Неприятное ощущение не только не проходило, а усугублялось с каждой минутой.

Более того — добавилась слабость во всём теле. Не хотелось ничем шевелить.

Провозгласили очередной тост. Но не было сил поднять бокал.

Сильвия пристально посмотрела на супруга.

— Влад, что с тобой? У тебя всё в порядке? Как чувствуешь себя? — заботливо спросила юная графиня.

— Не знаю... — неопределенно ответил Скворцов.

Сильвия дотронулась до руки мужа. И почувствовала исходящий от нее жар.

— Господи... — прошептала она. — Ты заболел?

Генерал-лейтенант вяло взглянул на жену. Хотел что-то сказать — но внезапно накатила такая волна слабости, что он буквально сполз со стула.

Сильвия испуганно закричала:

— Помогите! Помогите! Владу плохо!

Веселое жужжание гостей разом оборвалось. Перестал играть и оркестр.

К Старлингу бросились сразу три гостя, имеющие врачебную степень.

Сам лорд к тому времени был уже без сознания.

Жаров неподвижно сидел в кресле в подвальной лаборатории. Был поздний вечер.

Он внимательно наблюдал за объединительным съездом «несистемных» коммунистов, который прошел три дня назад. Несостоявшийся «вождь» прекрасно понимал, что только его разоблачение, только самопожертвование Смирнова предоставило шанс новому поколению левых хотя бы на время забыть о противоречиях и учредить новую партию. Какие у нее будут дальнейшие перспективы — не знает никто. Но начало положено.

Долгие десятилетия Жаров на публике выставлял себя пламенным коммунистом-революционером, но в глубине души оставался абсолютно равнодушным к политическим пристрастиям, воспринимая это как работу, как государственную службу. Он был всего лишь честолюбцем — и не более того.

Но переломный двадцатый год побудил какие-то пласты в его сознании к серьезным подвижкам. Или не двадцатый? Может, всё началось еще раньше, летом восемнадцатого? Когда Жарову сначала жестко указали на место, а потом он тайком добыл ошеломляющие секреты? Но и тогда Алексей, хоть и был в значительной мере напуган и шокирован, глубоко о политике как таковой не задумывался, не сделал надлежащих выводов, не примеривал на себя роль, которую играл.

Шли месяцы, годы... Стремительный водоворот событий захватил незадачливого подполковника КОКСа. Неожиданное разоблачение и изгнание. Непреклонная, даже в какой-то степени отчаянная до безрассудства позиция Ивана Смирнова. Который не побоялся бросить тяжкие обвинения властителям России прямо в лицо. Которого не сломили зверские пытки в Лефортово. Да, и сейчас есть такие люди, о которых можно прочесть лишь в советских книжках про революцию и войну...

Значит, что-то за ними стоит? Какая-никакая, но правда? За которую они готовы даже жизнь положить? По сути-то, Смирнов всё верно тогда сказал, этого не отнять. И время, между прочим, показало истинность его умозаключений...

Насмерть травить сослуживцев собственноручно сделанным ядом Жаров стал первоначально «просто так», без какой-либо высокой идеи. Будучи уязвлен обидой за «бесцельно прожитые годы», если можно так выразиться. Из-за мучительного ощущения никчемности собственного бытия. Познав поистине страшные тайны, связанные с происхождением и нынешним существованием высшей власти в стране, Алексей жаждал побыть теперь в роли «карающего меча».

Подполковник никогда не имел формальной власти над кем-либо, если не считать общественной деятельности. Он долгие годы был и остается поныне в личном подчинении у Белякова... А затем суждено ему находиться в подчинении у сыночка его драгоценного...

А... нет-нет, вот этого уже не будет. Точно не будет.

Они так планировали, но он, Жаров, решил иначе.

Уже, в принципе, должно было подействовать...

Хотя новостей пока нет.

А ради чего?

В последние недели Жаров уже понимал, ради чего.

Словно у него в голове всё встало на свои места.

С самого начала, конечно, он обладал превосходным знанием марксизма-ленинизма, истории революционного движения. Хоть сам этого и не разделял.

После — десятилетия практической работы в этом направлении. Под прикрытием.

Потом, в январе двадцатого, — катастрофа.

И — переосмысление.

Ощущение бесперспективности личного роста.

Открывшиеся ему чудовищные тайны.

Отчаянная храбрость, мужество и идейная стойкость пленника Смирнова.

И еще что-то, что начало посещать его где-то с прошлой осени.

Какие-то непонятные, но яркие образы, идеи, мысли.

Пожалуй, их все объединяло одно странное, на первый взгляд, понятие.

Восхождение.

Да, Восхождение.

Причем — прерванное.

Или даже не так. Пресеченное. То есть остановленное. И, что важно, не добровольно, а чужой, злой, враждебной силой.

Восхождение. Порыв ввысь. Из мира страданий и мрака — к переливающемуся неземному сиянию, в светлый мир, живущий по совершенно другим законам.

И по этому пути однажды пошли многие. Многие поколения. Многие народы. Многие страны. А, по большому счету, практически вся земная цивилизация.

И, казалось, этот лучистый свет, эта заветная цель труднейшего восхождения, цель прорыва в иное измерение так близка, что вот еще буквально несколько шагов — и долгожданная, выстраданная победа окажется в руках...

Но нет. Померк свет. И непонятно — сам ли он померк, или же просто те, кто пытался совершить этот дерзновенный взлет, перестали его видеть, ослепли...

Ослепли — и отброшены назад.

И отданы во власть тем, кто раздирает и пожирает плоть. И никак не насытится.

Будет ли еще шанс? Или он предоставляется каждой цивилизации только лишь однажды? Может, впереди у планеты Земля — долгая эпоха безнадежного угасания, жалкого прозябания? И дети ее никогда не отправятся на покорение далеких звезд, не смогут разорвать рабские цепи?..

Выстрел «Авроры» в революционном Петрограде дал старт этому Восхождению. Этому Прорыву.

А финиш — спуск Красного Флага с главного флагштока Московского Кремля.

И массы ныне воспринимают коммунизм лишь как наивную добрую сказку, как безнадежно устаревшую фантазию. Это касается как конкретно-исторической формы, так и фундаментальной сути. Для слишком многих смешна и нелепа идея бескомпромиссного отрицания социальных порядков, когда одни являются топливом для других.

Миллионы ностальгируют по СССР, благодарят дорогого Леонида Ильича за счастливое детство, но и мысли не допускают, что такое когда-нибудь вернется...

Значит, обществу, всей земной цивилизации грозит деградация и вырождение? Значит, человечество в двадцатом веке прошло наивысшую точку своего развития? Революция, Победа, Гагарин — а потом всё? По наклонной?

Чужой волей оказалось захлопнутым отворившееся в двадцатом веке окно возможностей для перехода земного мироздания в совершенно новое социальное качество — и всё? Ведь и биологическая жизнь, со всей очевидностью, способна зародиться только в определенный, достаточно короткий период развития молодой планеты — пока химическая, тектоническая и электрическая активность на максимуме. А потом, если потенциал так и не реализовался, — время проходит безвозвратно. Тогда, миллиарды лет назад, тут, на Земле, окно всё же не захлопнулось, тогда всё получилось. А ныне, в наше время, в этой точке траектории всеобщего развития, возможность, напротив, оказалась упущенной. Применима ли и здесь такая аналогия? Хорошо, если нет... А если — да?

Получается, страшный скрежет столкновения груженного картошкой самосвала с правительственным лимузином в пригороде белорусской столицы стал отправной точкой неудержимого уже Падения обратно — в бездну, в небытие, в тлен? Раз всё то, что миллиардами лет создавалось и совершенствовалось как сила, всё выше и выше вытягивающая усложняющееся мироздание, нашедшая свое последнее воплощение в невиданном доселе государстве под красным знаменем с серпом и молотом, оказалось повержено безвозвратно и безнадежно?