Сережа, конечно, не возражал. И в ту же ночь переехал к Семену. Из книжек взял том Толстого, где «Севастопольские рассказы», Бунина, который про любовь писал, и книгу с неясным названием Евангелие.

Первые две книги, чтобы читать иногда от тоски жизни, а вторую – на память об отце Филарете.

В первую ночь Сереже постелили на полу. Матрац дали хороший, нежесткий, подушку и одеяло. Одеяло, правда, короткое, детское. Но в избе топили до того безвоздушно-душно, что одеяло и не пригодилось.

Сережа долго ворочался на новом матраце – все никак не мог уснуть.

И случилось ему видение.

Всю свою жизнь отец Тимофей так и не мог понять: видение то было: сон ли? явь? Но помнил все столь отчетливо, будто случилось на самом деле и не в далекие годы, а вчера.

И привиделось Сереже, будто встал он среди ночи, оделся, надел полушубок и пошел к Храму.

Он не понимал, зачем надо идти, но идти было совершенно необходимо.

Снизу мир был белым, снежным. А потом начиналась темнота – сначала деревьев, а потом неба. И не хотелось поднимать глаза от снега – в темноту, потому что где светло – там уютно и радостно, а где темнота – там всегда нехорошо.

И почему-то вспомнились ему слова из Евангелия от Иоанна, которые он давно прочел и даже не думал, что запомнил.

«Кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним».

«Куда же я иду среди ночи? – думал Сережа. – Ночью-то на хорошие дела люди не ходят…»

Однако шел. Не понимая даже, а чувствуя, что идти необходимо.

Так дошел до Храма.

И вдруг над могилой отца Филарета вспыхнул свет.

Свет огромный и яркий. Не столб света, а ровная полоса.

От света этого страшно не становилось, но делалось светло.

И Сережа понял: это душа отца Филарета. На самом-то деле она, конечно, иначе выглядит, но специально приняла такой облик, чтобы Сереже было светло и уютно с ней разговаривать.

И услышал он голос отца Филарета. Голос был совсем не торжественный, а домашний, уютный, родной.

– У меня все хорошо, – сказал отец Филарет. – За меня не волнуйся. – И Сережа представил, как отец Филарет сейчас улыбается. – Тебе, Сережка, лет-то отроческих только, а уже похоронил двух близких людей, да не просто смерти видел, но мученические. А через смерти близких взрослеет душа человека. Кто страданий не испытал – тот чужих бед не поймет. Не зря Господь душу твою юную закалял: к себе Он тебя требует. Человеку, который испытал то, что ты в отроческие годы, в Храм надо идти, служить. Если человек по верной дороге идет, она сама под ноги стелется, вспомни, как легко ты ко мне пришел. То Господь тебя вел. Держи Господа за руку и никогда не собьешься. Будешь ты, Сережа, священником. В служении Богу будет смысл жизни твоей. Верь в Бога. Верь Богу. Бог не обманывает.

Сережа стоял и слушал, завороженный.

И вдруг отец Филарет рассмеялся… Ну то есть голос его рассмеялся:

– Что загрустил? Разве мог я тебя без отцовского наставления оставить? Смерти нет, запомни, Сережка: у Господа все живы. Я не оставлю тебя. Ты только иди по этой дороге, по заповедной… Помни, к чему апостол Павел призывал: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите».

Утром Сережка вскочил и первым делом побежал в сени: искать следы снега на полушубке и на валенках.

Вбежать в холодные сети после натопленной комнаты было неприятно.

Следы нашлись. Но от ночного похода к Храму они остались или от того, как Сережа с вещами сюда пришел – кто ж знает?

Видение это было? Сон? Реальность?.. Да разве может кто-нибудь точно указать разницу?

А дальше жизнь пошла прямо и просто, как и предсказывал отец Филарет.

Духовная семинария. Московская духовная академия.

Сережа думал стать монахом. Чтобы любовь свою не расплескивать и всю ее Господу отдать.

Но…

Уже потом отец Тимофей не раз говорил себе, что не надо бы, конечно, Ивана Бунина читать в таком изобилии. Хороший он писатель, разумеется. Нобелевский лауреат. Но читать так страстно не следовало бы.

В общем, женился.

Рукоположил его тогдашний патриарх Алексий. После патриаршества Алексия II его стали звать Алексием I. А тогда он был просто Алексием.

Сергей знал, что имя можно изменить, только если стать монахом. Но имя его устарело вместе со всей прежней жизнью, не хотелось с ним идти в жизнь новую, и Сергей уговорил его поменять.

И стал Сергей отцом Тимофеем.

Алексий поцеловал его трижды и тихо сказал на ухо:

– На тебе благодать Божья. Тебе в духовные учителя Господь послал отца Филарета…

Сергей замер, ожидая продолжения.

Но Алексий ничего более не сказал: мол, сам думай, как эта благодать Божья на тебе отразится.

Жили с женой недолго, даже детей не успели завести.

Пришел как-то к его жене коллега по работе и принес пакет яблок.

– Антоновка, – гордо сообщил коллега.

Отец Тимофей сразу понял, что дело добром не кончится.

Через неделю вернулся из церкви неожиданно. Не специально – просто получилось так.

Ну, и застал.

Жена просила прощения. Но отец Тимофей не то чтобы даже понимал – ощущал, что добра от этого брака не жди.

Уходя, подарил жене том Бунина. Немного жаль было дарить – все-таки память об отце Филарете. Но не хотел эту книжку дома иметь, хотя и понимал, что скучать будет без Бунина.

Пришлось патриарха просить о развенчании.

О женитьбе своей отец Тимофей не то что не рассказывал никогда, а старался даже и не вспоминать. Иногда ему всерьез казалось, что это не он, а какой-то другой человек назначал свидания, объяснялся в любви, шел под венец… Ну, разве могло с ним такое приключиться?

Шла себе жизнь потихоньку в служении Богу: светло, понятно и естественно.

И начал уже отец Тимофей подумывать о том, что забыл о нем Господь: не посылает ему испытаний, как случился шестидесятый год и протодьякон Симеон, служивший в той же церкви, что и Тимофей, написал на него донос: мол, собирает вокруг себя молодежь и не благословляет ее вступать в комсомол.

По своей ли воле Симеон написал донос или уговорили его те, кто пристально следил за тем, чтобы в церкви священников, верующих в советскую власть было больше, нежели верующих в Бога, – вся эта суета отца Тимофея не волновала никогда. Все ведь делается по воле Божьей, а уж как именно Господь эту волю реализует – детали, не всегда важные и уж вовсе не интересные.

Тимофея арестовали. Со всеми обвинениями он согласился:

– Молодежь собираю. А как же? Ежели они хотят Слово Божие услышать, то что ж мне делать? Не гнать же? А про комсомол ваш так скажу: как я могу благословлять людей идти в атеистическую организацию? Да и вообще на земле одна организация есть: Церковь православная называется. А все остальное – суета от лукавого.

Дали пять лет лагерей. За антисоветскую деятельность.

В неволе не уставал Тимофей благодарить Господа: нигде и никогда не был Бог так близок и так необходим, как здесь, за решеткой, как этим людям, томящимся без свободы – кто за истинные прегрешения, кто по ошибке, а кто и просто по воле властей.

Божья помощь – неразрушаемая, неотнимаемая защита. Невозможно отнять ее никогда, нигде и никому. Но иногда, чтобы понять это, человеку необходимо остаться в грязи и унижении наедине с Богом.

Скольких людей крестил отец Тимофей и в тюрьме, и в колонии – не сосчитать.

Не всегда крестил по канонам – не было такой возможности. Но давно уже понял отец Тимофей: канон церковный очень важен, это цемент – без него церковь развалится. Но жизнь важнее канона…

И думал отец Тимофей: «Господь скорее простит отход от канона, нежели уход от человека, нежели неоказание поддержки ему в миг, когда он особенно в ней нуждается».

И люди шли к нему. И он крестил их. И главное для него было не канонические правила соблюсти, но объяснить человеку суть того, что с ним происходит.