Закряхтел старенький моторчик подъезжающего уазика. Чуть пошатываясь на сгнивших рессорах, он подъехал к моей остановке. Из мутного оконца водительской двери высунулось неопрятное лицо шофера с тлеющей сигаретой в зубах, пепел от которой устилал ворот его желтой от пота рубашки. Щурясь, он с перекошенным от внутреннего драматизма лицом спросил меня:

– Ну что, будем ехать или до утра так просидим? Но учти, вечером волки прибегут. Это сейчас они боятся поездов, пока день еще не закончился. А ночью здесь составы не ездят, поэтому они вольготно рыщут в поисках добычи.

Каждое свое слово водитель выговаривал с особым трепетом, как бы преподнося его на блюдечке, но вдруг неожиданно резко завершил свой устрашающий монолог:

– Ну, чего глаза разинул? Залезай скорее!

Я запрыгнул на железную подножку, остановившись в проходе. Что-то явно не хотело меня отпускать. Позади остались тяжелые воспоминания и тоска, но в них я долго жил спокойной жизнью и не жаловался. Ностальгия – подлая тетка, пытающаяся найти кусочки счастья в чем-то ужасном. Все-таки лучше обожать что-то, не нуждаясь в ответном чувстве, иначе совсем свихнусь. С любовью в сердце всяко лучше живется. Я отряхнулся от сковывающих мыслей и провалился в мягкое переднее сиденье с поломанной спинкой, откинутой назад.

– Чего молчаливый-то такой? Али в бегах? – с тревогой спросил водила, оборвавший свою речь секундным молчанием. – Да шучу я! – вдруг расхохотался мой незваный попутчик. – Из тебя преступник, как из меня водитель.

Сняв с ручного тормоза древнюю буханку и утирая рукавом слезы от своей же шутки, шофер погнал по усыпанной кочками дороге.

– Не обижайся на старика. У меня просто впервые за пять лет пассажир появился, вот на радостях и разнервничался. Кстати, меня Васей зовут, – шофер взглянул на меня и в знак знакомства слегка приподнял свою древнюю таксомоторную фуражку.

– А меня Сергеем нарекли, – с радушной улыбкой представился я.

– Вот это хорошо, Серый, что ты заговорил. Я уж подумал, что ты всегда такой неразговорчивый, а мы так и поедем в тишине в пучину радостей и горя, страданий и раздоров… – он почесал затылок. – Блин, забыл свой стих… Короче, в деревню.

– Что вы, бросьте. Я просто еще не привык к этим местам, поскольку только сегодня здесь оказался.

– Жуть как люблю новеньких, потому что они неизвестные. Ты не волнуйся, деревня у нас маленькая и уютная, все друг друга знают и любят. Хозяйство ведем, помогаем мало-помалу друг дружке, – продолжал он, глядя то на меня, то на дорогу. – Ведь человек человеку кто? – выкатил он на меня свои большие лазурные глаза.

– Брат? – ответил я неуверенно.

– Да! Брат, вот именно. Уж точно не волк, их здесь не любят, – мрачно сплюнул он. – Лет шесть тому назад случилось прямо на моих глазах. Муж соседки Ленки возвращался домой с тушей оленя наперевес, а мы, как полагается, костры уже разожгли для готовки, предвкушая сытный обед всей деревней. Но стоило ему немного отойти от леса, как на него набросилась волчья стая и стала затаскивать обратно. Одежда в клочья, крики, стоны, кровь брызнула, а никто и сделать-то ничего не может, поскольку ружье у пострадавшего осталось. В общем, все по домам заперлись, а мужик так и умер, царствие ему небесное… – Вася перекрестился и вновь взглянул на меня. – Ну а так, в целом, жизнь у нас идет разумная и размеренная, мы после того случая забор здоровенный поставили.

– Размеренная… – угрюмо повторил я, игнорируя кровавые детали Васиного рассказа.

– Но если заскучаешь, то тут из деревни до города запросто можно доехать. Километров сорок, правда. Я туда два рейса за день делаю, ночной и утренний.

– И не устаешь? – спросил я от нечего делать.

– А отчего же мне уставать? Знай, сиди себе спокойно и баранку крути. Вождение – моя страсть, за которую еще и платят… А вон с того уступа открывается удивительно красивый вид на нашу глубинку! Остановимся?

– Отчего же не посмотреть, если вид красивый? Тормози тогда уж…

Словоохотливый Вася остановил свой тарантас напротив зеленого холма, на котором росло все какое-то кривое и полузасохшее одинокое дерево, измученное рвущими его со всех сторон ветрами. К ветке была привязана излохмаченная тарзанка. Мы подошли к склону – он казался пологим, но уже через шаг срывался вниз крутым обрывом.

И правда, внизу расположилась довольно компактная и уютная на вид деревня метров триста в длину, домишки которой лепились к мягко обволакивающему горы лесу из бурой хвои. Только одно хозяйство возвышалось отдельно над всеми остальными, стоя на холме посреди расчищенной и приведенной в порядок лесной поляны. Это жилище состояло из нескольких соединенных заборами дубовых срубов, перед которыми тянулся длинный хлопчатобумажный навес, подпертый тоненькими столбиками. Снизу протекала извилистая речка.

Я указал на это отдельное домохозяйство и спросил Васю:

– А этот дом почему отделен от общего плана?

– Хе-хе, так это жилье охотника и дровосека Фомы. Сам Бог нам его послал заместо Ленкиного Егора как раз пять лет назад. Ему так удобней в лес за добычей и бревнами ходить.

Издали река казалась стоячей и гладкой, но, приглядевшись, можно было заметить, как бурлящие стоки, скатывающиеся к острым камням, в брызги разбивались на сотни крошечных струек, разносимых по берегу ветром. С изрезанной оврагами долины ветер приносил желтую медовую пыльцу.

– А это ведь здесь дом продают? – неуверенно спросил я.

– Конечно! Вон там с краю мазанка стоит – ее и продают, чтобы в Москву уехать. Жильцы с нее редко выходят, домоседы они.

Внизу работа шла своим чередом. Фома колол бревна, кто-то доил корову, другие работали в поле. А мы свысока смотрели на них и бездельничали.

– Ну что, поехали? А то мне еще дом выкупать! – воодушевленно прервал я внезапно повисшую тишину.

– Так чего ждем? Вперед! – подхватил Вася.

Мы сели на свои места и поехали дальше. Смеркалось. В кромешной мгле светилась ярким огоньком только самокрутка Васи да фары его буханки зорко фыркали по сторонам. Мы подъехали к встречающим нас покрашенным воротам, опоясывающим деревню от зверья.

– Вот мы и на месте. С тебя четыреста пятьдесят рублей. Я бы тебя за так подвез, да перед начальством нужно отчитаться. То-то они удивятся! – пояснил он с ехидной улыбкой.

Я отдал ему деньги, а сам пошел к нужной мазанке. В домах по обе стороны от главной тропы горели свечи, люди готовились ко сну. В воздухе стоял душистый аромат лимонов и мяты. Я быстро прошел через центральную площадь деревушки и встал у дверей хозяев.

Тремя осторожными глухими ударами постучал в дряхлую дверь, боясь совсем выбить ее. В домике послышался мужской голос: «Сходи, проверь». Затем загрохотала упавшая на половицы посуда. Дверь отворила худая девушка, одетая в какие-то тряпки.

– Еды у нас нет, извините, – слабо произнесла она.

– Так я насчет продажи дома. Предложение еще актуально?

– Ой, извините, я сейчас! – виновато качнув головой, она быстро скрылась в тени.

Тупо и нерасторопно стали приближаться чьи-то тяжелые глухие шаги. Похрустев зажатыми в руке бумагами, под яркий свет луны высунулась ужасно жуткая, жалкая и какая-то гнилая мужская рожа.

– Это документы на дом, которые мы на тебя перепишем, – он выдал мне запачканный сальный листок. – Это документы о цене, – хозяин лизнул палец и вытащил другой листок, уже более чистый. – А это пойдет на туалетную бумагу, – продолжил он, тряся стопкой у моего лица. – Ты проходи в дом, там все подпишешь и заплатишь.

При тусклом свете свечей он провел меня за обеденный стол, ножки которого слегка пошатывались. Я сел на детский табурет, поскольку других стульев не было, и стал знакомиться с документами. Ошибок не было, все чин по чину, честно. Молчаливая договоренность одновременно созрела и оформилась в наших головах. Я выдал им банкноты сверх меры.

– Это все нам? – уточнила кроткая девушка.

– Да, вы это заслужили, – твердо ответил я.