– Ты написал рождественскую песню?

– Нет-нет, это все пока только на уровне идеи. У меня крутилась мелодия и пара строк, так что.. – он достал из кармана куртки помятый листок с нотами, – я записал здесь.

Мэй взял бумажку, разгладил ее, и бегло пробежался по нотам, напевая мотив. А потом прочел слова:

– О, дорогой, мы через столько прошли. О, мой друг, столько пролито слез. О, мой друг, этот год был ужасно долгим, но теперь пришло Рождество. Слава богу, Рождество… – гитарист поднял взгляд с листа на Роджера, и тому показалось, что ореховые глаза блестят, словно Мэй собирался вот-вот заплакать.

– Ну как?

– Это… Да, это очень неплохо. Очень хорошо. Уверен, из этого выйдет отличная песня. Только вот я не очень понимаю, почему ты захотел показать мне первому? Почему не Фредди?

Роджер замялся, на его щеках вспыхнул розовый румянец.

– Ну, я просто, мне кажется, ты, вроде, как-то давно тоже что-то говорил про рождественскую песню, если я не ошибаюсь, конечно.

– Ах, да, точно. Теперь я вспомнил. Да-да. Вообще-то, у меня где-то должны быть даже наброски, я никогда ничего не выкидываю, нужно будет поискать в столе, – он бормотал так тихо, скорее говоря это самому себе, чем собеседнику.

– Ну, так вот, я решил показать песню тебе, может, мы могли бы поработать над ней… вместе… – он выпалил последнее слово и резко выдохнул, замолкая, ожидая реакции Брайана.

– Отлично, да! – он широко улыбнулся и затараторил, – мы могли бы закончить ее вдвоем как раз к Рождеству, это было бы подарком группе. Правда, тогда в этом году мы уже не успеем ее записать, но ничего, запишем к следующему.

Роджер совсем не ожидал ничего из этого. Он смотрел на воодушевленного гитариста, на его улыбку, все так же, как и раньше, обнажавшую острые клыки по бокам, на пружинящие кудри, и в груди болезненно защемило. Барабанщик резко застегнул куртку, и громкий звук молнии вернул его в реальность.

– Ну, ладно. Я пойду. Ребята, наверное, уже заждались, – он обошел Брайана, слишком близко, и открыл дверь.

– Роджи, – тонкая рука легла на плечо, и он обернулся, сердце бешено колотилось, – как насчет завтра?

– А? Завтра?

– Ну да, собраться завтра и поработать над материалом.

– В студии? Или?..

– Эм, в студии, конечно. Это удобней всего.

– Хорошо, завтра в час. Раньше не смогу, – Тейлор виновато улыбнулся, – сам понимаешь, я буду с похмелья.

Мэй усмехнулся и хлопнул его по плечу ладонью.

– Тогда до завтра.

Роджер кивнул и скрылся в темноте коридора. Он шел по павильону, прощаясь с оставшимися работниками, и размышлял, что получится из этой затеи с песней. Если они планируют подарить ее группе на Рождество, то нужно поторопиться.

***

Декабрь

Они сидели в пустой студии и спорили о том, чья рифма звучит лучше. За окном было уже темно, и с неба медленно падали крупные снежинки, которые в свете фонарей походили на звезды. Вместо привычного пива перед парнями стояли две чашки горячего чая – в студии было прохладно, какие-то перебои с отоплением. Песня была практически готова, но они хотели довести ее до идеала, как всегда. Работать вдвоем было тяжело. Намного хуже, чем работать всем вместе. Ведь тут сгладить углы было некому, каждый уперто стоял на своем и не хотел уступать. Споры решались только путем долгих пререканий и скандалов, но, в конечном итоге, песня все равно выходила замечательная, хоть и немного меланхоличная. Но Роджер считал, что развеселых и задорных Рождественских песен и так хватает, и в этом Брайан был с ним согласен.

– А я тебе говорю, это предложение слишком длинное, оно нарушает весь темп!

– Да нет же, послушай, – барабанщик напел строчку в нужном темпе, постукивая ручкой по столу, – видишь? Она ложится так, как надо. Я не буду ничего менять! Мне нравится, ясно?

Брайан скрестил руки на груди и скривился.

– Ладно, хорошо, пусть остается как есть, – он помолчал немного, а потом раскрыл рот, чтобы снова попытаться оспорить этот момент, но Роджер быстро надел наушники на голову, закрывая уши, и стал изображать руками жесты, что, мол, он ничего не слышит.

– Серьезно? Хватит вести себя как ребенок, Родж, – Мэй цокнул и закатил глаза.

Блондин снял наушники и рассмеялся, – Да ладно тебе, ты все время такой серьезный. Расслабься. Песня, можно сказать, готова. Рождество уже совсем скоро, ребята будут в восторге. А потом начнем записываться, и на следующее Рождество выпустим ее синглом. Ну, или в альбоме. Как пойдет. Разве тебе не нравится, что у нас вышло?

– Нет, мне нравится, просто я отношусь серьезно к работе, Роджер, понимаешь? Серь-ез-но. Уверен, это слово тебе должно быть знакомо.

– И ты еще обижаешься на меня, когда я называю тебя занудой… Серь-ез-но, – он передразнил гитариста и прыснул, едва успев увернуться от полетевшего в него карандаша.

Внезапно Мэй притих, и усмешка исчезла с его лица. Его ладонь нашла руку Тейлора и он осторожно накрыл ее своей, глядя в голубые глаза, боясь спугнуть момент. Роджер смотрел на него в недоумении, но руку не убирал.

– Роджи, я все хотел спросить… О ком эта песня? О Доминик? (или обо мне? скажи, что обо мне)

Тейлор неровно задышал, и закусил губу. Он поерзал на стуле, обдумывая ответ, и наконец, сказал:

– Она, в общем-то, обо всех. И о группе, и о Доминик… (ну конечно она о тебе, идиот, зачем ты спрашиваешь то, что и так понятно!?)

Брайан сглотнул и опустил взгляд. Он явно ожидал услышать другой ответ.

– Скажи, а ты еще вспоминаешь, ну, нас? В смысле, наше прошлое.

– Да как-то некогда особо вспоминать… – блондин усмехнулся, – Я живу настоящим, Брай, – он заглянул в глаза перед собой, ощущая тепло чужой ладони на своей руке. (Да, Мэй, я вспоминаю, черт возьми! Чаще, чем должен), – А ты, ты вспоминаешь?

– Нет, – кудрявый усмехнулся, – ты прав, в наших жизнях сейчас столько всего происходит, что и вспоминать некогда. (О боже, ну конечно да, я помню все, до мельчайших деталей)

Роджер почувствовал, как тяжело ему стало дышать. В глазах щипало, но он зажмурился на секунду, и это прошло. Он решил, раз уж Мэй сам начал этот разговор, может ему стоит задать вопрос, который волнует его уже десять лет? Глубокий вдох. Еще один. К черту все.

– Брай, а ты любил меня? По-настоящему?

Чужая рука сжимается, сдавливает холодные пальцы так, что Тейлор ощущает в них боль, но все равно не отстраняется. Сердце колотится, словно он был на пробежке, или только что отыграл концерт. Он не заметил, что задержал дыхание.

К черту все.

– Конечно, я тебя любил. По-настоящему.

Роджер не верит, что он действительно услышал это. Может, он все-таки оглох от своих барабанов? Говорила ему мама… Но, кажется, Мэй действительно это сказал, потому что он тепло улыбается, а в уголке его глаз застыла слеза.

– Я очень тебя любил, Роджи. Просто, любовь не может жить вечно, ты сам понимаешь. Я и сейчас тебя люблю, и очень тобой дорожу, ты для меня как семья.

Тейлор осознает, что все это время не дышал, и делает глубокий вдох, от которого начинает кружиться голова. Он понимает, что то, что он чувствует к Брайану – это любовь, нежная, сильная, но совсем не та, что душила его в двадцать лет, не та, что накрывала с головой. И от этого становится легче. Неужели он сам не мог додуматься, что можно любить друг друга, но не быть при этом вместе? Быть просто рядом, быть не С, а ДЛЯ друг друга. Улыбка расцветает на его лице, и сердце замедляет свой ритм, успокаиваясь. Их руки все еще соприкасаются, и это не вызывает неприятный страх и волнение, дрожь и отторжение. Только приятное тепло и спокойствие.

– Я тоже люблю тебя, Брай. Мы одна семья. И Фредди, и Джон, – он смеется, сам не понимая, почему, – я люблю тебя.

Говорить эти слова спустя столько лет совсем несложно. Это ощущается как что-то правильное. Так все и должно быть.

Дверь в студию распахивается, и на пороге оказывается оставшаяся половина группы. Меркьюри стряхивает снежинки с волос, и его глаза расширяются от удивления, когда он видит Роджера и Брайана за столом, держащихся за руки.