно жить в пузыре, вакууме, угнетая все органы чувств и требуя того же от других. Отрицание необходимости изменений ведет за собой стагнацию, а потом и смерть. Как и все живое, даже крохотное человеческое общество должно развиваться, таков закон жизни. Двигаясь вперед, ты живешь. Остановившись – умираешь.
– Я, как и вы, остро чувствую тяжесть сегодняшних потерь! – голос Наиля дрожал от эмоций. – Кости наших людей мокнут в поле за воротами, а у нас уже не хватает сил и смелости даже забрать их, чтобы похоронить по-человечески! Вы правы, вы все правы… Нам нужны перемены, иначе, возможно, через год на полях будут лежать кости каждого из нас! Как бы я ни хотел сберечь поселок, долины не спросят разрешения слабого старика и однажды заберут вас у меня, если позволить им это сделать… Мы не уйдем, нет, но отправим лучших бойцов за помощью в большой мир, чтобы они принесли новые инструменты, оружие и привели сюда нужных людей! – Возвысив голос в конце последней фразы, старый глава сделал паузу, чтобы перевести дыхание. Немощная грудь тяжело вздымалась и опадала. – Но прежде чем пойти туда, мы наведем порядок у себя дома! Напомним всем тварям, рыскающим в поисках поживы, что хозяева здесь мы, – уничтожим волчью стаю!!!
Мия не отрывала взгляда от разгоряченного оратора. Слова свекра взрывались в ее груди искрами, разжигали надежду, рассеивали ночную тьму, словно деревенский прожектор. Риф, однако же, был скорее озадачен таким поворотом дел. Он нервно оглядывал оживший поселок и людей, которые смотрели на освещенную фигуру старика в красном пуховике: их глаза больше не отражали осеннюю грязь, а горели волей к жизни, мышцы ныли от желания действовать. Мия тихо вздохнула и взяла мужа за руку, а когда Наиль спросил, все ли с ним согласны, она закричала вместе с остальными, выражая свое одобрение.
Жители расходились по домам, на ходу обсуждая речь головы. Гнилые доски мостков прогибались и хлюпали грязью в такт шагам, повсюду разносились возбужденные разговоры, даже смех. Мужчины чистили и смазывали изношенные обрезы и дробовики кустарного производства, точили тесаки, пополняли запасы самодельных патронов, осторожно пересыпая драгоценный порох в картонный цилиндр, затем добавляли дробь из резаной проволоки и запрессовывали боеприпас специальной машинкой. Женщины готовили нехитрую броню, нашивая суровой нитью металлические пластины на плотные штаны и куртки. Железяки были продырявлены в местах крепления и кое-как согнуты в попытке придать им изгибы тела. Облаченный в полный комплект человек выглядел довольно комично, словно потасканный жизнью Железный Дровосек, но даже такая защита была лучше, чем ничего. Приготовления и перемещения, как всегда, происходили почти на ощупь, дохлых генераторов едва хватало на прожектор, но люди не могли ждать утра, они чувствовали резкий ночной ветер, который вместе с обычным пронизывающим холодом принес запах перемен.
В доме Наиля, где умещались пара комнат и кухня с большой, грубо сделанной печью, также жил Риф с семьей. Изба из круглых, грубоотесанных бревен выглядела несколько мрачноватой внутри, зато была теплой, пропитанной запахом пыли, сухих трав и кукурузной каши. После нехитрого ужина, за дощатым кухонным столом, при свете единственной тусклой лампочки, мужчины продумывали план предстоящей атаки. Наиль оставил сына и подошел к своему сундуку, где все шесть лет в полной тайне хранилось его главное сокровище. Открыв замок и откинув крышку, он торжественно достал обернутый мягкой тряпкой предмет и положил его перед Рифом. В ответ на вопросительный взгляд сына старик аккуратно развернул тряпку, и Риф ахнул: он смотрел на армейский автомат Калашникова одной из последних модификаций АК-103, матово-черный, с прикладом и цевьем из оружейного пластика, коллиматорным прицелом на прицельной планке и россыпью маслено блестевших пуль калибра 7,62. Легендарный судья, в любых условиях выпускающий шестьсот приговоров в минуту, пусть даже не слишком точно. Три с небольшим килограмма воплощения смерти для врага.
– Ого, откуда он у тебя?.. – слова застревали в горле. – Почему раньше ты не пользовался им?
– Патронов всего два рожка, вот почему… Берег для особого случая, – сказал Наиль, оттирая ружейную смазку с рук. – С нашим хламом волков не перебить, тут без автомата не обойтись. Бери, чего смотришь, теперь он твой, э-это… попусту не стреляй, береги патроны для боя и… и не волнуйся, что оружие незнакомое, – управляться с ним проще, чем с твоим обрезом.
Почувствовав в руках приятную тяжесть автомата, парень дернул затвор: точно подогнанный и смазанный механизм приятно лязгнул, в тусклом свете шероховатая черная сталь отливала маслянистым блеском, глубокие тени играли на ствольной коробке, рукоятке, цевье, делая вид оружия еще более грозным. Осознавая, насколько мощь АК превосходит их убогий арсенал, Риф впервые почувствовал приятное чувство превосходства над известными и неизвестными врагами.
«А ведь когда-то все люди каждый день ощущали то же самое и ни один зверь на земле не мог оспорить силу человека», – подумал Риф. В те далекие дни уверенность и защищенность, возможно, казались обыденными и малозаметными, но сегодня для пары десятков человек в затерянной осенней деревне на краю леса они были опьяняюще новыми, как глоток прохладного горного воздуха после многолетней затхлости подземелья.
