Логотерапию постоянно уличают и упрекают в том, что она утверждает и подчеркивает то же самое, что и индивидуальная психология, а именно ответственность человека. При этом смешиваются две вещи: 1) ответственность невротического больного за его симптом (в смысле организации симптома, по А. Адлеру) и 2) ответственность человека как такового, не только больного и не за его симптом, а за его бытие в целом. Последнее, правда, включает в себя и ответственность больного человека, однако как раз не за его болезнь, а скорее за свое отношение к ней. В этом смысле экзистенциальный анализ есть терапия "здорового начала".
Будучи свободным, человек является существом, свободно принимающим решения. Этим мы еще раз отмежевываемся от традиционной экзистенциалистской концепции человека как просто свободного - ведь в свободе еще не содержится ответ, зачем она, в то время как в решении уже содержится то, за что оно и против чего: объективный мир смысла и ценностей, причем упорядоченный мир, то есть, можно сказать, космос.
За что человек несет ответственность Наслаждение и ценность
Первым уязвимым местом антропологии с односторонней, исключительно психодинамической и психогенетической ориентацией является постулирование стремления к наслаждению вместо стремления к ценности, которое присуще человеку в действительности, одним словом, постулирование принципа наслаждения. Но принцип наслаждения противоречит сам себе-он отменяет сам себя.
Тот, кто провозглашает наслаждение как принцип, делает из него предмет форсированного намерения или даже объект форсированной рефлексии, гиперрефлексии, как мы ее называем, тот не дает ему быть тем, чем оно должно быть: результатом. Но именно это превращение наслаждения как результата в наслаждение как объект намерения ведет к утрате самого наслаждения; принцип наслаждения разбивается о себя же самого. Чем больше человек нацелен на наслаждение, тем больше оно от него ускользает, и наоборот: чем больше человек стремится избежать неудовольствия, избежать страданий, тем больше он ввергает себя в дополнительные страдания; его эска-пизм оборачивается против него.
Что является условием и предпосылкой стремления к ценности, ошибочно понятой и истолкованной психоанализом как стремление к наслаждению? Наслаждение-это наследие психологизма; наслаждение-это то, что остается, когда акт теряет свою интенциональность. То, что аналитический психологизм лишает психическую активность ее предмета, ее объекта и тем самым субъективирует ее, заложено в самой его сущности. Вместе с тем субъект этой активности-духовная личность- объективируется, превращаясь в простую вещь. Таким образом, аналитический психологизм грешен перед духовным в человеке дважды: перед субъективным духовным-духовной личностью-и перед объективным духовным-объективными ценностями. Одним словом, он виновен не только в деперсонализации, но и в дереализа-ции, одновременно с искажением собственной человеческой сущности не признавая исконный мир человека. Одновременно с субъективизацией объекта происходит им-манентизация совокупности объектов, мира. Одним словом, происходит то овнутрение души, которое критиковал Ф. Лерш.
Эту утрату ценностей по причине имманентизации предметного мира, являющейся естественным следствием психоаналитического подхода, следует пояснить с помощью конкретного примера. К нам обратился один американский дипломат, который не менее пяти лет лечился в Нью-Йорке у психоаналитика. Им владело желание оставить свою дипломатическую карьеру и перейти работать в промышленность. Лечивший его аналитик, однако, все время пытался, хоть и тщетно, побудить его помириться наконец со своим отцом-ведь начальство представляет собой "не более чем" образ отца и вся злость и негативные чувства по отношению к службе проистекали у пациента, согласно психоаналитической трактовке, из его непримиримой борьбы с образом отца. Вопросы о том, есть ли реальные поводы для неприятия пациентом своего шефа и не стоит ли пациенту действительно оставить свою дипломатическую карьеру, так ни разу и не всплывали за многие годы, которые длилась имитация лечения-бой с образами, который вел аналитик плечо к плечу с пациентом. Как будто каждый должен ехать к себе на службу на белом коне, и как будто не существует ничего достойного осуществления не ради или же в пику каким-то воображаемым людям, а в связи с реальными обстоятельствами. Однако за сплошными образами действительность была уже не видна, она уже давно скрылась из глаз аналитика и пациента; не было ни реального шефа, ни реальной службы, ни мира вне образов-мира, перед которым у каждого пациента были бы обязательства, мира, задачи и требования которого ждали бы своего разрешения... Анализ как бы затянул пациента на уводящий от мира путь самотолкования и самопонимания. На языке психоанализа речь шла только лишь о непримиримости пациента к образу его отца, хотя нетрудно было выяснить, что дипломатическое поприще и карьера нашего пациента фрустрировали, если можно так выразиться, его стремление к смыслу.
Рука об руку с субъективизацией объекта и имманен-тизацией объективного мира идет то, что особенно касается мира смыслов и ценностей, а именно релятивизация ценностей. Ведь мир в процессе деперсонализации, неотделимой от дереализации, не только утрачивает свою реальность, но он утрачивает и свою ценность: дереализа-ция заключается, в частности, в обесценивании. Мир теряет свою ценностную рельефность, поскольку все ценности нивелируются.
Психодинамически и психогенетически ориентированный подход к рассмотрению проблемы ценности никогда не приведет к ее решению, а скорее к субъективизации и релятивизации самих ценностей. Под психодинамическим мы при этом понимаем такой подход, который все сводит к проявлениям влечений, а под психогенетическим--такой, который все выводит из истории влечений. Ценности субъективизируются постольку, поскольку они уже не могут существовать независимо от субъекта, и ре-лятивизируются постольку, поскольку они уже не могут обладать безусловной значимостью.
С точки зрения психологизаторского подхода предмет интенционального акта является не более чем средством удовлетворения потребностей. В действительности же дело обстоит скорее наоборот, а именно потребности служат тому, чтобы сориентировать человека на определенную предметную область-область объектов. Если бы дело обстояло иначе, то любой человеческий поступок был бы в конечном счете по своей сути актом удовлетворения потребностей, удовлетворения самого субъекта, то есть любой поступок сводился бы к акту "самоудовлетворения". Это, однако, не так. Насколько соблазнительны популярные разговоры о самоосуществлении и самореализации человека! Как будто человек предназначен лишь для того, чтобы удовлетворять свои собственные потребности или же себя самого. Поскольку самоосуществление и самореализация вообще важны для человеческого бытия, они достижимы лишь как результат, но не как интен-ция. Лишь в той мере, в какой мы забываем себя, отдаем себя, жертвуем себя миру, тем его задачам и требованиям, которыми пронизана наша жизнь, лишь в той мере, в какой нам есть дело до мира и предметов вне нас, а не только до нас самих и наших собственных потребностей, лишь в той мере, в какой мы выполняем задачи и требования, осуществляем смысл и реализуем ценности, мы осуществляем и реализуем также самих себя.
Если я хочу стать тем, чем я могу, мне надо делать то, что я должен. Если я хочу стать самим собой, я должен выполнять личные и конкретные задачи и требования. Если человек хочет прийти к самому себе, его путь лежит через мир.
Другими словами: существование, которое имеет целью не логос, а самое себя, не попадает в цель. Но так же не попадает оно в цель, если, имея своей целью логос, оно не трансцендирует самое себя. Одним словом, интенцио-нальность относится к сущности человеческого бытия, а трансцендентальность-к сущности смысла и ценностей.
Самоосуществление, реализацию возможностей нельзя представлять себе как самоцель, и только человеку, утратившему действительный смысл своей жизни, осуществление себя видится не эффектом, а целью. Обращение же человека на самого себя, его рефлексия, является не только лишенной перспективы, но и просто неадекватной формой ингенции. Лишь бумеранг, не попавший в цель, возвращается туда, откуда он был брошен, поскольку его изначальное предназначение-поразить добычу, а отнюдь не вернуться в руки бросившего его охотника.
