Друг долгие секунды меняет магазин, ребята из соседнего окопа связаны перестрелкой или не могут поднять головы под огнем. Не имея времени тщательно прицелиться, я довернул непривычный и потому какой-то корявый пулемет и открыл огонь, пытаясь скорректировать себя по фонтанам пуль. Мимо! Не прекращая очереди, я водил стволом, глупо промахиваясь на "пистолетной" дистанции... и вдруг проклятый "иностранец" выплюнул последний патрон и замолк. Дико крича от страха, я отшвырнул его, привстал и схватил автомат, видя, что не успеваю. И тут поднявшийся в полный рост Сашка выпустил от живота длинную очередь, до железки опустошив свежий магазин автомата. Он срезал обоих, но один успел швырнуть гранату. Сашка выпустил оружие и упал, увлекая меня вниз и накрывая своим телом. Ударили два взрыва: один у самого окопа, второй на месте падения духов. Я почувствовал, как судорожно дернулся заваливающийся на меня Сашка. Спихнув его в сторону, я привстал на колено, поднял автомат и врезал длинной очередью в сторону стреляющих, затем кинулся к Сашке. Он уже лежал на боку, морщась от боли - осколок гранаты или брошенный взрывом камень проделал длинную, но, к счастью, не очень глубокую кровавую борозду поперек его спины. Вновь заметил боковым зрением перебегающих врагов, помог другу устроиться, сунул ему в руки оружие. Между выстрелами он злобно материл меня, выбравшего самый мелкий окоп в мире и тех горе-саперов, что его устроили.
Тем временем противник подобрался к нам непозволительно близко, еще десяток метров - и войдет в наши ряды их живой клин, дистанция броска гранаты будет обеспечена и нам и им, тогда все, конец! И тут звуки боя перекрыл рев старшины: "Руби! Дави гадов!" Словно волна подняла сначала нас, а затем и духов, бросила навстречу друг другу в рукопашную. Щелкнули несколько неприцельных выстрелов с обеих сторон. Пули, выпущенные с желанием разорвать врага руками, прошли мимо целей. Набегая навстречу ненавистным фигурам в разнообразной одежде, я машинально поставил автомат на предохранитель и искал глазами первого противника.
Сблизились, вот он, мой! Разинутый в неслышном крике рот, расширенные в страхе и злобе глаза смотрят только на меня... Лязгнули, столкнувшись, автоматные стволы, я нырнул под удар и врезал прикладом снизу в печень, отшатнулся, перехватил автомат двумя руками за горячий после стрельбы ствол и обрушил его на голову противника, как дубину. Второй удар, на добивание разлетелся приклад автомата, отскочила крышка ствольной коробки, треснул и рассыпался серо-кровавыми брызгами череп врага. Кровь стучит в висках, бешенство пеленой застилает глаза, мутнеет рассудок... Где, кто еще?! Вот он, справа, движется плавно, как в замедленном кино, автомат занесен для тычкового удара стволом в грудь. С доворотом изувеченным оружием по передней руке - и оба ствола на земле. Перехватил протянутую к горлу руку, удар правой в лицо на опережение, ногой в пах и ребром ладони сверху по шее, как кирпич на показательных выступлениях - хрясь! Выхватил из ножен клинок, вбил по рукоять в спину, вырвал с трудом... Сзади крик, голос знакомый, рядом никого. Обернувшись, вижу: мой солдат лежит на земле, закрыв руками разбитое лицо, над ним крепкий дух, его автомат долго поднимается для сокрушительного удара, к ним бежит старшина, весь в крови, с саперной лопаткой в руке. Перехватываю клинок за лезвие, взмах, попал! Дух вздрогнул, мой нож торчит из живота, автомат выпадывает на землю из слабеющих рук, лопатка старшины разрубает голову, как чурбак. Разум смолк. Сзади тень, прыжок в сторону, разворот - в поле зрения промахнувшаяся рука с ножом. Ногой снизу - и нож кувыркается в воздухе. Напрочь срывая ноготь, бью большим пальцем правой руки в висок врага, подсекаю ноги, тело падает, прыжок двумя ногами на голову. Следующий!
Крутится, крутится карусель, навсегда впечатывая кровавые картинки в память... Удары руками, ногами... Скользкие от крови пальцы, вырывающие гортани и выбивающие глаза. Клинки, стволы, приклады, проходящие в сантиметрах от извернувшегося тела, хруст ломающихся костей, треск лопающихся черепов, запах крови и пота, хрипы умирающих и над всем этим вой! Звериный вой, единый вопль десятков обезумевших животных из породы людей...
Срывающийся, но зычный, родной голос старшины: "Отходим, все назад!" Выпустив свернутую шею, поднимаюсь с колен, оглядываюсь. В сторону дороги убегают несколько духов, им навстречу подходят свежие силы банды, открывают огонь, наши отходят. Тесня противника, мы добрались почти до карниза. Рядом с только что убитым врагом валяется автомат, наш. Хватаю и бегу за своими, проверяя, есть ли патроны в магазине. Старшина, припав на колено, бьет куда-то мне за спину длинными очередями. Перепрыгиваю два трупа - наш и афганец, лежащие в обнимку, как братья. Только рука афганца сжимает нож, вбитый по рукоять под лопатку нашему, а правая рука солдата намертво стиснула горло врага, пальцы левой - в глазницах, выдавленные глаза огромными мутно-кровавыми слезами застыли у висков... Развернувшись, ищу глазами стрелков противника, начинаю торопливо стрелять, прикрывая отход старшины. И мы и они лупим неприцельно, для острастки. Заговорил наш пулемет, и под его стук мы ввалились в окопы. Враг отступил из зоны видимости, стрельба стихла.
Тяжело проходило это опьянение кровью и ощутимой смертью. Я сидел на дне окопа, привалившись спиной к мешкам с песком, и тупо смотрел на свои окровавленные, дрожащие руки, словно видел их впервые. Появился скалящийся Сашка, голый по пояс, руки и грудь в засохшей крови, рана на спине уже перевязана.
- Лихо причесали мы их, командир, дали прикурить! Славненько вы со старшиной разгулялись, да и остальные преуспели: кто одного, кто двоих уделал. Мы только одного потеряли, у двоих порезы средненькие, да синяки-шишки, мелочь. Слабо им с пограничниками тягаться!
Подошел старшина, глянул осуждающе:
- Сдурел ты, командир. Мало тебя Марчук долбит! Какого хрена к черту в зубы лезешь и там крутишься? Еще пару минут и до Кабула добежал бы. Опять толком не помнишь ничего? В Союз вернешься - ложись в "дурку", нервы лечи. Ты пятерых убил, одного - броском ножа. Пулеметчик должен тебя водкой всю жизнь поить, это с него ты духа снял.
- А ты что, агнец божий? Ты ж того духа своим совком, как шашкой, разрубил, вот тебя пулеметчику и поить... - не узнаю свой голос, неприятно резкий, визгливый.
- Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит тот кукушку, - влез в разговор ехидный Сашка. - Сейчас остатки банды поднимутся по пустой дорожке, соберутся в кодлу, тогда поглядим, как у вас получится еще один раз в рукопашную подняться, чапаевцы недоделанные. А вообще, старшина отстает, он только с тремя справился. Видно, ты, командир, своей ощеренной беззубой пастью да кошачьим визгом всех духов распугал.
На самом деле меня никто всерьез в бою не воспринимал благодаря мелкому росту, зато на гиганта старшину лезли только самые сильные, а остальные просто бежали перед ним, отсюда и результаты рукопашной.
Шальной успех опьянил, раззадорил людей, а заодно и придержал от немедленной повторной атаки противника. У всех наших были веселые лица, будто с этой выигранной схваткой пришла победа. На время забыли смертную угрозу, и то хорошо. Мы обошли ребят, успокоили самых развоевавшихся, проверили оружие и вновь залегли по огневым точкам. Решили не занимать угловые позиции, а расположиться полукругом: так меньше шансов у атакующих сжать с нами дистанцию на флангах. Первоначальная позиция никуда не годилась, это ясно. Если бы не сообразительность старшины, да не относительная малочисленность и медлительная осторожность передового отряда атакующих, нас бы стерли еще первой атакой.
***
Последний штурм остался в памяти рваными кусками, до сих пор меня мучают воспоминания с белыми пятнами. Помню, как я кричал старшине, державшему у себя единственный трофейный заряженный гранатомет: "Слева, посмотри! Обходят!" Вижу, как он развернулся и поднялся во весь свой богатырский рост и всадил гранату прямо в изготовившийся пулеметный расчет духов, а потом упал, срезанный десятком пуль. Помню, как еще раз раненый Сашка бросился по открытому месту к штабелю приготовленных для установки опор, отсекая огнем духов, пробиравшихся к нашему пулемету. Пуля, как кинжалом, отсекла ему стопу правой ноги, но он дохромал на кости до штабеля, упал между бревен и открыл стрельбу. Его пули косили духов, как траву, и они перенесли основную часть своего огня на него. Скоро от их трассеров загорелся весь штабель, пропитанные креозотом и высушенные солнцем до звона столбы горели, словно облитый бензином хворост, но Сашка продолжал стрелять, не имея возможности даже выползти из своего погребального костра. Когда я попытался проскочить к нему, на меня навалились сразу двое солдат, спасающих своего бестолкового командира от неминучей, но такой желанной тогда смерти. Он так и сгорел живьем, без крика, продолжая стрелять до последнего. Даже когда он был мертв, патроны в его магазинах продолжали взрываться, отвлекая обезумевших от страха и безнадежности духов, и я видел, как их пули бьют в огромный костер, с дымом которого отлетела душа человека, столько раз спасавшего мою жизнь.
