Отряд выстроился у парапета, в нескольких метрах от орущей толпы. Бойцов было явно меньше, чем экстремистов.

С парапета спрыгнули двое мужчин. Дашкевич и еще пара его сослуживцев выступили им навстречу.

И тут вслед за этими двумя с возвышения спрыгнула большая часть столпившихся там радикалов. И бросилась в первую очередь на Максима и находившихся рядом с ним бойцов. А потом — и на остальных омоновцев.

Дашкевич, оказавшись в самом центре озверелой толпы, пытался бороться, отмахиваться. Но силы были неравны. Его повалили и стали остервенело избивать ногами.

В это время один из оппозиционеров достал из-за пазухи небольшой туристский топорик, размахнулся и ударил Максима по ноге.

Первый удар пришелся на бедро. Второй удар раскромсал колено.

Преступник подобрался ближе к голове Дашкевича, с которого уже сорвали шлем, размахнулся для третьего удара — но тут, как оказалось, к омоновцам прибыло подкрепление, и толпа практически мгновенно схлынула.

Несколько бойцов, которых пыталась растерзать обезумевшие оппозиционеры, остались лежать на тротуаре. Без сознания и в крови.

Наступила полночь. Спали не все осужденные. Как обычно бывало в первой половине ночи, кто-то вполголоса, чтобы не разбудить других, разговаривал с соотрядниками. А кто-то говорил по телефону — с друзьями на воле, с семьей...

Телефонная связь, формально запрещенная в колонии, обеспечивалась за счет «общака». В него зеки вносили деньги — и можно было звонить по мобильному. Конечно, не в открытую, но каких-либо жестких шмонов не было, а если и были, то об этом становилось известно заранее. Деньги шли и инспекторам, и их начальству, поэтому они все не были заинтересованы в лишении «контингента» незаконного канала общения. Так что можно было пользоваться, пусть и с ограничениями по времени, даже интернетом.

Никто из троих друзей особой нужды не испытывал. Деньги регулярно переводили с воли либо на официальный счет, с которого можно было что-то купить прямо в колонии, либо неофициально — на «общак».

У Смирнова снова наладилась сдача в аренду его двух московских квартир — об этом позаботились товарищи, на которых он оформил доверенность. Штраф в сто тысяч списали со счета автоматически, но оставалось еще семьдесят. Правда, это еще не всё — благодаря тому, что удалось в нужный момент закупить оптом, а потом сбыть защитные маски, Иван с напарницей заработали каждый по два с лишним миллиона рублей. Формально эти деньги хранились у нее, но и у него был доступ к отдельному счету через интернет-банк. Тогда же, по совету Смирнова, шестьсот тысяч «чистыми» заработал и Галкин. Помогал иногда и он.

Денису деньги присылала Вика — из пока имеющихся запасов, а также от сдачи одной из минских квартир. Сдавал квартиру, оформив доверенность на двоюродного брата, и Геннадий.

— ...Привет, ласточка, — сказал Денис.

— Привет, привет, — ответила Вика.

Ласковое обращение было своего рода паролем. Оно означало, что, во-первых, это звонит действительно Денис, а не кто-то с похожим голосом, кто выдает себя за него, а, во-вторых, то, что разговор проходит свободно, и все просьбы высказываются не под контролем, не под давлением других людей. На это были другие условные слова. Еще в Минске в последний вечер они составили список из десяти возможных обращений, а также формулу, компонентами которой были дата звонка, месяц, день недели и порядковый номер сеанса связи за текущие сутки. В конце несложного алгоритма получалась цифра от 0 до 9 — ей и соответствовало кодовое слово.

— Как ты? — спросил Денис.

— Нормально. Живу потихоньку. Скучаю.

— И я...

— Собрались мы все тут ненадолго, кроме Максима, он из-за выборов в усилении, в ОМОНе теперь служит... помянули Настюшу. Год пролетел...

— Мы тоже помянули... Что у вас вообще творится? Тут телевизор вечером смотрели, видим, какой-то кипиш начинается. Сейчас интернет глянул, продолжается.

— Угу. Поднялись змагары, пытаются улицы захватить. Протестуют против итогов выборов, утверждают, что сфальсифицированы.

— А что, нет?

— По моим наблюдениям, в Белоруссии, грубо говоря, три четверти за Лукашенко, четверть против. В Минске соотношение, конечно, другое, но всё равно и тут за него большинство. Просто эти змагары считают, что именно они носители легитимности, а все остальные, кто с ними не согласен, — это навоз колхозный, и права голоса не имеют...

— Ты прямо начинаешь говорить, как тамошние ватники...

— Не надо так. Я раньше была аполитичной, и тем более не интересовалась ситуацией в Белоруссии. Но я тут живу, и я вижу, что и как. И минские родственники мне всё объясняют. Они люди честные, я им верю.

— Ну, ладно, ладно, это я в шутку. Я тоже пытаюсь разобраться. И тут есть друзья, которые стараются объяснить. Мои соседи люди хорошие, мы сдружились.

— Ну, отлично... Здоровье как? Ковидом никто не болеет?

— Вроде нет пока. Весной, говорят, прошла небольшая волна, зеки болели, но тяжелых случаев не было. Сейчас нет. В городе, да, есть заболевшие. У одного из наших вертухаев жена медсестрой в больнице работает.

— Ну, хорошо... Деньги нужны?

— Да. Пополни этот номер, с которого звоню, на пятьсот.

— Ладно... Ой, погоди... Господи...

— Что такое? — встревожился Денис.

— Да посмотрела смартфон. В нашем чате Наташа, ну, жена Максима...

— Да-да, помню... Что с ней?

— С ней ничего. С Максимом беда. Вот что она пишет: «Макса змагарье покалечило. Едем в госпиталь»... Больше ничего, подробностей нет.

— Ничего себе... Там столкновения, как я понимаю, еще идут?

— Да, идут. Сообщалось уже о пострадавших.

— Черт... Что ж такое... Ладно, пора закругляться, тут время... Завтра наберу, узнай тогда, что и как с ним...

— Да, конечно.

— Ну, всё. Целую, обнимаю.

— И я целую и обнимаю. Пока...

— Пока...

За Наташей заехал на машине отец, и они помчались в направлении центра по проспекту Независимости. То тут, то там попадались группы радикалов, но, похоже, по мере того как утро приближалось, их становилось всё меньше. Милиция успешно очищала от протестующих столичные улицы.

На КПП Наташа предъявила паспорт и брачное свидетельство. Созвонилась с Григорием Валентиновичем — он приехать пока не мог, и это понятно: слишком горячая пора. Так или иначе, вопрос с пропуском решился относительно быстро.

В отделении, куда поступил Максим, им сказали ждать — его сейчас оперировали.

Прошло несколько часов. Наташа, вся вымотанная от переживаний, сидела, уткнувшись отцу в плечо. Слезы капали у нее из глаз.

Наконец, к ним подошел уставший хирург.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы родные Максима Дашкевича? Мне сказали, что вы ждете.

— Да, да... Здравствуйте, — Наташа и Егор Иванович поднялись. — Как он?

— Состояние тяжелое. Пока больше ничего сказать нельзя. Операция прошла успешно. Сейчас он в реанимации.

— Что с ним?

— Сочетанная травма. Сломаны конечности, ребра. Ушибы внутренних органов. Сильное сотрясение мозга. Две рубленых раны на левой ноге. Видимо, кто-то топором... ну, по крайней мере, небольшим, вроде туристического... ударил. Чудо, что бедренная артерия не задета, еще несколько миллиметров — и всё. И позвоночник, к счастью, цел. Ногу удалось сохранить, но восстановится ли в полной мере ее работоспособность, функция коленного сустава, пока говорить рано. Очевидно, нужны будут месяцы реабилитации. А, может, и еще операции.

У Наташи замерло сердце. Но, по крайней мере, Максим жив... Это самое главное.

Сволочи змагары. Выродки проклятые. В первый же день... подумала она.

Доктор вздохнул и сказал:

— Я ведь знаю Максима Григорьевича, правда, заочно. Мой учитель, Валентин Макарович, говорил, что у него два внука — Александр и Максим... Фото, помню, показывал — Максим на присяге, в начале срочной службы. А потом внезапно ушел, через полгода, супругу всего на год пережил. Светлая память им обоим, работали до последнего. Такая потеря... Прекрасные люди были. Врачи с большой буквы. Множество людей спасли... раненых «афганцев» в свое время...